90-е: Шоу должно продолжаться – 8 - Саша Фишер
— Даже не представляю, — усмехнулся я. — Сколько?
— Сто тридцать! — с гордостью заявил Семен. — Ты представляешь, насколько прочность волоса выросла? Представляешь же?
— Больше, чем в полтора раза! — раздулся от гордости Грохотов. — Почти в два!
— Можно подумать, мне надо на волосах гантели носить! — засмеялась мама. — Мне нужно, чтобы красиво было!
— Так и красиво тоже! — горячо заверил. — Кучерявость повышенная, как по заказу!
Поговорить с ним с глазу на глаз мне удалось только когда мама подала на стол горячее — неизменное и традиционное мясо по-французски. Картошка с мясом, луком и майонезом, под толстым слоем сыра.
— Семен, у меня, кстати, есть вопрос, — сказал я, когда мы с ним оказались вдвоем на кухне.
— Да, что такое? — оживился Семен. — Хочешь тоже завивку сделать? У тебя шевелюра вон какая богатая…
— Нет-нет, я по другому вопросу, — засмеялся я. — Насчет кассеты.
— Какой кассеты? — не понял Семен.
— Той кассеты, которую я вам записал в тот раз, — объяснил я. — Песня вам понравилась, помните?
— А, да-да! Помню, конечно! — Семен похлопал меня по плечу. — Отличная песня, я до дыр ее заслушал уже. Ритка моя даже ворчать начала, хотя ей тоже понравилось. Она даже, ты понимаешь, сюрприз мне решила устроить. У меня день рождения недавно был, а она на радио работает. Ну и подгадала так, что концерт по заявкам аккурат во время празднования играл. И, значит, устроила так, будто кто-то позвонил и попросил для меня, Семена Палыча, значит, поставить песню. Как вы, молодежь, в таких случаях говорите? Отпад?
Я слушал Семена, и внутри моей головы дрались, можно сказать, два волка. Один кричал: «Это просто глупое стечение обстоятельств, слепая удача, нечем гордиться!» А второй: «Закономерная удача! Если бы я пинками не погнал всех записываться прямо в ночи, если бы до этого не вцепился в выступление толкиенистов в центральном парке и не разрулил там все в нужном направлении, если бы не сделал до этого массу телодвижений, чтобы все сложилось именно так, то Семен мог бы сколько угодно курсировать тем же курсом, только мне было бы нечего ему записать…»
— Похоже, песня не только вам понравилась, — усмехнулся я.
— Так и неудивительно! — всплеснул руками Семен. — За душу ведь берет и наизнанку выворачивает! Все про нашу жизнь ведь!
Я открыл рот, чтобы сказать, что теперь нашу песню крутят на радио довольно часто, поблагодарить за такой царский подгон, но тут на кухню ворвался Грохотов, мужики тут же про меня забыли и утопали обратно за стол.
«Ну вот все и выяснилось», — подумал я. Супруга Семена Маргарита решила сделать мужу сюрприз и принесла на работу его с какого-то перепуга любимую песню, ее прокрутили в какой-нибудь «Рабочий полдень», редактору тоже зашло. Или, что даже более вероятно, на радио несколько раз позвонили случайные слушатели из молодежи, редактор обратила на это все дело внимание, потом вспомнила, что им сверху несколько раз уже тыкали, что пора бы поворачиваться к молодежи человеческим лицом, и все заверте…
«Вот тебе и ангел», — немного грустно усмехнулся я. Даже не знаю, почему грустно. Как будто мне на самом деле хотелось, чтобы эта загадка не нашла такого простого решения. Чтобы насевший на отца и дядю Макс получил однозначный ответ, что никакого Семена в синей «риле» в «Киневе-спирте» не работает. И что кассеты никакой не существовало в реальности никогда. Чтобы с каждой попыткой расследовать этот наш неожиданный поворот, все только запутывалось и становилось все больше похожим на натуральное такое чудо.
«А чудес не бывает, да…» — я уперся лбом в оконное стекло. И вместо своего отражения увидел сумрачную улицу. Фонарь, выхватывающий из сгущающегося мартовского мрака конус масляно-желтого света. Кудлатую бродячую собаку, бредущую по своим собачьим делам. Компашку недорослей, тусящих у подъезда дома напротив. Курят, стервецы. Мелькают в пальцах светящиеся искорки, как они не пытаются прикрывать их ладошками. Мамы наверняка запрещают. «Это пацаны курили, а я рядом стоял…»
Тут я поймал за шкирку свою внезапно нахлынувшую меланхолию. «Чудес, говоришь, не бывает⁈ — голосом разъяренного сержанта заорал мой внутренний голос. — Если бы чудес не было, ты бы так и остался валяться кучей мяса, когда на гранату упал».
Блин, даже стыдно стало перед… Гм. Мирозданием? Пространственно-временным континуумом? Кем-то или чем-то, по чьей воле я оказался после смерти заброшен в тело отличного парня Вовы-Велиала. И чью жизнь я теперь живу, вместо того, чтобы лежать тихонько в своей могиле. Чудес у него не бывает, ага…
— Не переживай, Вова-Велиал, я не подведу, — прошептал я себе под нос. Отлип от стекла и пошел обратно в гостиную. Чудес, может, и не бывает. Но мне-то самому чудить никто не запрещает?
Когда я вернулся, в гостиной уже обсуждали переезд Грохотовых, их новую квартиру, с которой им страшно повезло. Грохотов рассказывал в своей манере, было нифига непонятно, какие-такие тайные ниточки он подергал, чтобы заполучить роскошную профессорскую трешку прямо на площади Советов, напротив фонтана. То есть, будущего фонтана. Который построят в начале двухтысячных. А сейчас, в начале девяностых, фонтана там никакого еще не было. Были деревья, остатки популярного места культурного досуга дореволюционного Новокиневска Дунькиной рощи, газовая колонка, какая-то щитовая, гора строительного мусора. Зато был здоровенный щит с обещанием, что когда-нибудь здесь будет Киневский бульвар, который продлится до самой набережной, и будет он из сплошных фонтанов, скамеек и городской магии.
Полностью проект так и не реализуют, конечно. Но на помойку эта часть площади Советов точно перестанет быть похожей.
Впрочем, дом, в который переезжали Грохотовы, и впрямь был отличным. Сталинка, с башней, аркой входа в квадратный закрытый двор, элитно-культурные соседи. Сплошь деятели искусств и науки. И медицины еще. Так что, что бы Грохотов-старший там такое не сделал, результат и правда был хорош.
Когда спор за столом свернул в сторону Ельцина, роста цен и прочих остросоциальных тем, мы с Евой и Лариской, не сговариваясь, сбежали в ее комнату.
— А где Лена? — спросил я, когда осмотрелся и понял, что Лариска снова обитает в комнате одна. Никаких следов присутствия кого-то еще. И за столом я ее не видел тоже. — Ты ее в окно выбросила?
— Ой, я хотела! — Лариска закатила глаза. —
