Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету
Однако, не зря Макс поляну нахваливал, хорошая поляна. Аккуратный зелёный овал в лесу был тщательно оборудован для отдыха на лоне природы. Кто-то выкопал глубокую яму под мусор, прикрыв сверху щитом. Не поленился привезти с собой под вертел рогатки из арматуры. Натащил и аккуратно уложил вокруг кострища несколько пиленных на полутораметровые чурбаки, ободранных от коры брёвен. Топором вырубил грозного лешего из разлапистого пня. Или кикимору, это если с боку смотреть. Мне на поляне понравилось. Близнецам нет. Расположение импровизированных сидений их не устраивало. Скинув штормовки, они принялись таскать их туда-сюда и к ёлке. Когда я вернулся от родника с водой, они перекладывали их по второму или третьему разу, сердито сопя под неодобрительными взглядами остальных. Я молча обогнул вспотевших от работы носорогов, только еле заметно поморщился от сильного запаха пота. Если кому-то очень хочется бессмысленно таскать тяжести, то это его личное дело. Канистру с водой у меня отобрали девчонки, а Аля тут же отправила за дровами. Хорошая будет кому-то жена. Чётко знает, кого можно запрячь, а к кому пока лезть не стоит. Да и взгляд её, обращенный на очкастого Сафронова и Ларина мне понравился — жалостливый такой, бабий. Мол, ну не этих же убогих за дровами посылать? И это правильно, нам только колото-рубленных ран тут не хватает — до электрички километра три-четыре, на дверях станционного медпункта здоровый замок, а в стеклянной будке на перроне ни трубки телефонной, ни самого телефона. Лучше я один за топливом схожу, прогуляюсь. Если нужна будет помощь в транспортировке, позову этих слонов в застиранных футболках. Его высочество Макса я беспокоить не собирался — занят Макс был очень важным делом — демонстрировал себя и свои достоинства перед девушками. Дело важное и нужное, пусть юноша тренируется, пригодится в жизни.
— Мальчики! Кушать!
Замечательные слова и главное вовремя. Утренние бутерброды с вокзальной мороженкой давно канули в лету и мой желудок недовольно порыкивал. Обжигающе горячая переваренная гречневая каша с мясом, поджаренный до обугливания краёв на костре хлеб, настоявшийся чай из китайского термоса с танцующим журавлём. Замечательно, просто превосходно. Вечером шашлыки, песни под гитару, закат, комары, сон на свежем воздухе и утреннее пробуждение под трели пернатых. Романтика. Чёрт, а вот «Поморин» я забыл! Зубную щётку и мыло взял, а пасту нет.
— Эй, Олин! Для аппетита полста грамм будешь? Холодная!
— Нет, спасибо. Я вечером, под шашлыки.
— А счас чё? Боишься, декан за кустом сидит?
Громкий ржач на два голоса. Это Артур и Эдуард Качко. М-да, претензии непонятно на что у их родителей зашкаливали. Вот какие они, на хрен, Эдуард с Артуром? Федя и Петя чистопородные, образцово-показательные.
— Так он там и сидит. Вон край блокнота торчит, и оправа очков сверкает.
— Где? — Артур резко оборачивается, его рука непроизвольно прячет кружку с водкой. У нашего декана недобрая слава и его ежедневник в черной обложке известен всем на курсах. Попадать на его страницы было чревато — три галочки напротив фамилии и здравствуй, родная Советская Армия. Были прецеденты. Или морфлот, это уж как кому повезёт. На жалобы и уговоры родителей студентов декан внимания не обращал, мужчина он был правильной закалки, полковник медслужбы запаса. Правда, звонки «сверху» некоторых студиозусов спасали. Время такое.
— Бля, Тур, ты купился! Это же как первое апреля, он, это, тебя на фуфло взял!
— Пошел ты! Купишься тут! Декан мне второе предупреждение сделал! Понял, ёб ты?!
— Это когда, бля?
— Да бля, помнишь, мы этого, рыжего то, а он потом его с бланшем увидел и к себе в кабинет завел.
— А рыжий чё?
— А я там был? Я чё у двери стоял? Он меня потом в коридоре выловил и говорит так тихо, сука лысая: «Вам, студент Качко я делаю второе предупреждение, а вы делайте выводы». И галочку напротив фамилии раз и здец!
— А ты?
— А чё я? Я и говорю, подходит он ко мне в коридоре….
Всё, это надолго. Но главное, братья от меня отстали. Нет, я против водки ничего не имею. На свежем воздухе, да под хорошую закуску милое дело! Напиваться в этой компании я не хочу. Предчувствия не хорошие. У меня так же под ложечкой сосало, когда я с Алексеем Петровичем общался. Дурацкая ситуация — я знаю, что он знает, что я вру. Он знает, что я знаю, что он знает. Тогда пронесло, но больше я в такие игры с зубрами из конторы играть не буду — проще молчать. Хотя бы ощущения оплёванности нет, и жалости в глазах собеседника не видишь. Так что за предложение пойти порыбачить, а потом искупаться, я голосовал обеими руками — нечего самокопанием заниматься, я на отдыхе. То что, клева после обеда не бывает, а вода в середине мая в речке ещё ледяная никого не смущало. Меня тем более. На охрану вещей был оставлен Сафронов. Макс торжественно вручил ему мой топорик и добавочные сто грамм. Магнитофон ему не оставили, взяли с собой. Но купание и рыбалка не состоялись. На маленьком пляже уже вольно расположилась другая компания. Из кустов на расположившихся мужиков с женами и скачущих по песку детей лупоглазо сверкали фарами «четыреста двенадцатый» в компании с «копейкой» и белой «волгой». Из-за заднего стекла «волги» пугала народ красным околышем милицейская фуражка. Так что мы несколько минут покрутились у берега и разочарованно вернулись обратно. Только братья Качко продемонстрировали своё бесстрашие, несколько раз продефилировав мимо отдыхающих, громко матерясь и пиная пустую консервную банку. Минут через пять они нарвались на замечание, надерзили в ответ, на это по-медвежьи зашевелились два здоровых мужика и братья предпочли удалиться по-английски — быстро и не прощаясь.
