Золото. Назад в СССР 1 - Адам Хлебов

Потом они оба поклонились коснувшись лбами земли, затем прочтя молитву, погладили себе руками лица, будто умывались. Закончили ритуал, соединив их в конце подбородка.

— Это че? — тихо спросил меня Андрей, один из спасателей, подтолкнув легонько плечом. Мы с ним собирали сухие ветки чуть поодаль.

— Молитву читают, — так же тихо ответил я.

— А ведь Бога нет, они разве не знают?

— Тебе жалко, что ли? Каждый волен оставаться в плену своих предрассудков. Пусть.

— Я бабке своей, пока она была жива, тоже лекции про атеизм читал, когда пионером был. А она знаешь, как на меня смотрела?

— Нет, как?

— Качала головой мол, слушает и соглашается, а сама смотрит таким жалостливым взглядом таким, будто я больной какой-то, при смерти. До сих пор забыть не могу. Умерла с улыбкой на лице.

— Это ты к чему рассказываешь Андрюх, ты же в комсомоле был? Партийный?

— В комсомоле был, но я принципиально беспартийный — взносы платить неохота. А рассказываю, потому что бабка умерла с улыбкой, будто было ей куда в лучшее место переезжать. А вот всех жмуров, которых видел и которые были атеистами у всех рожи после пьянки перекошенные какие-то. Не замечал?

— Я не вглядывался особо. Не думал об этом.

— А вот думаю, может они знают чего-то такого чего мы не знаем? Как моя бабка?

Он посмотрел на небо, будто надеялся там увидеть ответы на интересующие его вопросы.

— Андрюх, ты только при Гунько такие разговоры не заводи, еще не хватало, чтобы он на тебя кляузу за пропаганду религии на работу накатал. Он может.

— О чем это вы тут шушукаетесь, — услышал я громкий голос руководителя отряда, — Бурцев ты ничего про месторождения не вспомнил? Ничего тебе здесь не напоминает?

Он стоял за спиной и пытался подслушать наш разговор.

— Нет Николай Прокофьевич, не напоминает.

— А про Гибаряна, не вспомнил ничего?

— А про Гибаряна, я вам сказал, что мы к притоку Такин-Жам с другой стороны двигались. С противоположной. Мы на этом маршруте минимум трое суток потеряем. Нерационально ресурсы расходуем

— Ну, то не тебе решать, как нам ресурсы расходовать. Твое дело вспоминать.

Я почувствовал на себе два колючих черных взгляда. Муса и Султыг внимательно слушали Гунько и смотрели на меня.

Создав импровизированный очааг, мы стали разогревать еду. Люди порядком устали и проголодались.

За обедом Ямазовы отказались от тушенки и черного хлеба. Они достали еще один коврик и разложили на нем свою еду, которую захватили с собой.

Вроде как импровизированный столик, на котором были блины в масле, сыр, чуре́к — тонко раскатанный хлеб, вяленое мясо и мед.

Ямазов пригласили всех угоститься. Все вежливо отказались, тогда он отломил небольшой кусок чурека, макнул его в мед и протянул мне.

Видимо, это означало особое расположение ко мне. Я не стал упираться, принял, поблагодарил, очень медленно прожевал.

— Да ты не бойся — не отравлю, — Султыг заулыбался.

— Тогда и вы мое угощение попробуйте. Оно — кошерно. В смысле я думаю, что вам можно.

При слове «кошерно» Султыг поморщился, но понял, что я не желаю его оскорбить, а просто не знаю как правильно выразиться.

— Кто нибудь еще хочет? — он протянул плошку с медом и чуреком. Но все еще раз поблагодарили и не стали есть.

Я добрался до своего рюкзака.

Алена в последний момент сунула мне в дорогу банку с консервированными персиками, которую ей принес кто-то из пациентов.

Я вскрыл ее ножом и протянул Ямазову — старшему. Тот, сидя по-турецки, взял банку в руку. Он видел такие персики впервые. Заглянул внутрь, понюхал.

Указал на рюкзак племяннику, который извлек из него складной перочинный нож с вилкой и передал дядьке.

Гаглай деликатно запустил вилку в банку, чем немало меня удивил. В походах едят или ложкой или руками, реже с ножа.

Он извлек не самую большую оранжевую, мясистую, сочную половинку персика, осмотрел ее.

А потом с шумом отправил ее себе в рот, стараясь сделать так, что бы ни капли сока не пролилось ему на одежду или землю.

Он жевал и качал головой в знак того, что ему понравилось, но банку вернул.

Я протянул банку его племяннику, но тот заулыбался, скромно опустил глаза и отрицательно замотал головой.

— Не, я такое не ем.

— Попробуй, чё ты?

— Не-не.

Странное поведение. От того утреннего агрессивного волчонка не осталось и следа.

Я знал, что ему очень хотелось попробовать, но он стеснялся своего старшего и поэтому отказался пробовать персики в его присутствии.

— Ладно, как знаешь, — я не стал настаивать, — мужики: консервированные персики, налетай, — и передал банку Володе.

Начало похода, трапеза и поведение гаглаев озадачили меня. Мы вроде как преломили хлеб вместе со всеми, взаимная враждебность куда-то исчезла. Я даже понимал, почему Султыг Ямазов, так жестко обращался с племянником.

Но тем не менее я не собирался расслабляться, а знал зачем они здесь. Надо держать ухо востро.

Мне нельзя упускать из виду карту Гунько, особенно когда мы приблизимся к району поиска.

Он как раз ее достал, чтобы отметить координаты стоянки и занести данные в журнал.

Ямазов вопросительно посмотрел на Гунько.

— По графику? Успеваем?

— Да все путем, — ответил Николай Прокофьевич, что-то напевая себе под нос.

Я без всякой задней мысли подошел сзади и заглянул ему через плечо в разложенную карту с пометками. Сравнив увиденное на бумаге с ориентирами на земле, я опешил.

— Э, погодите! А почему мы сошли с маршрута?