Вячеслав Хватов - Вторжение

Что они там делали с девушкой, я уже не видел. Кое-как вытерев задницу, уже летел в деревню окольными путями.

Хватит, напартизанился по самые гланды! Пора и честь знать. Решено, утром мотаю отсюда.

Раньше меня проснулся только петух, которого не сожрали, наверное, только потому, что не сумели поймать. Кукареканье деревенского горлопана, конечно же, не могло разбудить никого из партизанского отряда, ушедшего полным составом в запой. Постов, как обычно, не выставили, поэтому я рассчитывал без помех собраться, взять заначку и свалить по-тихому.

Потянулся, вылил на голову кружку холодной воды, закинул за спину рюкзак и стал искать свой автомат.

Нет нигде! Что такое? Отлично помню, что прислонил его вчера вечером к стенке возле своей лежанки.

Я окинул взглядом комнату. У ночевавших здесь были либо СКСы, либо маленькие такие автоматы, неизвестной мне марки.

Не то, не то. Ладно, если в других домах не найду либо своего, либо чужого 'калаша', возьму что-нибудь из этого.

Жаль. В заначке-то четыре запасных рожка к моему автомату.

Еще пару минут пошарившись по дому в поисках своего оружия, я вышел на улицу и…

— Далеко собрался? — Возле калитки стоял Огурец и поигрывал тем самым ножом, что я стащил у пулеметчика.

— Поссать. — не придумал ничего лучшего я, хотя итак было ясно, что Огурец вычислил мою заначку, а значит и прекрасно понял, что я собираюсь сдернуть.

— Нашим сортиром брезгуешь что ли? — Этот гад перекрыл мне единственный путь к бегству.

Небольшой кусок высокого забора с воротами и калиткой справа упирался в гараж, а слева от него вообще начинался навес, перекрывающий оставшуюся часть двора.

Бежать обратно в дом? Ерунда. Все равно я не успею открыть окно, чтобы выскочить на улицу.

— Знаешь, пацан, что вход в наш отряд рубль, а выход десять? — Огурец продолжал ловко перебирать пальцами, заставляя нож вращаться с непостижимой быстротой.

— Могу и десять. — Промямлил я.

— Интересно, интересно. Рыжья припрятал что ли? — оживился этот гад.

— Да.

— Ну, давай.

Не знаю, на что я рассчитывал. Ясен пень, что даже если и было бы чем откупиться, Огурец все равно меня грохнул бы. Утопающий хватается за соломинку, мне оставалось лишь тянуть время.

Шли мы, как конвоир и зэк. Я впереди, Огурец за мной, чуть справа. Нож к тому времени он убрал, и топал, положив правую руку на автомат, болтающийся у него на пузе. На левом плече Огурец нес мой рюкзак. 'Калаш', кстати, тоже мой.

Зою Космодемьянскую ведут на расстрел. Ага. Со стороны смешно выглядит, наверное. Только мне че-то не смешно совсем.

Солнце уже набрало силу, достаточную, чтобы греть мое непокрытое темечко. Легкий теплый ветерок разогнал утренний туман. В сочной, свежей еще листве, весело чирикали какие-то пичужки. Плескалась водичка в пожарном пруду возле церкви. Пахло настоящей деревней. Так здорово не пахнет ни то что в городе, но и на даче. Распогодилось, и день обещал быть что надо. В общем, как пишут о таких моментах, помирать в такой день совсем не хотелось, но кто-то, как иногда бывает, этот вопрос не только для меня, но и для всех временных жителей поселка Дергаево по-своему.

Едва заметная тень промелькнула над нами с Огурцом, и церковь, что стояла возле пруда, вмиг лишилась колокольни.

Чем тогда ударили миротворцы, я и сейчас могу лишь предполагать. Может, крылатыми ракетами, может, MLRS, но жахнуло знатно. И это было только начало.

Первый залп накрыл именно те дома, в которых ночевал весь запойный гарнизон Дергаево, и это говорит о том, что стреляющим горе-повстанцев было видно как на блюдечке.

Как, почему, отчего так вышло теперь-то я догадываюсь. Рупь за сто, какой-то жадный до гаджетов вьюноша прибрал у одного из убитых американцев его планшет, по которому миротворцы и вычислили налетчиков.

Огурец как-то сразу потерял ко мне всякий интерес. Лежа у горящего забора, я видел, как мелькают белые подошвы его кед.

Теперь миротворцы били уже по площадям, и штатный подрывник партизанского отряда, петляющий по улице словно заяц, скрылся за сплошной стеной разрывов, а когда пыль и дым немного рассеялись, никого уже не наблюдалось. Ни мертвого, ни живого. Вряд ли он выжил.

