Юрий Корчевский - Ушкуйник
— Костю воеводой давай! — надрывался рядом с Мишкой мужичок.
Мишка был удивлён. Ну ладно бы воины кричали, они Юрьева знают. Но гражданский-то чего кричит? А потом как мелькнёт догадка — подкупил, не иначе. Денег-то в походе добыл, есть на что голоса скупать. Правда, были голоса и за Якова Пугвина, и за Ивана Оникеева, и за Пахома Лазарева. Только они были в явном меньшинстве.
Выбрали всё-таки Костю. Старшина на помост пригласила вновь избранного воеводу.
Взошёл Константин степенно, чай — не воин простой, а воинский начальник теперь. Присягу принёс — служить городу и республике Вятской честно, не жалея живота и самой жизни для защиты от врагов.
Взревел народ радостно, а ещё больше — когда Костя объявил, что ставит народу три бочки пива и бочку вина.
Кого стали избирать посадником, Мишка и слушать не стал. Хотел к Косте пробиться, поздравить его с назначением земским воеводой, да не смог. Дружинники оттеснили толпу, образовав проход, и Юрьев быстро ушёл.
Не знал тогда Михаил, что Юрьев будет служить вятичам верой и правдой до 1486 года, а затем — изменит. Войско вятское Устюг воевать пойдёт, а Костя — воеводой. Он целиком и полностью на стороне великого князя московского был, а Устюг — владения московские. Устюг взять? Великий князь московский Иван Третий разгневается, проиграть битву — вятичи не простят. Взяв топор, направился он с сыном Торопом в лес, да и утёк, бросив войско. Явился в Сосновец, жители которого дали ему подводы и людей многих.
Великий князь вятского воеводу принял ласково, уделами пожаловал — были Косте даны города Дмитриев, Руза, Звенигород, а в 1504 году — ещё и сельцо Таганинское.
Был у него пасынок — Васюк, умерший в плену у крымских татар в 1501 году и судьбой которого Юрьев не интересовался. А вот сынок его внуками одарил: Афанасием Костяевым, ставшим впоследствии дьяком, и Осипом Костяевым, ставшим стрелецким головой.
Ближе к вечеру Мишка направился было к Косте, да не пустили. У дома воины стояли на карауле, один из них Михаила узнал.
— Никого не велено пущать, купец. Прости, приказ выполняю. У него сейчас пир, вся старшина собралась. Завтра приходи.
Возвратился Мишка домой не солоно хлебавши. А и пусть, небось Костя и без Михайловых поздравлений обойдётся. И так Мишка целую неделю вече ждал, хотя в плавание мог уйти ещё три дня назад, а сейчас каждый день дорог. Потому как зима на носу. Однако до Нижнего не так и далеко, путь многажды хоженный, известный, потому Мишка и не волновался особо.
Предупреждённый ещё вчера Павел уже ждал на причале. Гребцы перекладывали товар поудобнее — как всегда перед плаванием. Мишка поздоровался с кормчим уважительно, за ручку, да на ушкуй оба взошли. И в путь. Ветер попутный, не студёный. «Кончилось лето, — с сожалением подумал Михаил, — опять кафтаны надевать, а потом тулупы да валенки».
Зимой жизнь почти замирала. Крестьянам делать нечего — поля под снегом, у купцов обозы санные редкие. А много ли на сани погрузишь? Это же не судно. И опаснее намного — не дремлют тати лесные. Власть-то законная, почитай, в двадцати верстах от любого города заканчивается. А дальше — как повезёт.
Они добрались до Пижмы. Затем — переволок, вниз по Вые, Ветлуге… Снега ещё нигде не было, но по ночам уже зябко. Почти всей командой у костра грелись. Днём ещё куда ни шло, замёрзнут — за вёсла. Через время жарко становится, кафтаны поскидывают, а там — и рубахи. В одном исподнем гребут.
Добрались до Нижнего. Ярмарка уже не работала, но торг остался. Не так быстро, как хотелось бы, но товары Мишка продал и на обратный путь загрузился. Тканей разных почти на половину ушкуя, три десятка криц железных. Зимой от морозов даже болота замерзают, негде кузнецам плохонькое болотное железо взять, вот и пойдут крицы за милую душу. Товар хоть и тяжёлый, зато не испортится.
Просел ушкуй от железа, а Мишке в радость, не пустым возвращается. По Волге вниз хорошо идти — течение попутное, а дальше всё вверх да вверх — что по Ветлуге, что по Вые, что по Вятке.
Переволок чудом прошли. Опасались уже купцы плавать, по утрам в ручьях у берега тоненький ледок похрустывал. Перетащили казаки ушкуй лошадьми, выпрягли, за расчётом подошли.
— Повезло тебе, купец. Всё, твоё судно — последнее, теперь уж до весны.
Обрадовался Мишка — ушкуй-то уже в Пижме покачивается. До дома — седмица пути.