— Дима, сыграй, что-нибудь. Ирка с параллельного говорила, что ты замечательно играешь!
— Ирка говорила, что поет он тоже замечательно! Олин, ты ведь поешь?
Спасибо, тебе Настя и волоокая Ирка с параллельного! Большое вам спасибо, сейчас не отстанут. Если на гитаре я играл не плохо, не Хендрикс, разумеется, но и слушать можно без отвращения, то пел ужасно. Голос у меня стал неприятным и жестким, ломким. Таким голосом только призывы с трибуны выкрикивать, а не лирические там-парам, весна-любовь, расстались мы с тобой — закончилась морковь, распевать. Но, петь буду — начну отнекиваться, примут за кокетство, зачем тянуть, в любом случае я в проигрыше.
— Хорошо. Что спеть?
— Про любовь, пожалуйста.
Аля, Аля, а краснеть-то зачем? Ну, попросила спеть, что такого? А вот пунцовые щеки сразу внимание привлекают, и косу так бурно теребить совсем не стоит. Дышать тоже. Хорошее, видать, вино из брусники. Весьегонское.
— Ладно. Про любовь, так про любовь. Баллада об Айвенго и «Утро на реке» подойдут? Вот и хорошо.
Пока пел, я глядел на человечков на поляне. Смотрел на них и удивлялся. Вот, к примеру, девушка Света — добрая, отзывчивая, наивная и практичная. Так и оставалась бы такой, но ведь пройдёт время и доброта куда-то исчезнет, выжженная гипертрофированной практичность. Наивность пропадёт после первых лет самостоятельной жизни и встречу я лет через дцать крупнотелую пробивную бабу с затюканным муженьком. Принцесса Настя окончательно превратится в стерву, высохнет, заимеет темные круги под глазами, язву, закрасит раннюю седину и будет изводить тонны косметики и пускаться во все тяжкие, в тщетной надежде получить частичку любви. Не вижу я её любимой кем-то, хоть что вы мне говорите, не вижу. Как холеную любовницу, как умную жену состоявшегося человека вижу, любимой — нет, не вижу. Макс с помощью родителей добьётся много, потащит за собой Ларина, потом перестроится, перекрасится и скорее всего станет безликим бизнесменом. Пара-тройка магазинов, автомойка или автостоянка плюсом. На будущего олигарха он не тянет — не приучен вырывать из горла и совесть есть. Пока есть. Близнецы…. Ну, у этих дорога одна — в будущие ОПГ, а там как повернётся — либо в могилу, либо пронесёт их, не отстрелят и не закроют, а там тоже ларьки-магазины. Работать они не захотят и не смогут, нет такого понятия в их головах. Чемпионов из них тоже не выйдет — мяса дурного много и глупы. Только наивному зрителю с трибун кажется, что на ринге думать не надо — знай только бей, челюсти чужие с носами круши! Ошибка это, на ринге думать желательно и крайне нужно, а близнецы на это не способны. Аля…. Нет, насчёт Али гадать не буду. Света, Марина, Жанна…. Обычные девчонки, обычное будущее. Дрищ Сафронов…. А хрен его знает, что с ним будет! Будущее мокриц меня не интересует. Меня другое интересует — вот все они здесь комсомольцы, юные, чистые, честные. Говорят правильно, слушают слова правильные. Но делают неправильные дела. Макс, тщательно маскирующийся фарцовщик, Ларин у него на подхвате. Братья Качко выбивают деньги- статья сто сорок пятая, части вторая и третья. Сафронов и Олег что-то тоже мутят, как и остальные, по мелочи. Вроде бы перезаписываю что-то. Остальные девчонки экономят и довольствуются парой рублей заработанных на перепродаже польско-латвийской косметики. Только принцесса Анастасия не марает свои ухоженные лапки. Она у нас спортсменка-гимнастка, красавица и комсомолка, бесспорный лидер среди женской половины факультета, дочь очень обеспеченных родителей. Торговля с большой буквы. Насте не нужно думать о том, где взять деньги на новую блузку или юбку. Но вот такие все разные, они все одинаково презрительно относятся к своей стране и к окружающим людям. Почему? Папа с мамой, так воспитали? Завещали родину не любить? Вряд ли, ярых диссидентов в советской элите никогда не бывало, выбывали и выбивали их из стройных рядов быстро. Сами такими стали? Когда успели, в чём причина? Почему они не могут почувствовать грань, перешагнув которую они становятся обыкновенными подлецами и пустышками? Почему не могут оставаться просто людьми? Для этого ведь так мало надо — не смеяться над другими, теми, у кого нет подобных родителей, не цедить через губу: «Это фирма, а не совок!», не лгать больше необходимого, не ненавидеть свой родной дом. Стараться хотя бы чуть-чуть жить по совести. Не знаю почему. Себя оправдывать не хочу, в чём-то негативном я их превзошел на голову, но вот чего во мне никогда не было, так это пренебрежения к своей стране и к людям. Родину презирать подло, людей глупо. Эти презирают. Недоумки.
