Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana"

И ведь никто не скажет, что Добре без малого сотня лет. Семежизнь ловко отматывает годы назад. Жаль, что часто ее пить нельзя, сердце может не выдержать Оно-то памятью живет, прежними радостями и горестями. Вот и Эдуарду не мешало бы сделать пару глоточков. Седины вон сколько повысыпало. А он ведь вдвое младше.

«Усадил на мягкий диванчик, подушку под спину сунул. Заботливый. Повезло его супруге».

Тут же вспомнились слова Рейвена, что Свон и Эдуард сводные брат с сестрой. Нехорошо то, ой, нехорошо! Но для великого подвига проведение выбрало именно их сына — видать, этим и искупится вина эрийской пары. Не ей, Добре, близких родственников, зачавших во грехе дитя, судить.

Положенные по этикету минуты обмена приветственными словами миновали. Уже можно было бы и вывалить на голову монарха надуманную беду, а язык словно к небу прилип. А ну как за сумасшедшую сочтет? Прилетела! Дайте дракона, а то я у опального колдуна что-то нехорошее видела! И ведь даст. Ради сына и сумасшедшей старухе поверит.

— Предчувствие! — Добря качнулась вперед, чтобы видеть глаза короля. — Страшное предчувствие. Такое страшное, что болит все. Будто кто-то холодной рукой к горячему нутру прикасается. Мне бы поспешить домой, а монастырский дракон занемог. Или отравлен был…

Произнесла, и сама же себе рот рукой заткнула. Вцепилась зубами в палец. Вырвалось то, во что поверить боялась.

«А ведь и точно! Там, еще дома захворал! И ведь чужого не подпустил бы. Свой в монастыре орудует, Злу пособляет, свой!»

Король только голову повернул.

— Гри, ты слышал?

Шипастый лоб протаранил окно, настежь распахнув створки и впустив в комнату холодный воздух. В Эрии климат мягче, чем в Лунном царстве, а все равно стыло — снегом пахнет. И дрожь пробирает. Но, может, трясет от надуманных страхов, а не от стужи?

Белый дракон скосил глаза на гостью.

— Только сегодня оттуда прилетел, — прошепелявил Гри. — Генрих словом не обмолвился, что у вас неладно. Даже посмеялся над моей шуткой, когда я ляпнул, что он скорее в монастыре невесту отыщет, чем…

— Скрыл, стало быть, что на том самом месте, где вы друг другу послания оставляете, мертвые оборотни на дозор напали.

— У Стылого ключа? — Гри в волнении выдохнул, и занавески на окнах надулись, будто паруса.

— Тс-с-с! — произнес король и сделал такое лицо, словно Добря только что рассказала ему превеселую историю. Удивиться монахиня не успела — в кабинет влетела королева. Ее трудно было не узнать — коса, уложенная короной на голове, мягкие черты лица, глаза хоть и голубые, а такие теплые.

— Вы из монастыря Мятущихся душ? — с порога спросила Свон и протянула Добре, попытавшейся подняться, руки. Обхватила ее холодные пальцы, села на то место, которое поспешно освободил супруг. Гри словно и не было у окна — растворился в воздухе, как это мастерски умеют делать ледяные драконы. — Как там мой сын?

Монахиня закашлялась. Уж больно Эдуард характерно выгнул бровь. Видать не хотел, чтобы жена сильно переживала.

— Дык, хорошо все… В библиотеке работает, сестре Радунице помогает, — Добря проследила, как сноровисто Эдуард закрыл окно, расправил перекрутившиеся шнуры на занавесках. Есть кому служить примером сыну, который тоже никакой работы не чурается. — А я как раз от него приветы передавала… — и вдруг до горящего лица ей стыдно стало, что на ходу выдумывать приходится. — Вам вот кланяться велел… И да! От настоятельницы премногая благодарность за горючие камни…

Дракона дали. Мало того, Эдуард сам напросился в погонщики.

Если бы не он, Добря не пережила бы то утро.

Они кружили и кружили над чадящей бездной, где еще четыре дня назад стоял монастырь. Добря тоже хотела умереть, рвалась туда, где остались ее любимая сестра, дорогие сердцу монахини и юные воспитанники, которых они с таким тщанием собирали для борьбы со Злом, но Эдуард не пустил. Отговорил. Убедил, что надо жить. Как мог притупил рвущую нутро боль. Хотя и сам не меньше нуждался в утешении. Но мужчины, а особенно короли, не плачут. Во всяком случае, у всех на виду.

