Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
Генерал привёз с собой десять известных беку кожаных мешочков, по две тысячи золотых червонцев в каждом. Подарок для завязки разговора.
Комкор и сопровождающие сняли сапоги, сели на краю протекавшего мимо шатра арыка. Бек, скрестив ноги, устроился на шёлковой подушке напротив. О здоровье многочисленных жён, детей и внуков бека генерал осведомляться не стал, что обещало крайне жёсткий тон переговоров.
Мюриды (или как их там) принесли зелёный чай в персидских стаканах «армуды» и засахаренные фрукты. Сапегин скривился и кивнул адъютанту. Тот снял с пояса армейскую фляжку в суконном чехле.
– Простая водка. Будете? Не очень ещё и тёплая.
Курд с достоинством изъявил согласие. Выпили. Пожевали то, что в Средней Азии называется «урюк».
– Я почтительно слушаю вас, генерал, – наконец сказал курд на довольно приличном русском.
– Мы никогда не были врагами вашего народа, – ответил Сапегин, раскуривая папиросу.
– Может быть, приказать принести кальян? – спросил Модамин-бек.
– Как-нибудь потом, – отмахнулся генерал. – У меня в подчинении двадцать тысяч человек с тяжёлой техникой, два полка боевых вертолётов, а бомбардировочной дивизии из Батума лететь сюда полчаса. Они раздолбают тяжёлыми бомбами все мосты на полсотни вёрст окрест, а главное – плотины гидростанций. Единственное, что вы успеете эвакуировать, так это свой гарем. Один только выстрел в сторону моих солдат, и вы здесь все погибнете. Даже если и нам придётся умереть. Но это наша профессия и долг. Я доходчиво излагаю?
Поручик начал переводить со всеми положенными цветистыми оборотами. Эмир жестом велел ему прекратить.
– Вполне доходчиво. Ваши деньги я взял. Англичане столько не дарят, и они далеко. Турок мы совсем не любим, а посмотреть, чем они торгуют в своих лавках, куда интереснее, чем смотреть в дула ваших пушек.
Тут вмешался человек в чёрном:
– И ещё послушай меня, Модамин. Меня зовут Тер-Исакян, Месроп. Я епископ Ванской епархии. Я хочу сказать вот что. Наши русские братья, собравшись уходить, если им это прикажут, пообещали подарить нам пятьдесят тысяч винтовок и автоматов, а также всю военную технику, которую не смогут забрать с собой. Я, смиренный слуга Господа нашего, хочу подтвердить братьям-мусульманам, во имя общих наших пророков Исы, Мусы и Мариам[66], слова высокопревосходительного Артёмия Борисовича – если с вашей стороны прозвучит хоть один выстрел в сторону русских солдат или наших сёл – не обижайтесь. Вы знаете, как умеют воевать армяне. Мы не хотим, чтобы ваш народ исчез с нашей земли. Мы не турки[67]. Но будьте благоразумны.
Курдский эмир изображал размышление, поглаживая бороду.
С русским корпусом и пятьюдесятью тысячами отчаянных армян он ссориться никак не хотел. Но поблизости ведь три дивизии турок и английские рейнджеры, очень хорошо умеющие убивать.
– Мы вас не тронем, – наконец сказал он. – А сможете вы защитить нас?
– Уж чего-чего, – с облегчением ответил генерал. – Если вы прикроете наши фланги, мы ваших турок раздавим, как дерьмо сапогом. А вам, почтеннейший Модамин, Государь Император позволил предложить чин генерал-майора Российской армии с возможным причислением к Свите, как эмира Бухарского, хана Хивинского, шамхала Таркинского и других столь же уважаемых правителей. Своих сыновей вы сможете отдать в Пажеский корпус.
– Я готов принять этот чин, – с достоинством ответил эмир. – Но у меня двенадцать сыновей. От шести до пятнадцати лет. Я хотел послать их учиться в Каир. Но Петроград – это интереснее. Возьмёте всех?
– Нет вопросов, младшего – через два года. Старшего – не позднее пятнадцатого августа нынешнего, в следующем уже не подойдёт по возрасту, останется только в Каир, – облегчённо вздохнул генерал. За какие-то полчаса приобрёл для Империи нового, весьма полезного вассала. Предыдущие восемьдесят лет этому мешали Измирские соглашения о сферах влияния на территории бывшей Блистательной Порты.
Мигнул, и без дела скучавший поручик тут же налил генералу, эмиру и епископу ещё по серебряной чарке неплохой эриванской водки.
– Вы, ваше превосходительство, – титуловал он Модамин-бека по его будущему чину, – скоро увидите, какие из ваших сыновей получатся орлы-корнеты[68]. И в Петрограде действительно веселее, чем в каком-то Каире. У меня там дача на Островах. Рад буду принять, когда сыновей привезёте.
