Гарри Терлдав - Гений

Воины и моряки одобрительно зашумели. Гераклид снова облизал губы. Он наверняка знал еще до отплытия «Саламинии», что вернуть Алкивиада будет непросто. Но знал ли он, что это будет настолько непросто? Алкивиад в этом сомневался. Издав что‑то вроде вздоха, Гераклид сказал:

— Проголосовав по предложению Теталла, сына Кимона, афинский народ одобрил решение о том, чтобы вызвать тебя домой. Подчинишься ты демократической воле Собрания или нет?

Алкивиад поморщился. Он никогда не испытывал почтения к афинской демократии, и при этом нисколько не скрывал своих чувств. Вот почему его ненавидели всевозможные демагоги, каждый из которых обожал слушать в Собрании звук собственного голоса. Он сказал:

— Я не могу надеяться на праведный суд в Афинах. Мои враги настроили народ в полисе против меня.

Гераклид мрачно нахмурился:

— Ты откажешься подчиниться воле Собрания?

— В данный момент я и сам не знаю, что сделаю. — Алкивиад сжал кулаки. Что ему хотелось сделать — так это выбить все самодовольство из стоящего перед ним толстого сиятельного глупца. Но нет, так не пойдет. Этого делать не следует. Сейчас он и сам, обычно столь быстрый и решительный, с трудом понимал, что делать следует. — Дай мне время подумать, о великолепный, — сказал он и полюбовался на то, как покраснел Гераклид от сарказма. — Я сообщу тебе мой ответ завтра.

— Ты хочешь, чтобы тебя обьявили мятежником против афинского народа? — Гераклид нахмурился еще мрачней.

— Нет, но я также и не хочу, чтобы по возвращении домой меня заставили пить цикуту, что бы я ни говорил или делал, — ответил Алкивиад. — Будь ты на моем месте, Гераклид, если такое вообще возможно, разве ты не хотел бы немного времени, чтобы поразмыслить над дальнейшими действиями?

Из‑за слов «если такое вообще возможно» посланец Афин покраснел снова. Но воины и моряки придвинулись поближе, и производимый ими шум в поддержку своего полководца становился все громче и громче. Гераклид уступил так грациозно, как только мог:

— Пусть будет так, как ты говоришь, о благороднейший. — Он произнес это слово не с уважением, а с укором. — Я выслушаю твой ответ завтра. Пока что… прощай. — Он повернулся и зашагал назад по направлению к «Саламинии». От его золотого венка с блеском отражалось яркое солнце.

Сократ стоял в очереди за ужином. Разговоры об Алкивиаде, гермах и богохульстве были у всех на устах. Некоторые из воинов полагали, что их полководец действительно совершил то, в чем его обвиняли. Другие же настаивали на том, что обвинения были измышлены для того, чтобы Алкивиада опорочить.

— Подожди‑ка, — сказал Сократ одному из своих товарищей, который распространялся о всевозможных прегрешениях, столь неугодных богам. — Изложи свои мысли еще раз, Евтифрон, если тебе не трудно. Я не понял смысл твоих слов, которые наверняка слишком мудры для такого простака, как я.

— С удовольствием, Сократ, — ответил гоплит, после чего повторил свои рассуждения.

— Прости меня, о наилучший. Я, наверное, действительно глуп, — сказал Сократ после того, как его товарищ закончил. — Я по–прежнему не вполне тебя понимаю. Ты утверждаешь, что прегрешения дурны, потому что они неугодны богам, или же ты утверждаешь, что они неугодны богам, потому что они дурны?

— Именно это я и утверждаю, — ответил Евтифрон.

— Нет, подожди. Я понял, что Сократ имеет в виду, — вступил в разговор еще один воин. — Ты не можешь утверждать и то, и другое. Одно из двух. Что именно ты утверждаешь?

Евтифрон пытался утверждать и то, и другое. Вопросы Сократа ему в этом помешали. Несколько афинян принялись над ним смеяться. Другие же воины встали на сторону не Сократа, а своего оконфузившегося товарища.

— Тебе что, всегда надо быть возмутителем спокойствия? — спросил Сократа один из гоплитов, после того как залившийся краской Евтифрон покинул очередь, так и не получив своего ужина.

— Я могу быть лишь самим собой, — ответил Сократ. — Разве я не прав, всегда и везде пытаясь найти истину?

Задавший вопрос гоплит пожал плечами:

— Я не знаю, прав ты или не прав. Но я точно знаю, что ты чертовски надоедлив.

Сократ удивленно выкатил свои большие круглые глаза, неожиданно став похожим на лягушку:

— Но почему же поиск истины должен быть надоедлив? Разве ты не полагаешь, что препятствия на пути этого поиска надоели человечеству еще больше?

