Александр Антонов - Звёзды против свастики. Часть 2

Встала и Ольга. Она уже опамятовалась, говорила твёрдо:

– Жаль, что нашим семьям, похоже, не удастся сохранить нормальные отношения. Но я, Николай Иванович, в чудеса не верю. Как не верят в них те люди, что выдали мне эту бумагу. – Ольга подняла руку с зажатым в ней «Свидетельством о смерти» – Если мать отказывается хоронить сына – его похоронит жена, как велит ей долг!

…– Я же тебя упреждала, подруга, что ничего хорошего из твоего приезда не выйдет!

Разговор шёл на кухне в квартире Абрамовых. Ольга Галина только что поведала о своём визите к Ежовым, точнее, о том, чем этот визит завершился. После слов Ольги, Абрамовой в голову пришла мысль, что и здесь разговор пойдёт в том же ключе. За мыслью подкатило раздражение, поэтому вопрос, обращённый к хозяевам квартиры, прозвучал не без вызова:

– Осуждаете меня?

Не дождавшись ответа, ответила сама:

– Осуждаете… Ну, так чего не отказали в доме? Я бы и в гостинице перекантовалась.

– Не мели чушь! – поморщился Глеб. – В доме тебе и впредь никто не откажет. Что касается цели твоего приезда… – да, она нам не нравится!

– Господи, да чем же?! – воскликнула Галина. – Ладно, Наташа. Но вы-то люди военные. Вы же читали заключение. – Она процитировала по памяти: – «В борт БМП, в котором мог находиться майор Ежов, попало минимум два снаряда». Вы знаете, что происходит с экипажем БМП, когда в борт опадает хотя бы один снаряд? А я знаю!

– А тебя не смутило, что в заключение есть слово «мог»? – спросил Глеб.

– Ладно, тогда другое место из заключения: «На заключительной стадии боя немцы применили огнемёты». Они там всё сожгли. Всё и всех. Понимаете! Как в этом аду можно пропасть без вести?

– И всё-таки наше мнение остаётся неизменным, – сказала Ольга Абрамова. – Ты и Светлана поторопились.

– Я и Светлана? – с горечью воскликнула Галина. – Вы бы её видели, доченьку мою. Она после потери ребёнка стала вянуть, а теперь совсем одеревенела. Если хотите знать, мне одна ведунья посоветовала: нужно твоей дочке на могилке мужа поплакать, тогда, может, и отпустит её. Э… да кому я всё рассказываю? Вам, верно, неинтересно… Скажите лучше, кого-нибудь из вас на похороны ждать?

– А сама-то как думаешь? – спросила Абрамова.

– Так и думаю, – горько усмехнулась Галина, – а спросила из вежливости.

На символических похоронах Петра Ежова ни близких, ни друзей семьи не было. Ещё один повод для пересудов…

По мере того, как Войско Польское откатывалось от Варшавы, положение окружённых в разных частях города польских отрядов становилось всё более отчаянным…

То, что госпиталь работает последние дни, а может и часы, главный врач, он же ведущий хирург, понимал прекрасно. С мрачным лицом слушал он доклад коменданта госпиталя.

– Все, кто мог двигаться, ушли, остались лишь неходячие, включая немцев.

Заключительные слова комендант произнёс, как всегда, осуждающе, хотя ему было прекрасно известно, что вражеские солдаты попали в госпиталь случайно. Просто их сначала принимали за своих. Как? А вы пробовали в пылу сражения отличить своих тяжело раненных танкистов от чужих по одному комбинезону? Вот и тащили всех подряд в госпиталь. Тут, понятно, определялись быстро. Немцев откладывали в сторону, определяя в конец очереди на операцию, но добивать их сразу, на чём настаивал комендант, главврач категорически запрещал. Операции дожидались немногие. Кто-то умирал на операционном столе. Потому в госпитале немцев на излечении было немного, пять человек. И теперь их участь была, как казалось, предрешена. Главврач прекрасно понимал, что когда он покинет госпиталь, комендант приведёт свою угрозу по отношению к пяти военнопленным в действие. Впрочем, не к пяти. К четырём. Один танкист успеет умереть своей смертью. Его положение врач считал безнадёжным. Что до остальных…

– Из двадцати двух тяжёлых больных семеро нетранспортабельны…

Сказав фразу, врач замолчал, заставив коменданта произнести:

– И?..

– Если мы оставим их вместе с немцами, то, может быть…

– Не может, – покачал головой комендант. – Немцы своих заберут, а наших добьют. А ещё и пытать будут.

