Иван Наумов - Тени. Бестиарий
— А идея проще простой. Вот здесь есть отсутствующий человек — Костя. Но все наши действия проистекали с оглядкой на него, так?
— Наверное. Он же должен был приехать…
— Даже не в этом дело. Самим фактом своего существования отсутствующий человек вносил поправки в поведение присутствующих.
— Погодите… А Вальдемар разве рассказывал сегодня про свою пьесу?
— Да, читал стихи. Про паутину и стеклянных людей.
— Нет, другую! Про отсутствующего героя.
— Не получилось у меня складно рассказать, — вздохнула Наталья Андреевна. — Ладно, опустим философию. Ян, Костя — не мой муж.
Упс, как говорят у нас в Коннектикуте.
— Как так? — не нашёл более внятных слов Ян.
— Костя — мой двоюродный брат. Старший, к сожалению. Поэтому любит покомандовать. Смотрю, я здорово встряхнула вашу картину мира? Давайте выпьем. У меня есть тост!
— Давайте.
— Нет, так не пойдёт! Выпрямитесь как на торжественном приёме! Тост очень формальный будет.
Ян сделал серьёзное лицо, это было не сложно. «Я совершенно свободна». Надо же.
— Милый Ян! — строго сказала Наталья Андреевна, тут же оттенив это ослепительной улыбкой. — Хочу вас поблагодарить за прекрасный экскурсионный тур, высокое качество обслуживания и персональное внимание всем вашим турис-
там…
— А почему сейчас? — вмешался Ян. — Программа ещё не завершена. И мне тоже очень приятно, Наташ…
— Тсс! — она прикоснулась указательным пальцем к его губам. — Я в девятнадцатом веке! Меня зовут Наталья Андреевна. Мне так больше нравится, граф!
Она отодвинула палец, но Ян всё ещё чувствовал его оттиск на серединке губ.
— Потому что потом может оказаться как-то по-другому, — сказала она, — но это будет потом.
Они сделали ещё по глотку. Наталья Андреевна забрала бокал у Яна из рук и вместе со своим поставила на стол. После чего повернулась к нему, приблизилась и тихонько поцеловала. Она была на вкус как вино.
Казалось, что Наталья Андреевна отстраняется от него, и Ян её не удерживал, но получалось всё наоборот: он лишь сильнее прижимался губами к её губам, соскальзывая в нежное приникающее объятие как в прогретый солнцем бассейн с водной горки. Ему почудилось, что это было мимолётное соприкосновение, и что он давно уже отпрянул, но нет же — вот под рукой тонкий шёлк блузки, раскалённый изнутри жаром её близкого тела. А когда все резервы отклонения были исчерпаны, она вдруг двинулась ему навстречу, раскрывая поцелуй бутоном невиданного цветка, медленно запуская пальцы в его и без того взъерошенные лохмы, сходя на него нежнейшей лавиной.
Ян не очень разобрал, в какой момент мир завалился набок, и теперь они парили лицом друг к другу у вертикальной белой стены не расстеленной постели, и сминали головами податливые облака подушек, и подбирались любопытными руками ко всему, что оказывалось в досягаемости и требовало прикосновения. Её шелковисто-гладкая нога подтянулась к животу, вплелась куда-то между его коленок, спрятанных под грубой как наждак джинсой — и мир снова крутанулся, оставив их лежать в полосе прибоя, прижатых грудью к груди, животом к животу, губами к шее, уху, подбородку, щекочущим волосам… Её рука пропорхнула по его груди, и ткань рубашки растворилась, давая его коже соприкоснуться с её кожей напрямую, до мурашек и разбегающихся по телу искр.
Ян хотел попросить: «Подождите!» — но, как тыщу лет назад предупреждал Виталий, на «тéканье» совсем не хватало временного ресурса, особенно если к этому ещё и прибавлять длинное как складная лестница «Наталья Андреевна!» — а более простое и очевидное «Подожди, Наташ!» даже не пришло ему на ум, и он выдохнул: «Секунду!» — изо всех сил оттолкнув её от себя — а на самом деле лишь осторожным предупредительным прикосновением открытой ладони подтвердив свою просьбу: секунду!
Она сказала «Конечно!» — но забыла при этом выдохнуть воздух, и Ян прочёл это «конечно» с её губ, слишком близких, чтобы можно было подняться с постели, минуя их пряное прикосновение. Он вывалился из плывущего негой горизонтального мира в холодный и чопорный вертикальный, лампы покачнулись, пока вестибулярный аппарат справлялся с гравитационными перекосами, а потом он шагнул к подсвеченной у горизонта двери ванной комнаты.
