Борис Батыршин - Мартовские колокола

Ольга с презрительной миной выслушала все эти соображения но всё же согласилась сделать скидку на «местные нравы» — как она выразилась. Причём Никонов сильно подозревал, что решающую роль сыграла в этом настойчивость доктора Каретникова — единственного человека из всей компании путешественников во времени, к которому девушка прислушивалась без всяких оговорок. К Олегу Ивановичу она относилась несколько несерьёзно, полагая его романтиком, эдаким поздним изданием жюльверновского Паганеля; к Корфу же до сих пор относилась с некоторым подозрением, и уж, во всяком случае, не стала бы выслушивать от него никаких нотаций. Однако же твёрдая позиция Каретникова сыграла свою роль, и в Петербург Ольга отправилась не в компании лейтенанта (чего, безусловно, жаждала), а в обществе тридцатипятилетней вдовой родственницы Нины Алексеевны. Родственница эта, — к слову сказать, ничуть не напоминавшая испанских матрон или гоголевских тётушек, дама живая, остроумная, с весёлым характером, — раз в год совершала вояж в столицу за покупками; Нина Алексеевна уговорила её по такому случаю перенести обычный срок визита в столицу и составить компанию Ольге.

Никонов отправился в Санкт—Петербург тем же поездом, что и дамы; по приезду, он отправился на свою квартиру, которая до сих пор сохранялась за ним на всё время жительства в Москве. Ольга же со своей спутницей остановились у дальней родственницы Татьяны Порфирьевны (так звали невольную матрону), проживавших в доме номер 118 по набережной Фонтанки. Хозяевами этого огромного дома, как и еще нескольких, выходивших и на 1–ю Роту Измайловского полка были два брата Тарасовы, известные петербуржские домовладельцы и богачи.

Родственники Татьяны Порфирьевны занимали в тарасовском доме обширную квартиру, скорее даже апартаменты, из дюжины комнат с большой обеденной залой и помещениями для прислуги; семья у них была большая, шумная, гости в доме не переводились, а потому визиты лейтенанта (дальнего родственника и самой дамы и обитателей квартиры) были сочтены вполне приличными и уместными.

Никонов, впрочем, целыми днями пропадал в Адмиралтействе, а потом и вовсе принуждён был отъехать в Кронштадт; Ольга же убивала время прогулками по городу и деланием покупок — попросту говоря, они с Татьяной Порфирьевной проводили время на Невском, этой, по словам Гоголя, «всеобщей коммуникации Петербурга». Прогулка по Летнему саду, о котором так много говорила Ольга тоже состоялась, однако принесла скорее разочарование: знаменитые скульптуры были укрыты от осенней непогоды деревянными будками, деревья стояли голые, а публики в перспективах длинных аллей почти не было. Тем не менее, дамы побывали и в Александровском парке у Народного дома, и в Таврическом саду, а точнее — в платной увеселительной его части, протянувшейся вдоль Потёмкинской улицы.

Однако ж, слякотная осенняя пора не способствовала увлечению прогулками; так что Ольга с Татьяной Порфирьевной взяли обыкновение часами просиживать в одной из многочисленных кофеен Невского; в таких заведениях дамы с коробками или свёртками (что явно указывало на недавнее посещение модных магазинов) были в порядке вещей и не привлекали излишнего внимания.

Ольга постепенно втягивалась в ритм этой лёгкой петербургской жизни состоятельной дамы; спутница же её, помятуя о просьбе Нины Алексеевны (та перед отъездом просила родственницу уделить внимание «манерам» Ольги, приехавшей, согласно заявленной легенде, тоже из Америки), мягко и ненавязчиво знакомила девушку с реалиями столичной жизни. К своему удивлению Ольга всё больше проникалась духом девятнадцатого века; неизменные бытовые неудобства, вроде отсутствия в кранах горячей воды, примитевнейшей косметики и непривычного меню что в ресторане, что на домашнем столе) воспринимались уже не как катастрофа, а как досадная, но вполне терпимая необходимость. Конечно, в дорожной сумке девушки имелся запас некоторых чисто женских мелочей, обходиться без которых она не собиралась; но в общем, следовало признать, что она всё больше и больше привыкала к повседневности этого времени, отдалённого от привычный ей лет без малого, ста тридцатью годами.