Но гоплит лишь замахал руками:

— О, нет, у тебя это не пройдет. Я не буду играть с тобой в эти игры. Эдак ты меня сведешь с ума, как уже свел бедного Евтифрона.

— Ум Евтифрона был помрачен заблуждениями еще до того, как я сказал ему хоть одно слово. Я всего лишь указал ему на его ошибки. Может быть, теперь он попытается их осознать.

Воин покачал головой. Но он по–прежнему отказывался спорить. Вздохнув, Сократ двинулся дальше вместе со всей очередью. Скучающего вида повар протянул ему небольшой ломоть темного хлеба, кусок сыра и луковицу. Потом он налил в чашу Сократа разведенное водой вино, а в маленькую бутыль — оливкого масла, предназначенного для макания в него хлеба.

— Благодарю тебя, — сказал Сократ. Повар явно удивился. Обычно воины и моряки ворчали по поводу похлебки, а не благодарили за нее.

Воины собирались в кружки со своими друзьями, чтобы поесть и продоложить обсуждение приезда «Саламинии» и его возможных последствий. Сократу было присоединиться не к кому. Одна из причин его одиночества состояла в том, что он был по меньшей мере лет на двадцать старше большинства других афинян, приплывших с востока в Сицилию. Но возраст Сократа был только одной из причин, и он это знал. Он вздохнул. Ему совсем не хотелось причинять другим неудобства. Не хотелось — но он никогда не мог этого избежать.

Он вернулся в свою палатку и принялся за ужин. Закончив есть, он вышел наружу и уставился на гору Этна. Почему, подумал он, на вершине горы до сих пор лежит снег? Почему там до сих пор так холодно, даже в этот жаркий вечер на пороге лета?

Он так и не приблизился к ответу — его размышления прервал голос, звавший его по имени. Сократ понял, что обладатель голоса зовет его уже не в первый раз. И верно — когда он повернулся, то увидел Алкивиада, стоящего с сардонической усмешкой на лице.

— Приветствую тебя, о мудрейший из всех, — сказал его молодой товарищ. — Рад снова видеть тебя с нами.

— Если я и мудрейший — в чем я сомневаюсь, что бы там боги не говорили — то лишь потому, что я знаю, что я ничего не знаю, тогда как другие люди не знают и этого, — ответил Сократ.

Улыбка Алкивиада стала более насмешливой.

— Другие люди не знают, что ты ничего не знаешь? — хитро уточнил он. Сократ засмеялся. Но улыбка Алкивиада пропала. — Не хочешь ли ты со мной прогуляться, несмотря на свое незнание?

— Если тебе угодно, — сказал Сократ. — Ты знаешь, что я никогда не мог устоять перед твоей красотой. — Он сымитировал тон, присущий Алкивиаду, и вздохнул подобно влюбленному, глядящему на предмет своего обожания.

— Ой, да иди ты! — сказал Алкивиад. — Даже когда мы спали под одним одеялом, мы всего лишь спали. Ты сделал все возможное, чтобы разрушить мою репутацию.

— Я не могу разрушить твою репутацию, — голос Сократа стал твердым. — Только тебе самому это под силу.

Алкивиад скорчил ему рожу:

— Пошли, пошли, о наилучший, будь так добр.

Они отошли от афинского лагеря по тропинке, ведущей к Этне. Алкивиад был одет в хитон с пурпурными краями и сандалии с золотыми застежками. Туника же Сократа была потертой и помятой, и он, как обычно, шел босиком подобно моряку.

Вид наиболее элегантного и наименее элегантного из членов афинской экспедиции, идуших вместе, привлек бы немало внимания даже в том случае, если бы «Саламиния» в Катану не пришла. В создавшемся же положении им пришлось пройти несколько стадий, чтобы избавиться от всех любопытных зевак. Сократ игнорировал тех, кто шел следом, надеясь что‑нибудь подслушать. Алкивиад же бросал в сторону любознательных соотечественников гневные взгляды, пока те наконец не сдались и не отстали.

— Хищники, — пробормотал он. — Теперь я знаю, каково было Прометею. — Он положил руку себе на печень.

— И об этом ты хочешь со мной поговорить? — спросил Сократ.

— Ты знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить. Ты же присутствовал при том, как эти идиоты в золотых венках повелели мне вернуться назад в Афины, — ответил Алкивиад. Сократ посмотрел на него. В этом взгляде не было ничего, кроме некоторой заинтересованности. Алкивиад фыркнул: — И не делай вид, что это не так, будь так добр. У меня мало времени.

— Я всего лишь человек, который ничего не знает… — начал Сократ. Алкивиад разразился самыми страшными проклятиями, которые только знал. В ответ Сократ мягко улыбнулся. Из‑за этого Алкивиад выругался еще сильнее. Сократ продолжил таким тоном, как будто ничего не произошло: — И все же, боюсь, тебе придется сказать мне, чего ты хочешь.