Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток
Через два часа диверсанты покинули свое убежище и отправились «ремонтировать» железнодорожные пути.
Глава 14
14 января 1919 года.
Челябинск. 12:30.
Погода стояла отвратительная. От вчерашнего яркого зимнего великолепия не осталось и следа. На улице пасмурно и опять начинался снег. Не заладилось у меня с самого утра. Сначала чуть не обварился горячим чаем, опрокинув стакан на брюки. Потом случайно разбил пенсне. В довершение всего поскользнулся и едва не сверзился на землю, спускаясь из вагона. В последний момент меня поймал за ворот шинели Миша Глазман.
Бывают такие дни. Однажды, еще в предыдущей своей жизни, я собрался по каким-то делам. Куда и зачем поехал, не помню, да и неважно это. Сказал своей тогдашней пассии, что уеду на пару часов, а вернулся через десять минут. Еще бы я тогда не вернулся. Не успел проехать триста метров до ближайшего светофора, а уже увернулся от авто, пытавшихся «протаранить» мою машину, четыре раза. Поняв, что день явно не мой, развернулся и, плюнув на все, отправился назад. К большому моему сожалению, то, что разрешено Ивану Васильевичу Пухову — жителю двадцать первого века, не может позволить себе Лев Давидович Троцкий — Председатель Реввоенсовета Республики в самом начале 1919 года.
Как мне ни хотелось не ехать на выступление перед солдатами или куда-либо выходить, это было необходимо. В Челябинске практически не работали заводы, но еще с 1914 года город использовался как центр подготовки армейских резервов: в трех военных городках шло обучение и формирование воинских частей. В городе оказалось достаточное количество мобилизованных белогвардейцами за последние недели солдат. Кто-то никогда не держал в руках винтовку и совершенно не умел стрелять, другие в критический момент вернулись в казармы. Многие сдались в плен, как только такая возможность представилась.
В этом случае послать на митинг кого-то другого нельзя. Там не красноармейцы, а мобилизованные колчаковцами и пленные, поэтому и эффект может оказаться не тем. Личное выступление Троцкого, пользовавшегося жутковатой славой, в данном случае значило очень много. Вот я и собрался агитировать этих людей в Красную армию, а сейчас возвращался назад, даже не успев дойти до автомобиля. Смертельная стужа пронизывала нутро, а страх сжимал горло. Нервничал настолько, что подташнивало — несколько минут назад в меня стреляли.
Мы отошли от поезда, стоявшего в тупике, метров на сто. Проходили мимо полуразрушенного заброшенного склада, как вдруг оттуда раздались громкие хлопки. Шедший слева латыш потянулся к кобуре и начал заваливаться на бок, а чекист передо мной вдруг споткнулся и рухнул на землю. Моя охрана схватилась за оружие.
Не успел я ничего сообразить, как какая-то сила отшвырнула меня за штабель железнодорожных шпал, сложенный рядом. Лежа лицом в грязном снегу, придавленный кем-то сверху, я слышал сухую трескотню револьверных выстрелов и матерный с акцентом шепот. Человек явно был занят чем-то очень важным. Затем раздалось несколько взрывов, и на какое-то время все стихло.
Закончилось все так же быстро, как и началось. В наступившей тишине я услышал топот множества ног. Вдруг где-то опять начали стрелять, но не так громко, как ранее.
Спустя пару минут меня подняли и отряхнули. Сквозь треснувшее пенсне я увидел суетящихся вокруг людей и несколько трупов. Убитыми оказались мои охранники и один из чекистов. Четверо из них сломанными куклами валялись на снегу, а еще одного враги подстрелили около штабеля, ставшего мне убежищем. Этот латыш успел отреагировать и отбросить меня в сторону чудом оказавшихся тут шпал. Несколько пуль, попавших в спину и отбросивших бойца на штабель, не оставили ему шансов выжить. Он так и остался полулежать, привалившись к моему убежищу. Его товарищ сумел забросить меня за импровизированное укрытие и спрятаться сам. Положение становилось аховым, но все эти смерти и дали столь нужное время спокойно стоящему сейчас рядом седоватому латышу. Он всегда и всюду таскал с собой несколько гранат. Над ним частенько потешались сослуживцы, но красноармеец только похмыкивал в ответ и не расставался со своей «тяжелой артиллерией». Именно эти бомбы решили исход скоротечной схватки.