Своего рода кульминацией посещения Санкт—Петербурга стал приём в Морском Собрании; Никонов, соблюдая приличия, явился на него в сопровождении обеих дам. Что, впрочем, было понято правильно — сослуживцы подходили к ручке Татьяны Порфирьевны, делали комплименты Ольге и заговорщицки подмигивали лейтенанту, когда та смотрела в другую сторону. В общем, опасения, терзавшие Никонова перед отъездом из Москвы оказались напрасны — появление Ольги в «его» кругу оказалось именно таким, какое было прилично молодой, прилично воспитанной девушке, пусть даже и приехавшей их Америки — и возможной невесте блестящего морского офицера…

Один лишь эпизод омрачил эту, в остальном, безоблачную поездку. Подъезжая как–то к дому на набережной Фонтанки, Ольга заметила на тротуаре знакомую фигуру. Приглядевшись повнимательнее, она вздрогнула — Геннадий. Не было никаких сомнений — её бывший бойфренд следовал вдоль улицы в компании скромно одетых молодых людей; Здесь, в Ротах Измайловского полка и улицах, перпендикулярных Загородному проспекту, был «латинский квартал» Петербурга, и в районе институтов — Технологического, Путейского, и Гражданских инженеров — обитало очень много студентов.

К счастью, занятый беседой Геннадий Ольгу не заметил; она же, здраво рассудив, не стала огорчать жениха этим известием, решив по приезде в Москву подробно рассказать обо всём доктору Каретникову. Появление Геннадия в Санкт—Петербурге встревожило девушку; она была далека от мысли, что тот перебрался в столицу, чтобы выследить её, и не могла понять, что понадобилось здесь бывшему её поклоннику. Так или иначе, мысль об этой неприятной встрече больше не составляла девушку; она стала неохотнее выбираться в город и всякий раз, подъезжая к дому на набережной Фонтанки, старалась скрыть лицо шляпкой и вообще, сделаться по–незаметнее. Татьяна Порфирьевна, конечно, заметила эти её манипуляции и осторожно осведомилась в чем дело. Ольга ответила невпопад, замкнулась в себе и, в результате, стала считать дни до возвращения в Москву, окончательно скомкав финал первой своей поездки в столицу Российской Империи…

Глава вторая

Ну что ж, дражайший Олег Иванович, нас, наконец, можно поздравить. Наконец намечается какой–то результат…

— Да, Вильгельм Евграфович. А я уж, признаться, начал впадать в грех отчаяния: сами подумайте, поездка в Сирию, потом почти два месяца работы — и всё зря! Если бы не ваша бесценная помощь…

Ну–ну, не преувеличивайте, Олег Иванович! — благодушно отозвался Евсеин. Впрочем, было видно, что похвала ему приятна. — В конце концов, тут любой бы додумался… рано или поздно.

— Ну не скажите! — возразил Семёнов. — Вон, Бордхард сколько лет возился с этими пластинами — и ничего! Правда, у него не было перевода…

— Господина Бордхарда подвела твёрдая уверенность в том, что всё дело в тексте. — усмехнулся Евсеин. — Профессиональное заблуждение, так сказать — он же в первую очередь, лингвист и лексикограф. А вот археолог вроде Шлимана, который привык по сто раз ощупывать любую находку, уж верно, не допустил бы такой оплошности…

— Археолог, как вы выразились, «вроде Шлимана» — то есть дилетант–энтузиаст без систематического образования — прежде всего, ничего не понял бы в этих символах. — усмехнулся доцент. — нам с вами просто посчастливилось, по сути, случайно нащупать этот подход

— Простите, не соглашусь, Вильгельм Евграфович. — возразил Семёнов. — Помните, как говаривал Александр Васильевич Суворов: «Один раз счастье, другой раз счастье! Помилуй Бог, надо же когда–то и умение!» Не стоит принижать собственных заслуг, на одном везении мы с вами далеко бы не уехали…

Потерпев в очередной раз неудачу в попытке в лоб взять загадку металлических пластин, Евсеин решил сменить подход. Пока Олег Иванович продолжал скрупулёзно копаться в переводе маалюльского манускрипта, Евсеин решил повнимательнее исследовать сами пластины — оригиналы, с которых были скопированы древние тексты. На мысль эту его навел, не замеченный раньше факт: ни один из фрагментов текста, переведённого с пластин египтянином, им пока не удалось обнаружить на пластинах — точнее, на их копиях, полученных от Бурхардта. Поначалу, исследователей это не волновало; нет и нет, в конце концов, пластин несколько сотен, и, чтобы перевести цепочки их символов в коптское наречие — как сделал это в далёком семнадцатом веке египетский учёный, — потребуется уйма времени. Но постепенно Олег Иванович находил ключевые сочетания символов — а найдя, запускал их в поисковую программу, в которую уже были введены сканы всех полученных от Бурхардта копий. Результат огорошил — совпадений не находилось. Однако, Семёнов отнёс эту неудачу на счёт несовершенства программы распознавания и продолжал работать.