Сергей Шхиян - Юродивый
Я посоветовал спутнице крепче держаться за сбрую, взял лошадь под уздцы и пошел следом за Полканом. Увы, он тотчас исчез из виду, и я вынужден был остановиться. Пришлось довериться лошади. Я отпустил поводья и взялся за высокую луку седла. Коняга, будто этого только и ждала, резво пошла неведомо куда. Теперь с одной стороны лошади шла Марфа, с другой я.
— Крепче держись, — попросил я девушку, — если что, сразу кричи, а то потеряешься.
На ходу я немного согрелся. Однако ненадолго — мы свернули с тропы и ноги по колено погрузились в холодную воду.
— Ой, здесь вода, — пожаловалась Марфа. — Глубоко!
— Наверное, это уже болото, значит, скоро дойдем, — бодро ответил я.
Глубина все увеличивалась, вода уже доходила мне до середины бедра, но лошадь почему-то не останавливалась и уверенно шла дальше. Несколько раз я проваливался в ямы, но сумел удержать луку седла, и лошадь меня из них вытаскивала. Хорошо еще, дно было не слишком вязкое, а то бы нам пришлось совсем тяжко. В голову невольно лезли мысли о бездонных болотных топях и прочие гадости. Марфа не жаловалась, да и я молчал, чтобы голосом не выдать тревогу. Теперь, когда мы уже оказались на болоте, обратного пути не было.
Где-то впереди, как мне показалось, довольно далеко от нас, призывно тявкнул Полкан. Лошадь заржала в ответ и пошла быстрее, так что теперь мы еле успевали за ней. Скоро идти стало легче, и я отметил, что уровень воды понижается. Наконец под ногами перестало чавкать, и мы оказались на земной тверди.
Ночь кончалась. Светало, и теперь уже можно было разглядеть траву под ногами, коня и сидящего на задних лапах Полкана. Он, видимо, уже отряхнулся, потому что шерсть не липла к телу, а торчала в разные стороны. Марфа, как только мы остановились, сразу же опустилась на корточки и застыла в нелепой позе, упершись ладонями в землю.
Я смог устоять на ногах и не последовал ее соблазнительному примеру. Ноги тряслись, в глазах все плыло, и самое правильное было бы просто лечь на сырую землю и умереть.
— Я сейчас, только отдохну немного, — виновато сказала девушка.
— Хорошо, отдыхай, — машинально согласился я и побрел осматривать место, куда нас занесла судьба. Похоже, что это был какой-то небольшой болотный островок, густо заросший кустарником. Пока никакой охотничьей избушки видно не было, и я испугался, что мы не туда попали. Впрочем, было еще слишком темно. Низкие темные тучи неохотно пропускали утренний свет.
Я вернулся к нашей компании, и только подходя к ним, увидел в стороне невысокое строение с односкатной крышей.
— Изба! — радостно сообщил я девушке. — Вставай! Пошли!
Она медленно подняла голову, посмотрела на нашу новую обитель, и вяло кивнула. Похоже, что сил у Марфы не осталось даже для радости.
Конечно, жилье без огня и тепла, много не стоило, тем более что дождь неожиданно кончился. Однако все лучше, быть под крышей, чем сидеть на мокрой холодной земле. Я разнуздал спешно лошадь, схватил девушку за руку и потащил в избушку.
Потащил, будет слишком сильно сказано, скорее, помог подняться и добрести до входной двери. Она, как и большинство подобных дверей на Руси, была не заперта, а подперта колышком. Я отбросил его ногой, распахнул дверь, и мы вошли внутрь. Пахнуло сыростью и гнилым деревом. Здесь было темно, как в погребе и сначала я ничего не разглядел. Однако, зная, как строятся подобные хижины, без труда нащупал лавку и усадил девушку.
— Раздевайся, скорее, — трясущимися губами сказал я. — Снимай с себя все.
Сам же вытащил из-за пазухи просмоленный мешочек с огнивом и осторожно достал из него трут. Трут, как средство для разжигания огня и остановки кровотечения почти до середины девятнадцатого века находил самое обширное применение. Срезанный полукруглый нарост на дубе или ясене очищается от верхней твердой корки, из внутренней массы берется верхний слой бурого цвета, который вываривается в воде с золой или прямо разминается руками и колотушками, после чего пропитывается раствором селитры. Такой трут легко начинает тлеть от искры, получающейся при ударе огнива о кремень.
Я убедился, что огневой инструмент не промок и положил его на место. Все равно для разведения огня были нужны сухие лучинки, которых у нас не было. Постепенно глаза привыкали к темноте и начали различать отдельные детали убранства избушки. Их оказалось всего четыре: глиняный очаг, стол и пара лавок. На одной из них, скорчившись, сидела Марфа.
— Тебе нужно раздеться, а то простудишься и заболеешь, — сказал я, однако девушка даже не подняла голову. Похоже, что ее жизненные ресурсы подошли к концу. Пришлось пересиливать свою слабость и браться за нее. Первым делом я начал стягивать с ее ног сапоги. Они были скользкие, размокли в воде и так пристали к икрам, что стащить их оказалось очень трудно. Марфе было больно, она вскрикивала и цеплялась руками за лавку, но все равно съезжала с нее от моих неловких усилий. После долгой возни, я все-таки с сапогами справился. Остальную мокрую одежду снять оказалось значительно легче.
Раздев девушку, я разделся сам. Никакой сексуальной подоплеки под этим вынужденным раздеванием не было: нашу одежду нужно было хотя бы выжать и попытаться просушить.
Движение и усилия немного согрели. Во всяком случае, мне стало теплее. Марфа же, кажется, ничего кроме муки не испытала. Она, как и прежде, сидела, сжавшись комочком и опустив плечи. Нужно было ее хоть чем-то разогреть, однако пока сделать это было нечем. Пришлось применить народный метод отогревания обмороженных.
Я повалил девушку на лавку, иначе это действие было не назвать, уложил на живот и начал растирать ей тело руками. У нее была такая мокрая и холодная кожа, что я заподозрил переохлаждение.
В таких случая, сколько я помнил из практики спасения людей замерзших в холодной воде, был необходим внешний источник тепла. Лучше пара костров, на худой конец теплые человеческие тела. Из всего необходимого, у меня было только собственное тело, не очень для такого применения, подходящее. Я и сам был мокрый и холодный как лягушка.
Тер я Марфу сверху донизу, круговыми движениями ладоней от головы, до пяток. Когда ее спина и ноги под моими ладонями высохли и уже не казались ледяными, перевернул девушку на спину. Она лежала вытянувшись, крепко зажмурив глаза. Похоже, от моих рук ей было больно, но протестовать или отстраняться, не хватало сил.
От усилий я немного согрелся, во всяком случае, наружная дрожь ушла куда-то внутрь. Не отогревались только ноги, но это были частности. Все это время, мы с ней не разговаривали, было не до того. Похоже, что и Марфа немного отошла. Во всяком случае, она открыла глаз и, не поднимая головы, наблюдала, что я с ней вытворяю. Теперь, по-хорошему, нам нужно было лечь вместе, обняться и так отогреваться. Однако я поймал себя на том, что уже ощущаю под ладонями, не просто человеческое тело, а тело женское, причем желанное, и невольно, дольше чем нужно, задерживаюсь на его отдельных местах, уделяя им больше внимания, чем другим. Потому пойти на такой радикальный обогрев как тесные объятия, не рискнул.
— Ну, как ты, согрелась? — спросил я, оставляя в покое девичью грудь.
— Да, спасибо тебе, — ответила она.
— Теперь нужно затопить очаг и высушить одежду. Теперь ты сама разминайся, а я пойду выжму платье.
Я выскочил наружу как был — голым. Уже совсем рассвело. Дождя пока не было, но день обещал быть таким же сереньким и холодным как предыдущий. В средней полосе такое бывает весной и ранней осенью, когда вдруг кончается тепло, и несколько дней подряд стоят холода. Лошадь со всей поклажей, которую на нее нагрузил Гривов, и которую я еще не успел осмотреть, мирно щипала траву. Полкана видно не было, он опять куда-то исчез. Ежась от холодного ветра, я принялся выкручивать наши тряпки. Потом развесил их возле избушки на кустах.
Наше жилье как изнутри, так и снаружи, выглядело маленьким, примитивным и заброшенным. Избушка была примерно три на два с половиной метра, с односкатной крышей, обложенной дерном. Невдалеке оказалось еще одно такое же жилище. Из его дверей на меня с интересом смотрел Полкан.
Заниматься собакой времени не было. Пока я выжимал и развешивал одежду, опять замерз. Потому, сняв со спины лошадки вьюк, бегом вернулся в хижину. Марфа свернувшись клубком и зажав сложенные лодочкой руки между бедер, лежала на боку. Теперь, когда рассвело, я старался на нее не смотреть. Не из скромности или добропорядочности, а оберегая собственную нервную систему от ненужных волнений.
— Пока нет дождя, пусть платье сохнет на ветру, — сказал я, опуская на стол два вьючных мешка. — Сейчас посмотрю, что у нас есть…
Девушка ничего не ответила.
Я развязал веревки. Из одного мешка торчал эфес моей сабли. В нем же я нашел свою переметную суму и остальное оружие: драгоценный трофейный саадак с луком и колчаном.