Как же они такие сильные, такие уверенные в себе проглядели надвигающуюся беду? Как допустили, чтобы Зло опередило их? Ударило в самое сердце?

Нет никого больше. Ни магов, ни монастыря, ни Спящего воина, которого сестры стерегли, чтобы разбудить в нужное время. Выходит, миру конец?

Душа на мгновение ожила радостью, когда из леса выбежали машущие руками люди.

И как же невыносимо больно было слышать от Сагдая и небольшого отряда стражников, волей случая оказавшихся в драконьих пещерах, а потому переживших трагедию, что нет никакой надежды отыскать живых. Монастырь стал могилой для более чем полусотни душ.

— Все кольца-обереги здесь, в развалинах, — Сагдай мял шапку в израненных руках — пока расчищал выход из пещеры, себя не жалел. — Лишь одно на дне Лебяжьего озера.

— Чье? — Добря спросила, скорее, для порядка, чем из любопытства. Да и какая теперь разница? Утопленницы никого не отпустят.

— Лозы. Видать, порталом выбирался, да малость не рассчитал, подо льдом оказался, — Сагдай стянул с руки ставший ненужным браслет, на котором погасли камни, по числу воспитанников вправленные туда Даруней. Лишь два из них — уехавших накануне Змея и Лилии, продолжали мерцать, но ни Сагдай, а тем более Добря, никогда не произнесут имена выживших воспитанников вслух. Мало ли…

— Не уберегли соколиков…

— А это кто с тобой? — стражник кивнул на закаменелого человека, стоящего у жерла бездны на коленях.

— Отец одного из воспитанников.

Сагдай вздохнул. Даже после смерти не в правилах монастыря раскрывать истинные лики тех, кто перешагнул небесные врата.

Три пса, затаившихся в тени густой ели, сверлили взглядами фигуры у развалин. Услышав различимый только ими зов хозяина, они бесшумно выбрались на прогалину и потрусили в сторону Мавкиного болота.

Зло торжествовало.

«Все кольца-обереги здесь, в развалинах. Лишь одно на дне Лебяжьего озера».

Злу удалось одним махом разделаться с теми, кто помешал бы на пути к власти. Нет Спящего воина, нет смерти. Пусть и мнимой. У Зла руки развязаны.

— Хорошо-то как! Стрела, Осока, к ноге! Ворон умница, — рука в перчатке почесала черного пса за ухом.

Глава 24

Прошло пять лет.

— Какие неприятные собаки у вашей воспитанницы, — леди Алель сидела в глубоком кресле у окна и через магическое стекло, поднесенное к глазам, наблюдала за игрой девушки и трех собак разной масти.

Старость и череда страшных переживаний превратили некогда красивейшую женщину королевства в развалюху. Болели ноги и спина, отчего походка графини Шовеллер утратила былую легкость. Давно забыты расшитые ярким бисером туфли на каблуках — их заменили шерстяные тапки, шарканье которых раздражало даже саму хозяйку. Ее глаза подслеповато щурились, и теперь во вдове советника Артура Пятого трудно было признать заядлую охотницу, попадающую в дикого селезня с одного выстрела.

Все рухнуло после смерти графа Себастьяна, опрометчиво завещавшего наследство младшему сыну Даку. Ее милые мальчики, ее близнецы, остались без средств к существованию. Правда, Дак передал им долю матери, которую Алель принесла в семью в качестве приданого, но деньги отчего-то быстро кончились. Канарду и Маларкею пришлось ввязаться в сомнительное дело, которое поначалу приносило хороший доход, но вскоре что-то пошло не так. Тела старших сыновей графини Шовеллер были выловлены с мешками на головах в море близ порта, откуда отплывали корабли в Форш.

Из пятерых детей у нее остались лишь трое. Но и здесь не все получалось ладно. Зятья никогда не питали к теще добрых чувств, а потому большее, на что она могла рассчитывать с их стороны — это подарки ко дню рождения. Вдова пробовала было повлиять на чванливых мужчин через дочерей, но добилась обратного — те перестали навещать матушку и присылать к ней детей в летнюю пору. «Так и живут в столице безвылазно, бедняжки. А тут солнце, зелень, река опять-таки».