Бастард Ивана Грозного 1 - Михаил Васильевич Шелест
Этим разговором Алексей Фёдорович, подавив гордыню, не стал «качать права», а мягко намекнул на своё присутствие и вроде как на озабоченность состоянием государя. Иван по малоопытности в интригах и политесах сей демарш боярина пропустил, посчитав за проявление беспокойства о государевом деле, однако для себя отметил, что их мысленную связь с ведуном надо скрывать. А то и до метрополита дойдёт, что царь молится господу, дабы познать правду.
Адашев пытался не оставлять новоиспечённого Александра Мокшеевича с государем, но и он человек с потребностями, и как-то на некоторое время удалился по нужде. Этим воспользовался государь.
— Я вот, что мыслю, Ракшай. Зело полезен ты мне, когда рядом со мной. Не ведаю, как ты это делаешь, но про некоторые семьи я и так знал не мало. Но сейчас знаю не только про их былые заслуги и пакости, но и про будущие. То зело для государства полезно. Кстати, и про Адашева узнал, много нового. Потому, решаю я, что ты пока рядом будешь всегда. Батька твой и без тебя справится. Да и остановимся мы все пока здесь, в Коломенском. Поставим кремневый дворец из камня. В Коломне закончили уже. Купцы Китайгородскую стену тоже поставили. Пускай туточа ставят. Согласен? И то мои мысли, а не твои. Я чую.
Александр чуть склонив голову с ответом не спешил.
— Ты не сейчас отвечай. Перед сном обсудим. Нам есть что… — царь усмехнулся. — Сказку расскажешь новую. Есть у тебя?
— Есть государь.
* * *
— Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, — говорит одна девица, — то на весь крещеный мир приготовила б я пир. Кабы я была царица, — говорит ее сестрица, — то на весь бы мир одна наткала я полотна. Кабы я была царица, — третья молвила сестрица, — я б для батюшки-царя родила богатыря.
Глава 11
Москва открылась краснокирпичной Китайгородской стеной, сразу за которой начиналось торжище. Саньку поразило, сколько они проезжали мостов и мостиков, перекинутых то через речки-ручейки, то через глубокие и не очень овраги! Москва представала незнакомой, но такой же суетной.
Сразу после пересечения Москвы реки и выезде на её левый берег, царский поезд столкнулся с массой движущихся в ту, или противоположную сторону, саней и волокуш. Ни троек, ни «двоек» видно не было. В тяжелые повозки запрягали коней друг за другом.
Лошадки, в основном, были среднерослые, в холке примерно с Саньку, с короткой шеей и выпуклым лбом. Редко попадались длинношеие красавцы.
Военные конники использовали низкорослых степных ногайских лошадей, неприхотливых, невысоких и лёгких телосложением. Они легко выдерживали шестичасовой безостановочный бег, в чём Александр смог убедиться за время длительного перехода из Коломны в Коломенское. Именно на таком жеребчике верхом ехал сейчас и Ракшай.
В Москву много везли брёвен и пиломатериалов, и Санька понял почему, когда въехал в Китайгородские Варварские ворота. Китай-город застраивался теремами. Сразу за воротами, справа и слева вдоль стены стояли слады брёвен, бруса и досок.
— Готовые срубы недорого! — Кричали зазывалы. — Отрезная доска и дрань!
Тут же пилили и строгали, сколачивали двери и окна, подгоняли и собирали, и разбирали конструкторы. Санька проезжал, глядючи на это, открыв от изумления рот. Государь ехал рядом и не удержался, чтобы не похвалиться.
— Заселяют купцы и бояре Китай-город. Растёт посад!
— Вот отсюда и полыхнёт, когда дровишки подсохнут, — буркнул Александр тихо, но Иван услышал. А может не услышал, а понял.
— Не полыхнет, — упрямо насупился царь. — Не допущу!
Государь прижал пятками своего серого аргамака, стоившего, как он сказал Александру, триста рублей, и тот попытался рванутся в галоп, но лишь встал на дыбы, сдерживаемый рукой седока.
— Ты что-то имеешь предложить? — Спросил Иван, успокаивая свой гнев.
— Вынести это безобразие за стену.
— За стеной они не будут платить пошлину, — сказал царь.
— Кто сказал? — Удивился Александр.
— В судебнике прописано от… э-э-э… не помню какого года.
— Издай указ.
— Дума боярская не приговорит.
— Насрать на неё, — ругнулся Александр. — На думу боярскую.
— Как это? Что значит насрать?
— Навалить на их приговор кучу.
— Зело похабно от тебя слышать такое…
Иван даже расстроился и Александр извинился.
— Прости, государь, вырвалось скверное.
— Бог простит, — тихо сказал Иван.
Посад пах свежеструганным деревом.
— В думе почти все мои родичи: дядьки, деды. А кто не родич, тот потомок Рюрика, Владимира, Олега. Они меня уму-разуму учат.
— Учат-то они учат, спору нет. Но и земли растаскивают. Черносошных крестьян обирают, пустоши к рукам прибирают. Вон дьяки да дворецкие и твои земли себе отписывают. Кто через монастыри, а кто и так. Те же Захарьины… И себе и родичам много земель отписали, якобы продав болотины негодные за гроши, а цена им — рубли.
— Ништо, — рассмеялся вдруг царь, — сила будет, поотбираю землицу от них уже с деревнями и пашнями. Ты мне скажешь потом, кто что схитил, а я запишу. Записную книгу себе заведу. Писца молодого надобно сыскать. Поищи мне смышлёного, а?
— Да где ж мне его сыскать, государь? Я у вас тут никого не знаю. Это Алексей Фёдорович лучше подскажет, или твой протопоп Сильвестр.
— Он не мой, — снова нахмурился Иван. — И вообще… Делай, что велю.
— Слушаюсь, государь, — согласился Санька. — Я не перечу тебе, но я впервые в Москве. Боюсь ошибиться в выборе.
Конь под царём снова занервничал, перебирая ногами.
— Ништо. Освоишься. И молодших… Как ты назвал? Гордейцев?
— Гвардейцев, государь…
— Вот-вот… Гвардейцев из новиков мне отбери.
— Исполню, государь.
— Что ты заладил? Государь, государь… Уже и оглядываться стали на нас.
В царской санной повозке ехал Адашев. Ему все встречные и кланялись. Рындам запретили охранять царя и они, чтобы соблюсти протокол въезда царя в столицу, обступили сани с Адашевым. Варваровская улица, продолжавшая дорогу из Рязани и Коломны, привела к Спасским воротам Кремля.
К своему стыду Александр Викторович в Московском Кремле за свою жизнь ни разу не был. В Москве был много раз, а в Кремль его не тянуло. Но Спасскую башню он помнил хорошо. Помнил и её знаменитые на весь мир часы. Так вот, башня, какая-никакая, стояла, а вот часы на ней отсутствовали.
Башня не имела кирпичного каменного готического навершия, и представляла собой «п» — образную конструкцию, чуть выше самой Кремлёвской стены. На площадке башни стоял высокий деревянный навес.
— А где часы? — Вырвалось у Александра. — На Спасской башне…
— Какие часы? — Удивился царь.
— Ну… Здесь должны висеть часы.
Иван покачал головой.
— Ты и о том ведаешь?! Откель? Ах, да… Ведун
