Олег Мазурин - Убить отступника
«Так вот какое злодеяние учинил Порфирий в Белояре. Вот он, убийца мичмана собственной персоной. Задушил Мухина – и на дно! Скрывался у своего подельника. У которого лошадь со сломанной подковой была. Эх ты, Порфирий, был ты в моих глазах героем-партизаном и крестьянином-мучеником, а теперь стал навеки разбойником и душегубом. Знал бы ты, кого жизни лишал! Такого же, как ты, участника войны и патриота Родины. И тоже каторжанина. Послали тебя на черное дело злодеи, а ты и расстарался!
Голевский опять завернул крестик в тряпицу и положил себе за пазуху. Отыскал яму от поваленной сосны и оттащил туда безжизненное тело Порфирия. Закидал могилу сучьями, ветками, шишками и снегом. Последний приют партизана готов. Креста только на нем нет!
Теперь Александр Дмитриевич не чувствовал жалости к беглому каторжанину. Он узнал имя убийцы мичмана, и справедливо, что Господь пусть и не его, Голевского, руками, но все же наказал Порфирия. Воздал по заслугам.
Внезапно небо посерело, начался снегопад. Обильный снег густыми крупными хлопьями повалил на землю, стремительно занося следы кровавой схватки между человеком и зверем. Капитан посмотрел вперед: ничего не видно, сплошная снежная стена. Оглянулся назад – тоже ничего нельзя различить. Путь отрезан другой снежной стеной. Какое-то внутреннее беспокойство охватило его: куда идти? Еще не поздно повернуть назад. Как ему теперь без Порфирия? Не мудрено и заблудиться. Но нет, повернуть на полпути, когда уже разгадка близка, не в его правилах, не в его характере. Итак, цель остается вся та же – заимка, а затем и таинственный острог, логово разбойников.
«Искать, голубчик, искать!»
Александр Дмитриевич глубоко вздохнул и решительно двинулся вперед…
* * *Снегопад прекратился. Смеркалось.
Голевский все дальше углублялся в тайгу. Постепенно им начало овладевать отчаяние. Кажется, он безнадежно заблудился. Но несмотря на это, Александр Дмитриевич упорно шел вперед. Вперед и только вперед! Только не останавливаться. Ни на минуту, ни на секунду. Если он остановится, то не сможет идти дальше, а захочет отдохнуть, а там и вздремнуть. А если начнет засыпать – замерзнет. Глядишь – а там и смерть рядом! Враз пронзит морозным смертельным жалом. Встретить бы какого-нибудь охотника… Но где его найдешь в громадном лесу? Один шанс из тысячи.
Усталость помаленьку накрывала гвардейца с головой. Свинцом наливались ноги, плечи, спина, руки… Силы Александра Дмитриевича постепенно таяли. Дыхание становилось все тяжелее и тяжелее. В мозгу полыхали яростные мысли: «Где же эти две чертовы сосны, опаленные молнией. Где?! Где эта чертова заимка?!»
Но вскоре ярость уступила место внезапной опустошенности и обреченности.
«Неужели все?! Неужели это конец?! Умереть так глупо. Вот насмешка судьбы! Выжить в войне, уцелеть в казематах, а умереть в дикой тайге по собственной глупости. Похоже на дешевую трагикомедию. И что самое ужасное – ведь никто не найдет мое хладное тело! А ежели никто не отыщет – значит, и не будет сдержанных похорон и скромного креста на могиле. И некуда будет прийти друзьям помянуть мою усопшую душу. А Даша?! Что станет с ней? Неужели я больше не увижу мою суженую?! Господи, за что ты меня так наказал!»
Гвардеец чувствовал, что дыхание смерти все ближе и ближе. Голевский по инерции скользил на лыжах вперед. Жадно глотал холодный воздух…
Еще один шаг…
Еще…
Кажется, уже нет сил… Передохнуть бы!
Капитан, вконец обессилив, на время прислонился к кедру-великану. Исполинский темный чешуйчатый ствол, громадные сучья, огромные хвойные лапы с сохранившимися еще с весны большими шишками. А кругом темнота. И звенящая тишина.
И никого!.. Вообще никого.
Голевский уже не дышал, а хрипел затравленным зверем. Захотелось присесть. Он скинул лыжи и сел на снег. Как устали ноги, словно на них тяжелые кандалы. Отчаяние достигло своего апогея…
И вот вдруг капитана отпустило, он перестал плакать. Ему стало все безразлично. Совершенно безразлично. Умирать так умирать. Значит, на то есть Божья воля. А Даша погорюет, погорюет и выйдет замуж за другого. У нее вся жизнь впереди, а у него она уже закончилась. Что ж, хорошую жизнь он прожил, есть что вспомнить.
