Гарри Терлдав - Гений

— Ладно. Ладно! — Алкивиад ударил ногой по камешку. Камешек слетел с тропинки в кусты. — Поиграем в твои запутанные игры. Что мне следует делать насчет «Саламинии» и повеления вернуться?

— То есть как что? Конечно же, тебе надлежит избрать наилучший курс действий.

— Благодарю тебя безмерно, о благороднейший, — прорычал Алкивиад. Он ударил ногой по другому камешку, на этот раз более крупному. — Оймой! Больно! — Он запрыгал на одной ноге, после чего поспешил за Сократом, который своего шага не замедлял.

Сократ посмотрел на него с искренним удивлением:

— А какой же еще курс действий, кроме наилучшего, может избрать человек, знающий, в чем состоит добро?

— И в чем же состоит добро в данном случае? — потребовал ответа Алкивиад.

— Зачем ты спрашиваешь меня, ведь я ничего не знаю? — ответил Сократ. Алкивиад чуть было не ударил еще по одному камешку, но передумал, и вместо этого снова разразился проклятиями. Сократ подождал, пока Алквиад закончит, после чего поинтересовался: — А в чем, по–твоему, состоит добро в данном случае?

— Опять эти игры, — пробормотал Алкивиад. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Потом он засмеялся, явно сам этому удивившись. — Сейчас представлю, что я снова эфеб, мне восемнадцать лет, и я любопытен как щенок. Видят боги, это было бы славно. В данном случае добро состоит в том, что хорошо для меня, и в том, что хорошо для Афин.

Он замолчал, пытаясь угадать реакцию Сократа. Сократ же, по своему обыкновению, задал новый вопрос:

— И что же произойдет, если ты вернешься в Афины на «Саламинии»?

— Меня убьют там мои враги, прикрываясь законом, — ответил Алкивиад. Пройдя еще пару шагов, он явно вспомнил о том, что ему следовало подумать также и об Афинах. — А Никий найдет способ провалить эту экспедицию. Во–первых, он глупец. Во–вторых, ему и плыть‑то сюда не хотелось. Он не думает, что мы можем победить. Под его руководством уж наверное не сможем.

— Так хорошо ли это для тебя, и хорошо ли это для Афин? — спросил Сократ.

Алкивиад отвесил ему издевательский поклон.

— Сдается мне, что не очень, о наилучший, — ответил он таким неуверенным тоном, словно уступал в логике башмачнику Симону.

— Ну что ж, существуют ведь и другие возможности. Какие именно? — спросил Сократ.

— Я могу сделать вид, что собираюсь вернуться в Афины, а потом куда‑нибудь убежать и жить, думая только о себе, — сказал Алкивиад. — Именно этот курс действий я сейчас и обдумываю, по правде говоря.

— Ясно, — сказал Сократ. — А хорошо ли это для тебя?

Улыбке Алкивиада позавидовал бы и дикий волк:

— Я думаю, что да. У меня появится возможность отомстить всем своим врагам. И уж я этой возможности не упущу. Уж поверь мне!

— Я тебе верю, — сказал Сократ чистую правду. Про Алкивиада можно было сказать очень многое, но никто и никогда не сомневался в его способностях. — А что же будет с Афинами, если ты поступишь именно так?

— Что касается экспедиции, то с ней произойдет то же самое, что и в первом варианте. Что же касается полиса, то пусть его заклюют вороны, — злобно сказал Алкивиад. — Мы с ним враги.

— И это хорошо для Афин? Этого ты добиваешься? — спросил Сократ. Да, враг из Алкивиада получился бы опасный.

— Человек должен делать добро своим друзьям и причинять зло своим врагам, — сказал полководец. — Если город вынудит меня к побегу, то он будет моим врагом, а не другом. До сих пор я делал ему столько добра, сколько мог. Зла бы я причинил ему не меньше.

Сократ увидел ящерицу, сидевшую на выступавшем из придорожных кустов валуне. Он сделал шаг в ее направлении. Она соскочила с валуна и убежала. На протяжении мгновения он слышал, как она продирается сквозь сухую траву. Потом она явно нашла себе норку, ибо тишина воцарилась снова. Он заинтересовался, откуда именно она знала, что при приближении возможной опасности следует убегать. Но эта головоломка могла подождать до другого раза. Он снова обратил внимание на Алкивиада, который смотрел на него с кривой усмешкой, и спросил:

— Таким образом, ты утверждаешь, что если ты вернешься с «Саламинией» в Афины, то пострадаешь?

— Да, я утверждаю именно это, — кивнул Алкивиад головой в знак согласия.

— А если ты сбежишь с «Саламинии» по дороге в Афины, то, как ты утверждаешь, пострадает полис?