— Приходи быстренько! — полушёпотом напутствовала Яна Наталья Андреевна, изгибаясь и потягиваясь бесконечно продолжительным телом, выскальзывая из последних остатков одежды, не унесённых стихией раньше, распластываясь по горизонтальному миру от края до края, провожая его светящимся взглядом, от которого начинал миражом подрагивать
воздух…
Щёлкнув ключом, Ян переступил с холодного кафеля на брошенный перед душевой кабиной пушистый коврик, повернулся к зеркалу и включил воду на полную.
Ему хотелось кричать. От восторга, от растерянности, от
ужаса.
Он старался писать историю своей жизни так, чтобы более поздний Ян не корил своего молодого предшественника за сделанное или несделанное. Выбор чаще всего бывал бинарным, да-нет, железнодорожные стрелки. По одному из путей составу катиться дальше, другому — остаться в несбыточном, заржаветь и зарасти березняком, через пару лет и не найдёшь.
Но сейчас будто кто-то перевёл стрелку без его ведома, и весь состав на полном ходу мчался в выбранную этим кем-то неизвестность. Кто знает, может быть, это правильный путь… Но это точно не его выбор. У него не было времени… совсем-
совсем.
Отмотать бы всё на три дня назад. Так не бывает, но всё равно — как-то выскочить из невозможного выбора, в котором не просто состав повернёт налево или направо, а сам Ян Ван разделится на две половинки, одну из которых обязательно придётся убить.
Переносица горела огнём, стальные поршни молотили от бровей к вискам. Не хочу, не хочу, не хочу никакого выбора, ни такого, ни другого, проще исчезнуть, будто и не было никакого Яна Вана…
Он плеснул себе в лицо ледяной водой, но нарастающую головную боль это не остановило. Посмотрел на себя в зеркало — и его опять накрыло чёрной волной страха, на долю секунды показалось, что оттуда наблюдает кто-то другой. Вижу тебя, Ян! В закрытой комнатке на него было некому смотреть, но чьи-то глаза следили за ним, и этот невидимый взгляд был враждебным. Опасность подступала всё ближе.
Он тщательно вытер руки и лицо, отодвигая необходимость выйти из ванны. Осторожно повернул ключ и потянул дверь на себя.
Наталья Андреевна, прекрасная настолько, что её не с чем оказалось сравнить, идеальная в каждом изгибе, обнажённая лежала на кровати, сладко улыбаясь во сне.
«Лучшее, что сейчас можно сделать», — повторял он, как мантру.
Ян достал из стенного шкафа запасное одеяло. Секунду помешкав, осторожно прикрыл Наталью Андреевну, боясь разбудить.
«Лучшее, что сейчас можно сделать».
Набросил куртку. Сумка оказалась закопанной под ворохом снятой одежды, и он не стал рисковать. Кошелёк и паспорт лежали в куртке, этого бывает достаточно для всех случаев жизни. Взял с пола ботинки, босиком вышел за дверь.
Наверное, он забавно смотрелся со стороны, этот Ян Ван. Но у того, кто действительно мог наблюдать за ним издалека, с чувством юмора было не ахти.
***
— Давай его сразу обо всём спросим, — предложил Энвер.
Кто это говорит, подумал Петер, он сам или Бык?
— Пронар велел привезти мальчишку живым.
Энвер не ответил, лишь заиграл желваками и крепче взялся за руль. В руле что-то хрустнуло.
— Машину не порти, — сказал Петер.
Фургон «Аллес Гут Логистик» свернул на узкую улицу с односторонним движением. Взвизгнув тормозами, остановился у тротуара под знаком «Стоянка запрещена». Ну, никто и не собирался задерживаться здесь надолго.
— Он там, Гончий? — спросил Энвер.
После смерти Фитора его было не узнать. Вроде едва терпели друг друга, но гибель соперника боец переживал больше остальных. Особенно после того, как Гончий привёл людей пронара к заброшенной шахте, где Фитора и нашли — страшного, изувеченного, не похожего на человека.
— Гончий, он там?
Петер равнодушно пожал плечами:
— Кто?
Пёс ведь дал ему направление: Майнц, центр, гостиница «Ам Рёмервалль», из холла вверх по лестнице, там направо, дверь в торце — что ещё нужно? Пойти и прийти.
Сосредоточенные и целенаправленные, они на крейсерской скорости преодолели проезжую часть и мощёную плиткой дорожку, ведущую к стеклянным дверям отеля.
Миновал час ночи, дверь была заперта. Энвер поленился звонить ночному портье и дёрнул за дверную ручку. Она оказалась крепче, чем личинка замка. Свет в холле был экономно погашен, только пара врезных лампочек разгоняла тьму над стойкой ресепшена.
Ночной портье, встрёпанный со сна и изрядно напуганный, не нашёл ничего умнее, как крикнуть им:
