Медведев. Книга 3. Княжество - Гоблин MeXXanik
Иногда взгляд непроизвольно уходил к окну. За стеклом клубились сумерки, в саду мерцали фонари, отбрасывая зыбкие, дрожащие тени.
Я вздохнул. Откинулся на спинку кресла, устало помассировал пальцами виски. И в памяти вновь всплыла фигура отца. Его кабинет был почти таким же. Те же лампы с матовым стеклом, те же вечные бумаги, которые лежали на столе и в шкафах. Только тогда, будучи ребёнком, я смотрел на всё это как на чужой мир, куда вход был мне закрыт. Помню, как я украдкой заглядывал в приоткрытую дверь и видел, как отец сидит за столом и что-то пишет. Тогда мне это казалось чем-то непостижимым.
И вот теперь я сидел в таком же кресле. И ощущал ту же тяжесть — как будто сам дом переложил её на мои плечи.
Я усмехнулся, покачал головой. В детстве я считал, что отец ничего не делает. Только сидит над бумагами. Но теперь понимал: это и была самая тяжёлая работа. В которой каждая подпись, каждое решение затем становилось судьбой для сотен людей.
Я вновь склонился над бумагами.
Через какое-то время дверь кабинета тихо скрипнула. Я поднял голову и увидел, как в проёме показался Никифор. Домовой не спешил входить — стоял, опершись о косяк, и внимательно, почти испытующе смотрел на меня.
— Вы точно как старый князь, — произнес он. — Мастер тоже обычно засиживался в кабинете до ночи, пропуская обеды и ужины.
— Тяжела доля князя, — устало ответил я, и Никифор кивнул.
— Сколько живу среди людей, а так до сих пор этого и не понял. Зачем писать столько бумажек?
Он с интересом посмотрел на меня, ожидая ответа.
— Так работает человеческое общество, — я пожал плечами. — Указы, законы, разъясняющие записки. Сотни правил, договоров для того, чтобы в обществе был порядок.
Никифор только покачал головой:
— Старый князь говорил так же, — ответил он и сменил тему беседы. — Я чего пришел, мастер-князь. Вы тут уже два часа сидите. Так и ужин остынет. А мы с Верой, между прочим, старались, готовили.
В голосе домового послышалась обида, и я кивнул. Встал с кресла и произнес:
— Идемте, мастер Никифор.
— Скажете тоже, «мастер», — усмехнулся домовой. А затем развернулся и направился прочь. Я последовал за ним.
Поддержите авторов, чтобы мы писали для вас с удовольствием)
За награду любого номинала авторы дарят чибика на удачу в вашу гостевую книгу.
Глава 2
Ужин
Ужин прошёл в очень мирной обстановке. И признаться, это настораживало больше всего. Почти каждую минуту трапезы я ждал подвоха со стороны Никифора. Он был слишком уж спокоен и доброжелателен. И это вызывало подозрение. Но, к моему удивлению, старик не бурчал, не бросал косых взглядов и даже один раз… подмигнул. Хотя, возможно, у него от усталости просто дернулся глаз.
На столе всё было расставлено с той самой неспешной заботой, которой славится только старая, выверенная веками хозяйственность. В большой миске уютно парила ароматная похлёбка с грибами — наваристая, с золотистой масляной плёнкой и мелконарезанным укропом. От неё шёл запах уюта, покоя, да умения жить правильно.
Рядом лежали ломти тёмного хлеба с семечками и хрустящей, почти карамельной корочкой. Их, казалось, специально кто-то доводил до идеального состояния.
Кроме похлебки, на столе был румяный пирог с курицей и луком, и пышки, которые были усыпаны мелкими цветными цукатами и выглядели празднично, как будто кто-то всё же решил отпраздновать вечер, несмотря на будни.
Я украдкой бросил взгляд на Никифора. Тот сидел за столом чинно, с прямой спиной, но с лицом довольного человека. Он наливал похлёбку, приговаривая себе под нос:
— Вот, другое дело. А то всё переговоры, бумаги, тревоги. Человеку для счастья много ли надо? Миска супа, хлеб, да чтобы в доме никто не скандалил. Ну и, чтоб Мурзик телефон не уволок.
Белка, кстати, сидела на подоконнике и выглядела вполне удовлетворённой: на хвосте её прилип кусочек цуката, и она с достоинством лизала сухофрукт, не обращая внимания на собравшихся за столом людей. Видимо, простила меня. Или просто приберегла месть на завтра.
Я попробовал похлёбки и довольно вздохнул, чувствуя, как всё напряжение дня начинает отпускать. Спокойствие было в воздухе, в ложке, в мягком шуме чайника на плите. И я вдруг понял, что сейчас — прямо в эту минуту — всё было именно так, как должно быть. Пусть и без грибного налога и танцующих русалок.
— Ужин сегодня богатый, — отозвался Морозов, усаживаясь за стол и придвигая к себе миску с таким видом, будто, наконец, нашёл в жизни то, что точно не обманет. — Не зря мы приехали домой голодными. Надо чаще практиковать.
Я усмехнулся, а вот Никифор отнёсся к сказанному серьёзно. Он, не прекращая помешивать похлёбку в своей тарелке, кивнул одобрительно и произнёс:
— В городе вас могут и накормить. Если повезет, то, даже вкусно. Но вот с душой вас накормит только здесь.
Он окинул столовую полным хозяйской нежности взглядом. И эта его тёплая ревизия была похожа на то, как смотрит человек, много лет назад посадивший дерево, а теперь пришедший под него посидеть.
— Я это поместье знаю много лет, — продолжил он с особой теплотой в голосе. — Застал ещё…
Домовой на полуслове осёкся и бросил взгляд на Веру Романовну, сидевшую напротив, сосредоточенную на еде, с ровной вежливостью в глазах. Вид у секретаря был деловой, но слегка настороженный — как у человека, попавшего на семейный ужин, где неясно, с какого возраста начинают рассказывать мистические тайны.
Никифор прищурился, приглушённо прокашлялся, будто запнулся не о слова, а об столетие, и сдержанно добавил:
— Застал ещё… старую планировку. До ремонта.
Вера вежливо кивнула, а я с трудом удержался от смешка. Морозов, не поднимая глаз от пирога, пробурчал:
— Планировка, значит… Ну да, ну да. Это как «служил я в архиве».
Домовой проигнорировал этот остроумный выпад. Или сделал вид, что его не заметил. Зато Мурзик, восседая на спинке кресла, одобрительно тряхнул хвостом. Скорее всего, тоже поддерживал легенду о «жизни в доме при старой планировке».
А за окном стрекотали сверчки, воздух в комнате был тёплым, пахнущим грибами и пирогом.