— Конечно, я утверждаю и это, — ответил Алкивиад, криво ухмыльнувшись. — Видишь, как я похож на всех остальных бедных глупцов, которых ты донимаешь вопросами?

Сократ отмахнулся от намешки:

— Утверждаешь ли ты, что один из этих вариантов хорош для тебя и хорош для Афин?

Теперь Алкивиад головой покачал:

— Похоже, что это не так, о наилучший. Но что еще мне остается? Собрание из города никуда не денется. Как оно проголосовало, так и проголосовало. Не знаю, как я могу заставить его передумать, если только… — Его голос затих. Он внезапно засмеялся громко, во все горло, после чего бросился вперед и поцеловал Сократа в губы. — Благодарю тебя, мой дорогой! Ты дал мне ответ.

— Чепуха! — отпихнул его Сократ, да так, что Алкивиад то ли отступил, то ли отлетел на пару шагов. В этих плечах камнетеса еще оставалось немало силы. — Я всего лишь задаю вопросы. Если ты нашел ответ, то он возник внутри тебя самого.

— Твои вопросы, подобно лучу света в темноте, помогли его найти.

— Но он там все же находился, а иначе бы лучу было нечего освещать. Что же до поцелуя, то если ты заманил меня в эту глушь, чтобы соблазнить… боюсь, что тебя ждет разочарование, несмотря на всю твою красоту.

— Ах, Сократ, если б ты не добавил эти последние слова, то разбил бы, я думаю, мое сердце навеки. — Алкивиад сделал вид, будто снова собирается поцеловать своего старшего собеседника. Сократ сделал вид, что сейчас поднимет камень и ударит им соблазнителя. Смеясь, они повернули обратно и направились к афинскому лагерю.

Пораженный Гераклид воздел руки к небу.

— Это незаконно! — воскликнул он.

Никий затряс пальцем перед лицом Алкивиада.

— Это беспрецедентно! — закричал он. Судя по тону его голоса, он полагал беспрецедентность куда худшим явлением, нежели обычное беззаконие.

Алкивиад же отвесил каждому из них по поклону.

— Отдать приказ о моем возвращении, пока меня не было в Афинах, и я не мог себя защитить, — сказал он, — вот что незаконно. Отзывать полководца в самом разгаре такой важной кампании — вот что беспрецедентно. У нас здесь афинян тоже пруд пруди. Давайте‑ка посмотрим, что обо всем этом думают они.

Он посмотрел на городскую площадь Катаны. Не так давно он обращался здесь к местному Собранию, пока афинские воины входили в полис и занимали его. Теперь же афинские гоплиты, гребцы и морские воины заполнили площадь сами. В каком‑то смысле они созвали свое собственное Собрание. Возможно, это было незаконно. Вне всякого сомнения, это было беспрецедентно. Алкивиада это не беспокоило. Также вне всякого сомнения, это был его единственный шанс.

Он сделал два шага вперед и оказался прямо на краю ораторского помоста. Где‑то там в толпе был Сократ. Впрочем, разглядеть его Алкивиад не мог. Он пожал плечами. В любом случае он мог рассчитывать только на себя самого. Сократ, может, и снабдил его необходимыми инструментами, но только он сам мог ими орудовать. На карту была поставлена его собственная жизнь.

— Слушайте меня, о афиняне! Слушай меня, о афинский народ! — сказал он. Воины и моряки придвинулись поближе, внимая каждому его слову. Их послал сюда, в Сицилию, афинский народ. Мысль о том, что афинским народом могут быть и они сами, а не только приехавшие на запад два представителя Собрания, до сих пор им в голову не приходила. Они должны были в это поверить. Алкивиад обязан был заставить их в это поверить. В противном случае ему придет конец.

— Там, в полисе, тамошнее Собрание, — он не назвал его «афинским народом», — приказало мне вернуться домой, чтобы они могли осудить меня и убить. Чтобы меня не смогли защитить верные друзья — то есть вы. Они говорят, что я осквернил в городе гермы. Они говорят, что я высмеял святые тайны Элевсина. Один из их так называемых свидетелей заявляет, что я испортил гермы при свете луны, хотя каждый знает, что это случилось в последние дни месяца, когда лунного света не бывает. Вот таких людей мои враги используют против меня.

Он не сказал, что герм он не осквернял. Он не сказал, что над святыми тайнами не смеялся. Он сказал, что свидетели лгали — а ведь они действительно лгали.

Он продолжал:

— Даже если бы я вернулся в Афины, свидетели моих врагов сказали бы одно, а горстка моих друзей и я сам — другое. И как бы присяжные ни проголосовали, всей истины так бы никто и не узнал. И потому я обращаюсь к вам, к афинянам, к афинскому народу: давайте не будем рассчитывать на ложь и на присяжных, которые могут в эту ложь поверить. Давайте поручим решение моей судьбы богам.