Меня проводили назад в вагон, где пришедший доктор сразу же принялся искать повреждения. Ничего не нашел, за исключением нескольких небольших ссадин на лице. Эскулап обработал их и с чувством выполненного долга удалился, а я переоделся и привел себя в порядок. Чуть позже в дверь постучался с докладом Яков Давидович Драбкин, псевдоним — Гусев Сергей Иванович. В тот момент он состоял при поезде и являлся не только членом РВС Восточного фронта, но и членом Ревтрибунала. Информацию он принес неутешительную:
— Семеро нападавших внезапной атакой сумели убить пятерых наших бойцов, еще трое оказались легко ранены. В результате боя группа противника оказалась полностью уничтоженной. Последний из них, после того как его окружили, отстреливался до последнего патрона и застрелился, предпочтя смерть плену. Вооружение террористов — револьверы и несколько гранат.
— Гранат, Сергей Иванович? Почему же они начали сначала стрелять?
— Пока неясно, Лев Давидович, но уже сейчас можно сказать, что нападение выглядит спонтанной акцией и готовились к нему в большой спешке. Кроме того, непонятно, почему в столь прекрасно спланированной и проведенной акции принимали участие не профессиональные бомбисты, а офицеры?
— Почему вы решили, что это офицеры?
— Складывается впечатление, что сначала эти люди начали по привычке стрелять, а только потом вспомнили про бомбы, но использовать их не успели, наш боец оказался быстрее. Если бы не эта ошибка, то, скорее всего, задуманное могло удаться. Налицо прекрасное, хотя и спонтанное планирование. Лев Давидович, вынужден констатировать, что в данном случае вы живы только потому, что подкачало исполнение.
— Как они туда попали, или это означает, что распоряжения об усилении охраны не выполняются?
— Чекисты считают, что засаду устроили совсем недавно, и не сумели подготовиться как следует, именно из-за ваших приказов, — Гусев, заметив мой недоуменный взгляд, поспешил объяснить: — Дело все в том, Лев Давидович, что это место находится в охраняемой зоне и только за сегодня патрули, исполняя ваши распоряжения об усилении бдительности, проверяли его как минимум трижды. Вполне возможно, что по этой причине у боевиков и не оказалось достаточно времени. Также существует вероятность, что их кто-то спугнул и нападение началось чуть раньше, чем замышлялось.
— Тогда как они сюда попали, Сергей Иванович?
— На этот вопрос ответа у нас нет, товарищ Предреввоенсовета, чекисты работают, но восстановить картину сложно. Все нападавшие уничтожены.
— Хорошо, можете пока идти.
Оставшись в одиночестве, я глубоко задумался над происходящим вообще. В течение последнего месяца произошло так много событий, что времени остановиться и осмыслить настоящее просто не хватало. Оказавшись в тепличных условиях вагон-салона председателя Реввоенсовета, я фактически потерял связь с миром за окнами этого поезда. Вокруг меня так много планов, карт, директив и услужливых помощников, что задаваться «приземленными» вопросами необходимости не возникало. Партийные склоки, Сталин, Дзержинский и Ленин отнимали практически все свободное от работы время. В какой-то момент я осознал, что в большой степени отношусь к происходящему, как к стратегической компьютерной игре — тяжелой, но проходимой даже на самом сложном уровне. Передо мной мелькали красные или синие стрелочки на картах, а номера частей меньше дивизии уже не воспринимались. Мановением руки двигались в нужном направлении разноцветные фишки. Если они пропадали с игрового поля, то тут же на их месте появлялись новые. Теперь же жизнь внесла свои жесткие коррективы, дав понять, что реальность и мое мироощущение очень сильно отличаются друг от друга. Первым звоночком стало посещение госпиталя в Златоусте, после которого и появился нервный приказ ужесточить режим охраны. Тогда это скорее стало мерой, позволяющей как можно больше отгородить мой чудесный поезд от ужасов внешнего мира, в котором трагически рушится вековая цивилизация. Мне практически удалось дистанцироваться от действительности, где страдают, умирают от эпидемий, гибнут от войны и голода, но как-то умудряются выживать люди.
«Это могло стать фатальной ошибкой. Чем я отличаюсь от того Троцкого? Знаниями из будущего и большим человеколюбием?» — Я прислушался к себе. Часть сознания настоящего Льва Троцкого во мне не напоминала о себе. Скорее всего, предыдущий обладатель этого тела находился в глубочайшем шоке. Его тоже можно понять. Потратить столько усилий для обеспечения собственной безопасности и понять, что все зря. Чуть не погибнуть окончательно из-за неизвестно чьего глупейшего просчета, забыв о «профессиональном заболевании публичного политика». С другой стороны, Лев Давидович предпринял для охраны своей персоны практически немыслимые в то время меры. Он окружил себя «преторианцами», платил им очень серьезные деньги (начальник поезда пользовался правами комдива) и постоянно передвигался по стране.