– А вдруг…

– Вдруг?! – прервал врача комендант. Спросил с угрозой:

– А ты своей головой за это «вдруг» поручишься?

Врач угрюмо промолчал. Взгляд коменданта потеплел, и он сказал уже намного мягче:

– Давай оставим пустые разговоры и поговорим о насущном. Тех семерых наших придётся… ну, ты понимаешь…

Врач угрюмо кивнул.

– Остальных раненых будем эвакуировать по частным квартирам, – продолжил комендант. – Тебе потом придётся контролировать ход их лечения уже на дому.

Врач опять кивнул.

– Немцы… – комендант поморщился. – В общем, это моя забота. Кажется, всё?

– Есть ещё один момент… – сказал врач.

– Что за момент?

– Танкист, русский, что доставили сегодня. Если ему не сделать операцию, может умереть.

– Так в чём проблема? – удивился комендант. – Делай! Время на это у тебя есть.

– Дело не во времени. Тут я только могу отнять у парня ногу.

– Плохо, конечно, – сказал комендант, – но я так и не могу понять причину твоих сомнений.

– В нормальных условиях ногу можно было бы спасти…

– Ах, вот оно как… – комендант задумался, потом сказал: – Ты знаешь, я успел пообщаться с этим парнем. По-польски он говорит неважно, а вот по-немецки шпарит как по писаному. – Комендант посмотрел на врача. – У тебя документы того немецкого танкиста, что вот-вот помрёт, далеко?

Врач порылся в коробке и достал требуемое.

– И бумаги русского тоже давай.

Комендант разложил на столе документы немецкого танкиста и стал внимательно их изучать. Потом с досады ударил кулаком по столу.

– Проклятие, документы немца основательно подпорчены. Звание ещё можно разобрать, – гауптман – а вот ни имени, ни фамилии, ни номера воинской части по этим бумагам не восстановишь.

– Так это же хорошо! – воскликнул врач.

– Не понял…

– Всё очень просто. Главное, что документы настоящие, и никто не усомнится: они пострадали в бою и специально их не портили.

– Допустим, – кивнул комендант.

– И немцы, будем надеяться, допустят. А я ещё научу русского симулировать амнезию.

– Потерю памяти? – уточнил комендант. Лицо его просияло: – Слушай, а ведь всё может получиться! Займись русским прямо сейчас, а я позабочусь о том, чтобы в печи котельной сгорели и бумаги русского, и… Ну что ты на меня так смотришь? Сам ведь сказал, что ему осталось немного. Зато его комрадам сказочно повезло!

Следователь гестапо обходил помещения, давя подошвами сапог осколки стекла, наступая на разбросанные в беспорядке листы бумаги.

– Сколько, говорите, обнаружено раненых немецких офицеров?

Сопровождающий следователя унтершарфюрер откликнулся незамедлительно:

– Пятеро, гауптштурмфюрер!

– А с чего вы, собственно, взяли, что все они являются германскими офицерами, или хотя бы один из них? – взгляд следователя был жёсток и требователен, но унтершарфюрера это не смутило.

– Ну, как же? В кабинете главврача обнаружены их личные документы и истории болезней.

– И что, поляки их не уничтожили? – удивился следователь. – Вам не показалось это странным?

– Никак нет. Бумаги лежали в общей куче, вместе с документами и историями болезней поляков. Их подожгли, видимо, перед самым уходом. В спешке даже не облили бензином. Когда мы ворвались в помещение, костёр ещё горел. Те бумаги, что сверху, сгорели, а те, что оказались внизу, в середине – уцелели.

– Ну, допустим, – кивнул следователь. – Допустим, что документы чудом уцелели. А как вы объясните тот факт, что поляки перед уходом не расстреляли пленных?

– А они хотели, гауптштурмфюрер. Но главный врач госпиталя буквально прикрыл их своим телом, крича – один из наших офицеров немного понимает по-польски – про клятву какому-то Гипрокату.

– Гиппократу, – поправил следователь, потом наморщил лоб. – Постойте, вы что, успели допросить спасённых?

– Так точно. Они ведь все были в сознании, даже тот гауптман, которого потом первым отправили в госпиталь, потому что ему срочно требовалась операция.

– А имя и фамилия у этого гауптмана имеются?

– Видите ли, гауптштурмфюрер, – смутился эсэсовец, – документы гауптмана пострадали больше других, и кроме звания там ничего больше нельзя разобрать.

– Вот как? И вам не показалось это странным?