В. Бирюк - Прыщ
Сим доношу до сведения твоей светлости, что…».
Как меня заколебал местный полуустав! Но скорописью… не поймут-с. Два часа, четыре варианта. Лишние — в печку, окончательный — переписать набело. Приличную одежду, чистую косынку на плешку, целые (наконец-то!) сапоги. Доспехи, оружие…? Если мне нужно железо, то можно и не ехать. Зеркало. Хорош? — Хорош. Экипаж к подъезду!
Ну, Ванюша, «Аве цезарь! Идущие на смерть…». Фигня! Не мой случай. «Идущие на жизнь…». Будем жить! Поехали.
Как всегда на Руси в этот сезон — было ещё темно, но уже поздно. Как всегда после таких праздников — уже поздно, но народ ещё не проснулся. Двенадцать дней — «от звезды до воды», от Рождества до Крещения — жизнь на «Святой Руси» идёт шиворот-навыворот — как костюм у ряженного. Но стража у ворот Княжьего Городища службу свою знает:
— Ты хто? «Прыщ»? Рябина? Не, не знаем такого. Не велено.
Так бы я со своим «гладиаторским» замахом и завис бы у ворот, но из сторожки, что-то жуя на ходу, вылез Добробуд:
— О! Иване! С Рождеством Христовым!
Не уверен, что православный канон предписывает троекратное лобызание на Рождество, но уклониться не успел. Теперь знаю: Добробуд с утра ел пироги с брусникой и запивал простоквашей. Желудок у Добробуда крепкий — может, и не пронесёт.
В сенях у кравчего сидел незнакомый парень. Поэтому пришлось втолковывать:
— По делу боярича Ивана Рябины. Велено докладывать сразу. Срочно! Живо! Бегом! Твою мать!
Из-за незакрытой двери донеслись фырчание, ворчание, сипение, обматерение, томный женский вздох, затейливый пук… и прочие звуки, сопровождающие приведение святорусских бояр в рабочее состояние и вертикальное положение.
Демьян выполз в сени не раскрывая глаз, жадно присосался к ковшу у стоявшей в сенях кадушки.
— Ну, чё надо…?
И — замер. Меня увидел.
Глаза у него заметались. По мне, по помещению… Он был бос, в накинутом на голое тело каком-то… армяке, сонный, похмельный… не боец. Можно было бы его… И куда потом? Прорываться с боем?
— Э-э… Я сща быстренько оденусь, сходим тут…
Я вытянул из внутреннего кармана кафтана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул.
— Нет. (Слуге, торчащему в дверях) Сгинь. В избу. И дверь закрой плотно.
Парень вопросительно посмотрел на кравчего. Тот кивнул и, набрав ещё ковш холодной воды, присел напротив.
— Чти.
Кравчий заторможено развернул лист. Тупо уставился в него.
Сколько раз меня ругало начальство за предоставление бумаг в сложенном виде! Просто выкидывали сразу! А мне неудобно было таскать папку. Со временем… того начальства стало меньше на бренной земле. А потом пришёл безбумажный документооборот и проблема отпала. Здесь документооборот только начинается — придётся портативный бювар прогрессировать. Предполагаю, что кравчий впервые в жизни видит донос на бумаге. Обычно такие вещи пишут на бересте, но я ж прогрессист! Доносительство — занятие серьёзное, требует внедрения наиновейших технических средств.
Я уже говорил, что стукачество — основа демократии. В Европах этому учат в средней школе — на что смотреть и куда звонить. Очень грамотно начинают с проповеди профилактики преступлений против человечности, и продолжают «стуком» по поводу нарушений правил дорожного движения и уклонения от уплаты налогов.
Странно, но известные мне попадуны, даже пребывая в столь отдалённых местах своего вляпа, как-то… не проявляли стремления к целенаправленному внедрению истинно демократических ценностей и технологий добровольного «стукача-энтузиаста».
Кравчий всхрюкнул, сжал, скомкал в кулаке бумагу.
Его прокол спросонок: грамотка, написанная князю, слугой, без княжьего на то соизволения, прочитана быть не должна. Ты, Демьян, уже лопухнулся, формально — узнал лишнее. Хотя всё это написано только для тебя.
Он «пустил петуха». Откашлялся.
— Это… ты с этим — к князю? Вправду?!
— Ты же знаешь: я никогда не лгу.
— А… А как же с делом-то? Ублюдок этот, ну, Судислав…
— Живой? Значит, не судьба. Пожар, форсмажор, обстоятельства непреодолимой силы. Против воли божьей… сам понимаешь.
Это — хорошая новость. Мне этот малёк… никак. Но лучше пусть он умрёт без моего участия. Здесь все и так умрут. Без моего участия и задолго до моего рождения. Но умножать меру несчастий… без моей необходимости… «Убить Судислава» — произнесено не было. Я — не обещался, моей лжи — нету.
