Пятнадцать ножевых. Том 4 - Алексей Викторович Вязовский
Чай, кстати, почти остыл, что не добавило мне хорошего настроения. Тучи начинают сгущаться.
* * *
Где скорая, хоть и кремлевская, а где романтические истории? Я не про интрижки между сотрудниками, а про серьезные чувства и достойные пера писателей драмы?
После чекистов поехали на «болит сердце». То есть сначала попили чай, попутно обсудив погодные аномалии в виде неожиданной оттепели до всего лишь девяти градусов мороза, сопровождавшейся великолепным юго-западным бризом до пятнадцати метров в секунду. Мы как раз дружно пришли к выводу, что тридцать без ветра — намного меньшее зло, когда Геворкяна позвали записывать вызов.
Безо всякой радости погрузились в моментально стынущую консервную банку и поехали. Вот пока печка протопится, три раза околеть можно. Но доехали без потерь, замерзнуть никто не успел.
Контингент оказался пожилой, семейная пара сильно за семьдесят. Такие божьи одуваны, даже не подумаешь, что за державу на ответственных постах переживали. Хотя кто их знает, может, они по научной части были? Ладно, не до этого сейчас. Бабуле реально хреново. И правда сердце болит, не весь организм от погоды и скуки. Ибо пациентка бледная, губы синие, дышит часто, руку на грудину положила. Давление низковато, сто на пятьдесят, одышка двадцать шесть, пульс за сотню. Я побежал за кислородом, без него тут никак. Пока вернулся, пациентку усадили, подушечки под руки подставили, кардиограмму сняли.
Инфаркт миокарда с интерстициальным отеком легких, вот что у нас тут. И шок кардиогенный вырисовывается. Весело, короче. Нам такое возить нельзя, это реанимации дело, потому что и каждое осложнение в отдельности — дело гиблое, а если вместе... Но лечить нам никто не мешает, очень даже наоборот. Ну, мы и начали, дело привычное.
А на дедулю смотреть было больно. Он охал и что-то бормотал, то и дело доставая Ависа Акоповича вопросами о тяжести состояния и прогнозах. И такой он был несчастный, когда гладил свою супругу по руке, что мне хотелось куда-нибудь побыстрее из этого места забежать. Держался я исключительно на профессиональном выгорании. Понятно, что бабушке жить осталось не очень долго.
Приехала кардиореанимация, мы собрали вещички и вернулись на станцию. Потом прокатились еще по пустяковым вызовам и к вечеру я про бабулю и думать перестал. Была бы какая полная атриовентрикулярная блокада с желудочковыми экстрасистолами, или еще какая экзотика, а так — случай рядовой, каждый такой и не запомнишь. У нас половина населения умирает от сердечно-сосудистого, другая половина — от рака.
Но память освежил Авис Акопович.
— Повтор у нас, собирайтесь, — сказал он, пообщавшись по телефону с диспетчерами.
— Это куда? — поднял голову от книги Валентин. — Вроде не должно быть.
— На Грановского.
— Вот те раз, — удивился я, — там же госпитализация случилась. Неужели бабулю домой отпустили? Она же никакая была.
— Поехали, узнаем, — сказал Геворкян. — С диспетчерами спорить — себе дороже.
Дверь в квартиру была приоткрыта, и вошедший первым Валентин громко спросил, где хозяева. Голос раздался из тоже спальни, где мы были утром, когда лечили женщину.
Дед лежал на той же подушке, какой-то маленький и тщедушный.
— А Надя умерла в больнице, — сообщил он, вытирая слезы. — Час назад позвонили. Я собрался ехать, машину вызвал, а мне плохо стало, сердце что-то... Пришлось вас беспокоить. Вы простите...
Я накладывал электроды кардиографа, Валентин мерил давление.
— Восемьдесят на сорок, — сообщил он как раз в тот момент, когда я отбивал калибровочный милливольт в начале пленки.
— И инфаркт, — добавил я уже после снятого первого отведения.
— Плохо дело, сынки? — спросил дед, так тихо, что даже я, сидя рядом с ним, еле расслышал
— Инфаркт у вас, Василий Андреевич, — сказал Геворкян, рассматривая пленку, выползающую из кардиографа. — В больницу сейчас поедем.
— На хера она нужна, больница ваша? Я теперь с Надечкой буду, — четко произнес дед, и я оглянулся, не отвалился ли электрод — на пленке выскочили две подряд желудочковые экстрасистолы и поползла изолиния.
Дед перестал дышать.
— Реанимация! — вскочил Валентин.
— Зачем? — махнул рукой Геворкян, аккуратно оторвал кардиограмму, смял ее и спрятал в карман. Закрыл глаза пациенту — Ему уже жить незачем было. Оформляем смерть до прибытия. Андрей, сообщите на станцию, пусть милицию вызывают.
* * *
На выходе из ЦКБ столкнулся с мрачным Давидом.
— Со смены?
— Да. А ты?
— И я.
— Чего такой убитый?
Ашхацава пригляделся ко мне.
— Тоже выглядишь хреново.
— Семейные старички-божьи одуванчики, — признался я. — Подряд, за день.
— Ушли?
— Убежали. Сначала жена, потом муж, представляешь? Как в каком-нибудь рассказе Грина, они жили долго и умерли в один день. А у тебя?
— Раковый ребенок, терминальная стадия, боли. Наркотики уже не помогают. Выписали зачем-то домой, а родители скорую каждый раз вызывают при приступе. А что мы можем сделать?!
Давид со всей дури пнул железную мусорку. Та отозвалась мрачным «бумс».
— Надеюсь, это был риторический вопрос? По пиву?
— Пивом тут не отделаешься. Мне чачу родители прислали. Давай ко мне?
И мы поехали. Я как знал, на работу пешком добирался. Закуски в семье Ашхацавы не было — в холодильники шаром покати. В магазин зайти не догадались, а потому пришлось использовать корочку черного, и ту только нюхать. Выпили почти ничего, по сотке, а в голове сразу зашумело. Давид все жаловался на Симку, как та его строит, выдалбливает перфоратором мозг. Хозяйка никакая, все у родителей пропадает. Денег тоже нет, даже в свадебное путешествие не поехали. Да и куда можно поехать зимой?
— Вам же надарили до фига и больше!
— Растратили. Телек купили, стиралку... Ну и там по мелочи.
Нехилые такие мелочи.
— Дырку видишь? — друг показал свой затылок. — Нет, ты пощупай. Прямо как дятел. Бум, бум...
— У вас же медовый месяц!
— Мед кончился — мрачно буркнул Давид
— А я тебя предупреждал, — мне оставалось только пожать плечами и повторить сакраментальное. — Я тебе говорил. Променял Москву на душевное спокойствие.
Вот она иллюстрация семейной лодки, выскочившей на рифы советского быта.
— Что же мне теперь делать?
— Освежи фильм по «По семейным обстоятельствам». Можно еще «Москва слезам не верит».