Глава восьмая
Разумеется, все детали разговора русского генерала с курдским эмиром английской разведке и самому Гамильтон-Рэю остались неизвестны. Но то, что Модамин-бек перешёл в российское подданство и получил генеральские погоны, после чего с истинно восточным азартом принялся ликвидировать британскую и турецкую агентуру на своей территории – абсолютный факт.
Прощаясь, Сапегин, как о вещи совсем несущественной, сказал Модамин-беку, что судьбы турок его не интересуют, но за каждого англичанина (живого) он готов выплатить от десяти до ста червонцев, в зависимости от чина и рода занятий. Очень скоро от Диярбекира и Ангоры до Стамбула и Дамаска живые англичане, имеющие хоть какое-то отношение к вооруженным силам и государственной службе, а заодно и журналисты, представители всяких «неправительственных организаций», стали очень ходовым товаром. Их ловили, продавали, перепродавали и обменивали друг с другом все, у кого имелись силы, возможности и желание заработать. Дошло до того, что британскоподданные, а заодно и другие, чем-то на них похожие, превратились в разновидность местных «ценных бумаг». Ненужные русской контрразведке (все сливки она сняла в первые дни), эти несчастные обращались между племенами, то падая, то повышаясь в цене и давая возможность людям «заработать на разнице».
Те из них, кто по какой-то причине не был выкуплен правительством или родственниками, в конце концов просто обращались в рабство. Восток, что вы хотите…
Но полной катастрофой для Арчибальда и штаба Гамильтон-Рэя обернулось очередное, то ли четвёртое, то ли пятое по счёту за последние два века, польское восстание. Великолепно подготовленное, снабжённое оружием в немыслимых количествах, включая и тяжёлое (благодаря открытым границам между Россией и якобы дружественными ей сопредельными странами), оно должно было увенчаться полным успехом с далеко идущими последствиями. Вопреки обычной дипломатической практике, европейские державы выразили России протест по поводу использования армии против мирного населения, демократически выражающего свою тягу к независимости. Ни одна из фотографий зверств «польских повстанцев» – повешенные на фонарных столбах офицеры и солдаты, сожжённые жилые дома в военных городках, и тому подобное – в европейской прессе и в передачах дальновидения не публиковалась. Зато все каналы информации были забиты материалами об азиатской жёсткости своего якобы «союзника», развернувшего чуть ли не геноцид в центре Европы. И это при том, что, согласно Уставу, любому члену ТАОС полагалась всеобщая помощь и поддержка в случае посягательств на их территориальную целостность и внутренний порядок. Любому, но только не России, как оказалось.
Впрочем, согласно плану Арчибальда, так и намечалось – за одну-две недели изобразить Россию наследницей Чингисхана, а поляков, финнов и прочих сепаратистов – как жертв до сих пор не цивилизовавшейся феодальной империи. А если кому-то русские по причине белого цвета кожи и сравнительно связной речи кажутся похожими на европейцев, так это естественная ошибка. Есть, мол, такой термин – мимикрия!
И ведь европейцы поверили, что, по правде говоря, и было единственным сработавшим пунктом программы. От Лондона до Пиренеев и Альп взвилась волна народного возмущения – демонстрации, протесты, сбор средств для помощи героическим полякам, потом и осторожные (поначалу) дипломатические ноты.
Адмирала всегда, кстати, интересовало, отчего, несмотря на то что разделы Польши в XVIII веке были произведёны по инициативе Австрии и Пруссии, а Екатерина Великая приняла в них участие довольно неохотно, и России отошла всего одна треть «Речи Посполитой», с преимущественно мало– и белорусским населением, вся ненависть поляков была обращена именно на Россию. Видимо, потому, предполагал Айвори, что «гордая шляхта» подсознательно считала себя ниже германской расы, и её право главенствовать над собой так или иначе признавало. Опять же и разница в вероисповедании имела значение, так что русских поляки ненавидели как «схизматиков» и «быдло», культурно и религиозно примитивных, но непонятным образом отражавших любые вторжения и сумевших выстроить могучую Империю, в то время как поляки проиграли всё и всем.
Эти настроения господствовали среди шляхты и интеллигенции, последний смерд с затерянного в глуби Мазурских болот хутора считал себя выше русского, не говоря о белорусах и украинцах, которые людьми не воспринимались принципиально. Притом что благодаря царскому стремлению не подавить, а «умиротворить» привислянских подданных, население Царства польского пользовалось с времён Николая Первого невиданными для настоящих «великороссов» привилегиями, вплоть до чеканки собственных денег, а польская аристократия имела право занимать в Империи самые высокие государственные и военные должности, чего, кстати, отнюдь не было на отошедших к австро-германцам землях. Там дискриминация и апартеид действовали в полном объёме вплоть до настоящего времени.