Видно, действительно настало время умирать. Как ни крути, но от судьбы не уйдешь. Смерть, смертушка, тоже предопределена всем. Сколько можно уходить от нее? Остался жив на войне – раз, промахнулся Цаплин – два, полька не смогла отравить – три, Порфирий ночью не решился задушить – четыре, разбойники могли убить вместо Фокина – пять, здесь, в Белояре, хотели отравить с помощью паука – шесть… И вот сейчас… Счастливая цифра семь. Везенье до поры до времени. Александру Дмитриевичу почему-то вспомнился несчастный Рылеев. Ему тоже была назначена смерть. Он тоже, как и Голевский, мог погибнуть не единожды. Первый раз – на войне. Второй – когда ружье выстрелило в него в упор, и весь заряд волчьей дроби врезался в стену, хотя хозяин, станционный смотритель, уверял, что оно не заряжено, старо и ржаво. Третий раз, когда упал за борт лодки и чуть не утонул, если бы не лоцман, который сумел его удержать на быстрине. Четвертый и пятый раз – когда стоял напротив пистолетных пуль на дуэлях. Шестой – когда дуэлировал на саблях. Седьмой – когда его вешали, и веревка оборвалась под весом его тяжести. И, наконец, восьмая попытка – она-то и оказалась роковой. Смерть от виселичной веревки. Окончательная и вечная. Видимо, таков закон судьбы. Семь раз везет – на восьмой уже нет, на восьмой раз старуха-смерть с косой придет. Заглянет в твои очи своими бездонными глазницами, захохочет отвратительным зловещим смехом – и как вжикнет острым лезвием по горлу! И кровавый фонтан польется темными брызгами, и наступит вечная темнота…
Видимо, действительно, пора на небеса. А интересно, куда же его соизволят послать небесные силы? В рай или ад?
Не все равно ли теперь?
Голевскому вдруг стало хорошо, блаженно, тепло. Он засыпал. И в то же время замерзал. Он видел в последний раз прекрасный сон. Особняк Боташева. Множество гостей, тысячи горящих свечей. Красивая приятная музыка. Дарья в белом бальном платье…
– Даша, родная, милая. Какое на тебе белоснежное платье. Какая ты красивая. Иди ко мне, милая, я прижму тебя к груди, расцелую…
Александр Дмитриевич явно начал бредить. Холодное дыхание смерти становилось все ближе и ближе…
Куда-то исчезла Даша. Исчез и бал. Испарились люди. Чье-то ангельское личико, такое приятное и миловидное, ласково улыбалась ему. Кругом все белоснежно чисто. Белые облака, белое небо, белые крылья, белые одежды… Ангелов становится все больше. А вот среди встречающих его родные матушка и батюшка. Они приветливо машут ему руками. Мол, сынок, иди к нам. Сынок!
Он тянется к ним…
Батюшка, матушка! Я вас обожаю! Я с вами! Я иду к вам!
А вот и Мухин, и братья Боташевы. Они тоже приветствуют Голевского.
Кажется, он мертв. Он на небесах. Оказывается, смерть – такая приятная и сладостная штука. А он боялся умирать. Что же, Даша, прости, не быть нам мужем и женой на этом свете, свидимся на том.
* * *Золотой пятисвечный канделябр на высокой ромбовидной ножке, стоя на столике, озарял мягким колеблющимся светом прекрасный девичий лик. Даша в простом домашнем платье лилового цвета полулежала на диване и читала модный журнал. Она медленно перелистывала страницы, пробегала по ним рассеянным взглядом – точно ничего интересного!
Вдруг ее сердце сжалось от дурных предчувствий. Голова закружилась, в глазах потемнело, и неожиданно стало плохо. Журнал выскользнул из рук и упал на ковер. В голове завертелись тревожные мысли:
«Что-то произошло с Александром Дмитриевичем! Несомненно, что-то приключилось! Там, в Белояре! Боже мой! Его немедленно надо спасать!»
Ведь от него давно нет вестей. Почему он задерживается? Почему он молчит! И отчего ей так плохо?! Не оттого ли, что суженый нуждается в ее помощи? Причем в немедленной помощи! Быть может, он опасно ранен или смертельно болен. Да, да, именно так. Он в крайне затруднительном или смертельном положении. И взывает к ней с мольбой через много тысяч верст. Спасай меня, любимая! Именно это княжна и почувствовала сердцем.
«Ах, к чему эти сентенции! Необходимо что-то предпринимать! Необходимо действовать! Причем безотлагательно!»
Княжна кинулась в гостиную. Отец ее сидел у камина и дремал.
– Батюшка! – Даша дернула отца за рукав халата, отчего князь мигом пробудился.
Поначалу старик встревожился, но, убедившись, что перед ним его родная дочь, успокоился.
– О, господи, как ты меня напугала, дочь моя. Что-то приключилось? Пожар? Наводнение? Говори, не молчи!
– Батюшка, выслушай меня! Только ничему не удивляйся. И право не думай, что я сумасшедшая. Я совершено здорова. Уверяю. И сразу покорнейше прошу вас, отец, не отговаривайте меня никоим образом! Дело в том, что я незамедлительно должна ехать в Сибирь к Александру Дмитриевичу…