— Пугаешь, значит. Думаешь князь мне голову срубит? Так ведь и тебя такое же ждёт. Косточки наши рядом лягут.
— Ты не понял. Это — описание похищения частицы Креста Животворящего у игуменьи Евфросинии Полоцкой. И передачи его тебе для князя Романа. Это — татьба и святотатство. На которое князь послал слуг своих. Тебя и меня. Но я раскаялся. О раскаивании — и доношу. За разглашение известия о сем деянии — нас обоих князь… ты прав — косточки рядом гнить будут. Но ты не дочитал.
Демьян мрачно смотрит на меня, потом разглаживает бумагу и продолжает чтение. А я комментирую:
— Не было злодейства и святотатства. Ибо я человек добрый и христолюбивый. На такие мерзости и пакости — неспособный.
Он смотрит на меня, открыв рот. Такое было у мужика серьёзное, волевое, харáктерное лицо, а тут… тупой баран.
— Эта… Постой… Ну ты ж сказал… Ты ж никогда… Соврал?
— Отнюдь. Вспомни. Ты спросил: это — оно? Я подтвердил — оно. Всё. А то, что «оно» — щепка во дворе подобранная… Ты ж не спрашивал. Дёма, дурашка, ты всунул князю вместо святыни — деревяшку с мусорки! А он к ней прикладывается, с ней целуется, перед нею молится, помыслы и чаяния свои поверяет…
Вот теперь я вижу ужас на его лице. Рассыпался мужик, растёкся.
Ага, себя вспомни. Очень оказывается познавательно — побыть «по ту сторону дыбы». Всякие чувства типа пренебрежения, презрения к «нагибаемому» собеседнику… только если работают на достижения цели, на «нагибание». Внешние выражения чувств — могут быть полезны, сами эмоции — вредный туман.
Образ превосходства, покровительственного презрения, вятшести — здесь полезен, его надо держать. И надо… «шандарахать» собеседника из стороны в сторону, не давая ему собраться с мыслями, додуматься до какой-то собственной идеи. Довести его до конца, как ошалелого телка на верёвочке.
— Ты, дурень старый, не только святыню украл, ты ещё и государя обманул. И дураком его сделал. Жадным и глупым простофилей. Но это ещё не всё. Демьян, ты ж умный мужик, ты ж понимаешь, что с таким доносом к Благочестнику идти — только сдохнуть. Поэтому…
Я вытаскиваю у него из руки смятую бумажку, щёлкаю зажигалкой. Славно горит — не береста. А уж пергамент спалить — и вовсе. Лохмы пепла падают в ковш с водой, из которого он пил. Наконец, бросаю туда и последний чистенький уголок.
Демьян смотрит завороженно. Не врубается: донос, вроде бы, на него — князю. Но принесён ему. Причём — соучастником, который сам пойдёт под топор. Но донос — сожжён… Как-то связать… после гулевания всю ночь напролёт… Потом вопросительно поднимает на меня глаза. И я уверенно продолжаю втюхивать прямо в эти мутноватые гляделки:
— Поэтому, господин кравчий, озаботился я подбором надёжных людей в кое-каких городах русских. Вот представь: есть где-то сундук, в сундуке том — лежит грамотка. Хозяину сундучка — ничего не надо делать, получаешь себе лепту малую, а как пройдёт слух о беде, со мной приключившейся, смерть вдруг ко мне пришла, или, там, застенок с чего-то… Грамотку из сундука достаешь и вятшим людям местным отдаешь.
— К-каким?
Профи: начинает с конца, с эффекта срабатывания, с результата.
— Разным. К примеру — Евфросинии Полоцкой. Милейшая старушка. Уж она-то этот случай не оставит! Она-то своих князей уже построила, теперь на соседних голодно косится. Шуму… — по всей Руси. А уж как в Новагороде на торгу крик подымут… Вся Русь над князем Романом смеяться будет. Не ругать-ахать от злодейства, а ржать-хохотать с его глупости. Ну, что скажешь? Ты ж слуга княжеский, жизнь да честь его защищать клявшийся. Крест на том целовавший. Ну, защищай.
Я никогда не вру. Утверждение: «озаботился…» — истина: есть у меня в Елно надёжный «коростель». Продолжение «представь…» — чисто гипотетическое утверждение, приглашение пофантазировать. «Евфросиния — милейшая старушка»… ну, я так вижу.
В первой жизни я никогда не работал по шантажу. Нужды не было. Но здесь-то…! «Святая Русь» — школа шантажистов и вымогателей. По крайней мере — в моём случае.
Когда я в Елно тамошнюю посадницу попытался… чуть головы не лишился. Два раза. Теперь — чуть поумнел.
Основной приём тот же: источник конфликтной информации — «далеко-далеко, где кочуют туманы».
Разница: бешеная посадница была любительницей, видела во мне наглого одиночку. Которого можно испугать, расколоть и прирезать.
