Михаил Михеев - Адмирал
– Скажите, Гюнтер… Я правильно понимаю, что вы против войны с русскими, или мне это показалось?
– Правильно, Герман, вы очень точно сформулировали.
– И почему же?
Геринг смотрел вроде бы и с улыбкой, но взгляд стал другим. Острым – вот, пожалуй, самое точное определение. Колесников вздохнул:
– Видите ли, я все же не из аристократической семьи. Но понятия о чести и служении своей стране для меня никогда не были пустым звуком.
– Тот, кто думает иначе, может постоять с вами на мостике во время боя. Если ему не потребуется менять штаны, то это будет удивительно, – и, довольный своей тяжеловесной шуткой, Геринг рассмеялся. Колесников не стал его поправлять, что сам он на мостик во время боя старается не выходить, предпочитая командовать из хорошо защищенной боевой рубки. Вместо этого он задумчиво сказал:
– Так вот, хотя это для меня и важно, но все же отец с детства приучил меня считать. Время, риски, деньги… Война с Россией – это плохое вложение средств, Герман. Очень плохое.
– А точнее?
– Как уж точнее. Русские – это очень серьезные противники. Я хорошо помню: это их предки брали Берлин, а не наши – Москву. И война с ними будет невероятно тяжелой.
– В прошлую войну…
– В прошлую войну, – Колесников невежливо перебил Геринга, но тот даже не обратил на это внимания, – были другие русские. Вспомните, Герман, они в разы уступали нам по насыщенности артиллерией, да и всем остальным. Да что там, у них патронов не хватало, а их парламент всерьез обсуждал вопрос о возможном вооружении новобранцев алебардами. И при этом они смогли продержаться три года и рухнули только после того, как мы, параллельно, кстати, с их союзничками, провели внедрение своих агентов влияния и фактически разложили всю верхушку русских. И даже тогда их солдаты держались, а иногда даже наступали. Вспомните, австрийцев они били с завидной регулярностью, а про турок я вообще молчу. И это притом, что у них в армии был «сухой закон», а нет ничего страшнее для русского солдата. Стресс надо снимать, а они не додумались ни до литра вина на рыло, как французы, ни до походно-полевых борделей. И все равно держались.
– И что? – Геринг, похоже, не совсем понимал оппонента.
– Да все просто, – Колесников устало откинулся в кресле. От возбуждения неприятные ощущения и ломота в суставах отступили, но осталась предательская вялость, да и горло, казалось, горело огнем. – Я интересовался. Может, поверхностно, все же я моряк, но картина безрадостная. Русские насытили войска техникой так, как нам и не снилось. Это не очень хорошая техника, но ее много. А главное, они производят ее сами, а не покупают. Стало быть, любые потери будут восполнимы. Их генералы… Я не знаю, каковы они в деле, но идеологическое воспитание русские поставили серьезно, так что солдаты останутся хорошими. И организовать переворот, как в семнадцатом, не удастся. Там сейчас сидят люди, которые его делали, хорошо знают методы и последствия для себя лично. Судя по тому, как они чистят свои ряды от неблагонадежных элементов, нашей разведке, и без того не блестящей, вряд ли удастся добиться успеха. Мелкие диверсии – вот их предел в нынешней ситуации.
– Согласно плану, все это преодолимо в кратчайшие сроки.
– План хорош, не спорю, но, судя по тому, что я увидел, в нем нет одного – запаса прочности. Как только хоть что-то всерьез пойдет не так, мы завязнем. Россия – не Франция. Другие пространства, другая протяженность коммуникаций, а стало быть, и вероятность ошибок велика. И заплатит Германия за победу дорогой ценой. А те… унтерменши за океаном будут в это время наживаться на нашей войне. И получим мы в конце предельно обескровленную страну, вынужденную конкурировать с заокеанским соперником. Экономика которого, и без того серьезная, окажется усилена за наши деньги. Помните? Чтобы победить в войне, нужны деньги, деньги и деньги. У американцев их окажется намного больше. Поэтому я и против войны с Россией. Во всяком случае, в нынешней ситуации. По мне, лучше иметь рядом пускай опасного, но связанного договором соседа, чем в долгосрочной перспективе потерять страну.
Геринг некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Тишина установилась прямо-таки давящая. Потом он с видимой неохотой кивнул.
– В ваших словах, Гюнтер, есть смысл. Безусловно, есть. Но я ума не приложу, как убедить фюрера. Он зациклен на войне с Россией. Это у него в последнее время настоящая идея фикс.
– Ну, если не получится… Тогда остается одно. Герр рейхсмаршал, – невероятно официальным тоном сказал Колесников. – В случае необходимости флот готов выполнить ЛЮБОЙ приказ командования.