Впрочем, до Огурца мне не было никакого дела. Если бы накануне не просрался по полной программе, наверняка наложил бы в штаны. Все вокруг: деревья, дома, кусты и, кажется даже земля, горело. Я прятался под каким-то ржавым трактором. Потом полз куда-то. Потом снова прятался. Потом опять полз. Меня трясло. То ли от того, что ходила ходуном земля, то ли самого по себе от страха. А может быть, и то, и другое сразу.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. Птички, правда, уже не пели, и солнце заволокло дымом от горящих домов и пороховой гарью.

Я встал на ноги и, пошатываясь, неуверенно побрел в сторону леса. Какое-то время шел по нему, пока не оказался на грунтовой проселочной дороге. По ней вышел к шоссе. Сколько времени я тащился по нему в выбранном наугад направлении, точно сказать не могу. Однако, когда силы стали окончательно покидать мое измученное тело, наткнулся на огромный фургон, брошенный возле изрытой танковыми гусеницами обочины.

Его прицеп был настолько длинный, что сзади под здоровенной белоснежной тушей находилось аж три пары сдвоенных колес. Кабина грузовика съехала в кювет. Внутри нее, слава Богу, не было ни трупов, ни крови, но и поживиться тоже ничем не удалось. У самого фургона его задние дверцы кто-то распахнул, посмотрел на содержимое, да так и оставил. А вез неудачливый водитель упакованные в целлофан одеяла и подушки. Весь прицеп был забит ими доверху. Товар китайский, набитый всякой ненатуральной дрянью, и, видимо, не показавшийся грабителям. Что же, а мне в самый раз.

Я с трудом забрался вовнутрь. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы закрыть дверцы, разорвать несколько упаковок и зарыться в мягком китайском барахле.

Олесь Штепа

"Проблемы индейцев" Штепу совершенно не волновали, но, работая в паре с вновь прибывшим дознавателем, ему, то и дело приходилось общаться с аборигенами.

Санкат Салифу хоть и не бывал раньше в зонах миротворческих операций, мужик, сам по себе, тертый, оттарабанил в брюссельской полиции не один десяток лет, и подход к населению имел. Знал, как добрым словом, угрозой и обещанием добиться своего. Только Олесю от этого не легче. Достало уже выслушивать лопочущих всякую фигню бестолковых теток и ждать, когда какой-нибудь хитрый мужичок устанет делать вид, что ничего не понимает и разродится, наконец, ответом, интересующим командира Штепы.

Но сюсюкались так далеко не со всеми. Только с теми, с кем миротворческая администрация и дальше собиралась плодотворно сотрудничать. С остальными действовали по-иному. Нет, иголки под ногти им никто не загонял, почки не отбивал и глаза раскаленным свинцом не заливал. Спецы из военной разведки за три последних десятилетия бесконечных миротворческих операций разработали не одну методичку по гуманным пыткам, от которых у арестантов на теле не оставалось следов, но при этом они иногда сходили с ума.

Штепа и сам уже немного видел, как это делают, а уж слышал достаточно, чтобы впечатлиться. Но это ведь не такая большая цена за наведение порядка в этой стране? Эти русские поступают друг с другом гораздо хуже.

Вот, к примеру после очередного подрыва броневика миротворческого патруля оцепили квартал и взяли нескольких подозрительных гражданских. Для того, чтобы расколоть самых несговорчивых, их раздевают до трусов и помещают в холодные одиночные камеры. Холод, голод и жажда быстро развязывают им языки. Некоторых вообще раздевают догола и в таком виде водят на допросы. Нет ничего более беззащитного, чем голый человек.

Если повстанец и дальше упрямится, его ставят на колени и заставляют находиться в такой позе часами. Если подследственный при этом взбрыкивает и не желает подчиняться, то… Нет, его не бьют. Его ставят на табуретку и дают в руки оголенные провода, чтобы держал их на вытянутых руках. Такие же провода закрепляют на щиколотках. При этом повстанцу сообщают, что если он разожмет пальцы, замкнется некий контакт, и его тряхнет током. Попробуй постой часов восемь в таком положении! А потом сразу на допрос.

С одним парнем, в квартире которого нашли автомат, рацию и несколько пачек листовок с призывами к сопротивлению военной администрации, немного перестарались. Ему завели руки за спину и привязали к оконной решетке в камере. Когда человека просто подвешивают за связанные за спиной руки, это называется "палестинской виселицей". Тут получилось почти тоже самое. Когда парень стоял, все было нормально, но о нем в суете забыли, и он устал стоять и повис. У бедняги оказались вывихнуты оба плечевых сустава.