Ростов-папа. Часть 2 - Дмитрий Николаевич Дашко
Дом Дохина затерялся на краю улочки, застроенной редкими пузатыми хатами. Такой милый и пасторальный вид, не скажешь, что ты в небольшом, но всё-таки городе.
А где-то недалеко шумело и пенилось море, и волны набегали на берег.
Высоко в небе пролетел аэроплан, помахав крыльями. По нынешним временам — событие.
Пока шли, практически никого не встретили, разве что ребятишек, пускавших по лужам кораблики из щепок. Глядя на них, я вспомнил и своё детство. Не босоногое, хотя и с деревянным игрушками. Короче, всё как полагается.
Мы подошли к невысокому редкому забору, немного постояли, надеясь, что хозяева обнаружат нас и выйдут на крыльцо.
Увы, этого не произошло. Разве что в доме напротив отдёрнулась, а потом снова задёрнулась ситцевая занавеска, но это как раз нормально — любой незнакомый человек в глухих углах вызывает острый приступ любопытства. Заодно и тем для разговоров будет на неделю.
— Вень! — громко позвал Мамед. — Привет! Не узнаёшь — это я!
Не дождавшись ответа, он просунул руку в щель между рейками калитки и скинул крючок.
— Веня!
Убедившись в отсутствии, как говорило молодое поколение в моём времени — «фидбека», Мамед повернулся ко мне:
— Не слышит чего-то… Тетеря глухая! Надо зайти в дом, посмотреть.
— Надо так надо… Может, мы с ним разминулись, и он на службу пошёл?
— Вряд ли. Он этой дорогой ходит. Попался бы на пути. Пошли, Жора…
— Пошли.
Я опасливо огляделся.
— Что, собачку высматриваешь? — догадался он.
— Ага.
— Можешь быть спокойным. Веня собак не держит. Он вообще никакой живности не держит, даже кота.
За забором находились только дом и примыкавший к нему сарай-дровяник. Не похоже, что тут вообще вели какую-нибудь хозяйственную деятельность, нет даже намёка на будущие грядки и сад.
Мамед взошёл на крыльцо и подёргал входную дверь. Та оказалась не заперта.
— Видать, дома, — радостно произнёс спутник.
— Он что — один живёт? — спросил я.
— Один. Только спит что ли… — задумчиво произнёс Мамед. — На него это непохоже…
Его лицо стало тревожным.
Мы вошли в холодные тёмные сени.
— Веня! — снова позвал Мамед. — Встречай гостей! Хорош дрыхнуть — проспишь всё на свете!
И опять никто не среагировал на его слова.
Пожав плечами, Мамед распахнул дверь, ведущую с сеней в жилое помещение.
Обстановка внутри была неказистой: грубая, самопальная мебель, некрашеный пол, пожелтевшие газеты вместо обоев. Пахло сыростью и почему-то сгоревшим порохом. Последнее не понравилось мне больше всего.
Я сразу достал револьвер.
— Ты чего? — нахмурился Мамед.
— На всякий случай.
— А…
В закутке, служившем кухней, на колченогом табурете возле стола сидел, уронив голову на столешницу, мужчина. При нашем появлении он даже не шелохнулся, что во общем-то было понятно: из его виска вытекла успевшая загустеть каша из крови из мозгов, а в правой руке был зажат револьвер. Мужчина был мертвее мёртвого, правда, закоченеть ещё не успел.
— Веня! Как же так — а?! — горестно произнёс Мамед.
— Это точно Дохин? — спросил я. — Ты не ошибся?
— Он, конечно! Что я — друга даже со спины не узнаю, — обиделся спутник.
— И всё-таки — убедись. Проверь.
Мы подошли ближе.
Мамед сокрушённо вздохнул:
— Да он это. Эх, Веня-Веня, что ж ты натворил, дурак! Ну зачем ты так…
На Дохине была серая рубашка с закатанными рукавами и тёмные брюки с щеголеватыми подтяжками. На грязном столе были пустая бутылка водки, стопарик и исписанный карандашом лист бумаги, пропитавшийся кровью.
— Думаешь, самоубийство? — осторожно спросил я.
— Не думаю, вижу… Теперь понятно, почему тебя не встретили. Веня на себя руки наложил.
— С выводами не спеши, — попросил я.
— А какие тут могут быть выводы? Ясно как белым днём, — удивился спутник. — Веня в себя выстрелил.
— И всё равно, нужно всё тщательно проверить и дождаться экспертизы.
— Я тебе без любой экспертизы скажу — самоубийство это. Да вот же, это наверное предсмертная записка, там всё сказано, — Мамед потянулся к листку, лежавшему на столе, но я его остановил.
— Не спеши! Пусть эксперт проверит на предмет отпечатков.
Мамед покачал головой, но спорить не стал.
— Ох, Венька, натворил же ты делов! Записку разобрать можешь?
— Могу.
Склонившись над бумагой, я прочитал вслух текст, написанный крупными печатными буквами:
«Простите меня, товарищи! Я очень виноват перед вами за то, что бросил в такое тяжёлое время, но я не мог поступить иначе! Я сильно устал и разочаровался в жизни! Моя позорная болезнь не излечима, мне стыдно находиться в ваших рядах. Таким я был бы для вас только обузой! Не поминайте лихом и не корите себя за то, что не уберегли! Я сам принял это решение. Ваш Вениамин Дохин»
— Он пишет о какой-то болезни… Что у него было? — посмотрел я на Мамеда.
Тот вздохнул.
— Теперь уже можно… У Вени был люэс, сифилис… Подцепил ещё когда в окопах сидел в германскую. Очень сильно переживал, нарочно не стал жениться. Говорил, что никому не нужен со своей «французской болячкой».
Я понимающе кивнул. До изобретения пенициллина, венерические болезни были настоящим бичом всего человечества и лечили их порой варварскими методами с сомнительным результатом.
— Видимо, ему стало хуже, раз решился на такое, — с грустью добавил Мамед. — Пошли искать телефон — вызывать наших.
— Пошли.
Квест оказался короче, чем я думал. Счастливым владельцем телефонного аппарата был один из городских чиновников, проживавший на той же улице. Сам он находился на работе, но его жена беспрекословно впустила нас и разрешила позвонить в угро.
Судя по выражению лица, с каким она встретила нас после разговора, мимо её ушей не прошло ни одно слово.
— Это что, Дохин себя убил?! — со смесью ужаса и жуткого интереса, спросила женщина.
— А вы что — выстрел не слышали?
— Может и слышала. Только у нас тут время от времени на мотоциклетах разъезжают. Я на них подумала. Господи, ужас то какой!
Толку от неё как от свидетельницы не было, и мы покинули её дом.
Следственную бригаду ждали на улице. Мамед нервно курил папиросу за папиросой, а я думал. И пусть с мотивом всё вроде ясно, были вещи, которые меня напрягали. И чем дольше я размышлял над происходящим, тем сильнее оно