Вот так, слово прозвучало, намек дан. Понимай, как хочешь, официальный преемник Гитлера, тем более, придраться к сказанному невозможно. А ты ведь понял, все понял, вон как киваешь. Медленно, задумчиво…
– Я понял вас, адмирал… Гюнтер, вам самому-то не страшно?
– Страшно. Еще как страшно. Но приходится выбирать между тем, что страшно, и тем, что еще страшнее.
– А вы смелый человек, – Геринг усмехнулся. – Кто другой костьми бы лег, но в страхе не признался. Хорошо. И все же я попробую переубедить фюрера.
– Благодарю. Кстати, с чего он сегодня был такой недовольный?
– Он хотел предложить Британии мир. Послал Гесса. Тайно, естественно. А они его арестовали и бросили в тюрьму.
– Понятно, – Колесников принялся лихорадочно вспоминать. Вроде бы слышал в своем времени про такое, но случился перелет вроде бы перед самой войной с СССР. Ну, хронология здесь уже нарушена полностью, так что ничего удивительного. – Я всегда знал, что островитянам нельзя доверять. И раз уж зашел разговор, то второй вопрос: почему советуются в таких серьезных вопросах со мной, без гросс-адмирала?
– Фюрер не верит Редеру, – усмехнулся Геринг. – Все же у него мать – еврейка. Только об этом мало кто знает. Поэтому, пока он справляется с административной работой, его не трогают, но и не во все посвящают.
Колесников едва удержался от того, чтобы присвистнуть. Сам Гитлер, Гиммлер вроде бы каким-то боком, теперь еще Редер… Весело живем, в руководстве антисемитского государства куча евреев. Куда катится мир…
– Вот бы не подумал.
– Ну да. Это я решаю, кто у меня в люфтваффе еврей, а кто нет, а остальным приходится отдуваться самостоятельно. Ладно, раз уж собрались, то обсудим операцию, о которой говорили в прошлую встречу. А то времени остается все меньше.
В гостиницу Колесников вернулся уже ближе к ночи. Состояние лучше всего описывалось одним словом: «убитое». В смысле, лучше застрелите – хоть полежу. Разболелся он, похоже, окончательно. С трудом поднялся по лестнице, буквально ввалился в дверь – и тут же попал в ловкие женские руки. Мигнуть не успел, как оказался без формы, зато в теплом свитере, сидящим в глубоком мягком кресле и пьющим чай с малиной. Боги, он ведь и забыл уже, что это такое. И уют, пускай даже в гостиничном номере, и вкус этого чая…
– Прелесть, – совершенно искренне выдохнул он, ставя на низенький столик показавшую дно чашку. – Откуда это?
– От мамы. Она все еще варит. Как привыкла в России, так и продолжает.
– Россия… Скажи мне, что ты о ней думаешь?
– Не знаю, – Хелен откинулась в своем кресле, задумчиво посмотрела в потолок. Адмирал непроизвольно отметил, что одежда на ней явно домашняя, во всяком случае, не из тех шмоток, в которых ходят на приемы или на работу. – Честное слово, не знаю. Я очень хотела бы побывать там, родители много рассказывали… И до сих пор часто о ней говорят. А что?
– Нет, ничего. Ты извини, Хелен, я тебе задам сейчас один нехороший вопрос. Скажи, зачем тебе все это нужно?
– Что – все? – девушка улыбнулась. – Весь мир?
– Как раз для чего женщине может понадобиться весь мир, понятно, – усмехнулся Колесников. Горло, согревшись, начало проходить, да и общее состояние немного улучшилось. – Я про себя. Зачем тебе нужен старый, больной, да еще и женатый адмирал? В жизни не поверю, что ради интервью или денег. Во всяком случае, их ты у меня ни разу не просила. Да и не стала бы возиться со мной сегодня. Так зачем?
На миг ему показалось, что Хелен сейчас встанет и уйдет, хлопнув дверью. Однако, как оказалось, женщин он знал плохо. Звезда немецкой журналистики (а как еще назвать, если именно благодаря ее репортажам газета из заштатного бульварного листка поднялась на пятое место по тиражам в Берлине) совершенно по-бабьи подперла голову ладонью и вздохнула:
– Потому что рядом с тобой хорошо. Ты надежный, сильный, умный… Не волнуйся, я не собираюсь создавать тебе проблемы. И требовать ничего не собираюсь. Скажешь – уйду.
– Не скажу, – мотнул головой Колесников. – Просто…
– И уводить из семьи не собираюсь.
– Это я уже понял. Я про другое. Рядом же и другие есть. Помоложе, поперспективнее. Да вон, хотя бы Вальман. Он вроде бы к тебе неровно дышал.