Переночевали у переволока, а утром выпал снег. Сначала дождик пошёл, потом снежинки появились, а затем уж и снег повалил — мокрый, тяжёлый. На бортах лёд нарастать стал. Водяные брызги, попадая на борта, быстро замерзали. Гребцы топорами лёд сбивали, потом на вёсла садились, и снова лёд скалывали. Тяжёлой дорога домой оказалась, все из сил выбились.
На следующей стоянке от холода пальцы на руках не гнулись, рукавицы от воды промокали моментально и не грели. Едва костёр смогли развести, потому как валежник тоже промок.
Костёр всё-таки развели, полив хворост льняным маслом из светильника. Пока дежурный поставил треногу над костром да вскипятил воду в котле, чтобы похлёбку сварить, ушкуйники забылись тяжёлым сном. И до Хлынова-то оставалось всего вёрст тридцать с небольшим, а вот попробуй, пройди их на судне! Хорошо ещё, что Павел знал все стоянки на берегу. Хоть земля чуть снегом припорошена была, а пришвартовался точно. Это ведь не новое место для ночлега обустраивать — кустарник вырубать, жерди для полога искать.
Когда похлёбка была готова, Павел с дежурным едва людей растолкали.
— Вставайте, хоть поешьте — согреетесь. Голодный всегда мёрзнет пуще.
Поели, наскоро на жерди холстину толстую набросили, образовав нечто вроде полога, чтобы снежок сверху не падал. Под полог — ещё одну холстину, да и завалились все рядком.
Мишка по нужде подальше за кусты отошёл. И усталость да холод сыграли с ним роковую роль. Утратил бдительность, на снег не смотрел, ничего вокруг себя не слышал, одна мысль была — быстрей под полог и — спать. Однако когда гашник на штанах затягивать стал, дошло: след чужой! И запах — пота, чеснока. Дёрнулся было Мишка в сторону, к костру, да рот раскрыть не успел, как на голову обрушился тяжёлый удар, и земля ушла из-под ног.
В себя пришёл быстро — да толку? Во рту — кляп, руки за спиной связаны, и двое мужиков его за руки волокут куда-то, только ноги по кочкам бьются. Мишка дёргаться не стал — даже виду не подал, что в себя пришёл. Надо сначала понять, кто это такие и чего они хотят. А пока он прикидывается, что без сознания, глядишь — и проговорятся нападавшие. Вопросов сразу много возникло. Одного его похитили или и остальную команду? Кто эти люди? Если бы убить хотели, нырнули бы его ножом сзади. Стало быть, цель у них другая.
Мысли ворочались тяжело, голова после удара была каменной и болела.
— Надо было, Иване, дежурного по голове шандарахнуть, да всех и вязать, пока сонные. А ты — «давай хоть одного возьмём!» Чего он стоит-то? Красная цена — два рубля.
— Ишь ты, два рубля ему не деньги? У тебя что — кошель от монет пухнет? Тащи, дурень! Недолго осталось. Ты его, случаем, не убил?
— Не, у меня опыт. Вскоре в себя прийти должен.
— А то будет дурачком, кому его продашь? Мишку подтащили к землянке — вырытой в земле яме, накрытой сверху жердями и присыпанной землёй. Вместо двери — полог из бычьей шкуры. Полог откинули, затащили, положили на землю. Не швырнули, а положили, хоть и не очень бережно.
— Ну, пошли, костерок разведём, погреемся. Ноне хорошо получилось — двоих взяли, а завтра с утречка и ладья пойдёт.
— Если лёд на реке не встанет.
— Типун тебе на язык.
Полог закрыли, в землянке наступила темень. Недалеко послышалось движение. Мишка замычал, дёрнул ногами, попробовал пошевелить руками — вдруг верёвка ослабнет. Нет, хорошо связали, супостаты. Перекатившись, к нему приблизился второй пленник.
— Ты кто? — шепнул он на ухо. Мишка замычал в ответ.
— Ага, кляп мешает. Повернись на спину, а голову ко мне поверни.
Мишка перевернулся с бока на спину, повернул в сторону голову и ощутил на своей щеке чужое дыхание. Незнакомец зубами ухватился за кляп и вытащил его из Мишкиного рта. Мишка с наслаждением вдохнул полной грудью, почувствовал на языке противный привкус тряпки и с отвращением сплюнул.
— Спасибо. Меня Михаилом звать, из Хлынова я. Гребец с ушкуя, — решил он слегка приврать.
— А я Тихон, тоже вятский, из Кукарки — слобода такая, может, слыхал?
— Слыхал. Кто нас в плен взял-то?
— Не знаю, я тут с ночи.
— Так и сейчас ночь. Пока меня тащили, слышал я вполуха — ладью какую-то ждут.
— Плохо. Кинут нас на ладью — и на Казань, там в рабство продадут.
У Мишки сразу в мозгу картинка сложилась — не зря один из татей про два рубля говорил, именно столько на невольничьем рынке за пленных дают. Ничего кошмарнее Михаил представить себе не мог. К татарам только попади — там и сгинешь. Вот ведь идиотизм: недалеко, в бочажке, ладья с трофеями лежит, где злато-серебро в сундуках. Его, Михаила, богатство. А его самого за два рубля продать хотят!
