Марианна Алферова - Тайна «Нереиды»
— Я понял: ты не калека. У тебя был насморк, но теперь ты выздоравливаешь. И Руфин предоставил в твое распоряжение поместье, пока не перестанешь чихать. Я читал об этом в «Акте диувне». Что ж, придется принять официальную версию.
— «Акта диурна» пишет правду. Как всегда.
— Но тебе непременно нужен пес. Цербер для тебя просто находка. И тысяча сестерциев за такую собаку — смехотворная цена.
— На рынке ты требовал за него всего лишь сотню.
— Не может быть! — неподдельно изумился Квинт.
— Со слухом у меня все в порядке.
— Ну хорошо, отдам щеночка за пятьсот. Не может собака Цезаря стоить сто сестерциев. Это неприлично.
— У меня нет лишних пяти сотен на подобные прихоти. — Элий уже стал уставать от болтовни фрументария. Но за возможность услышать новости из Персии он готов был его терпеть.
— Разве тебя не сделали Цезарем? Или «Акта диурна» ввела доверчивый римский народ в заблуждение?
— Да, я — Цезарь, но не имею права брать на свои прихоти деньги из казны.
— Пес — это не прихоть. Пес — жизненная необходимость. И я — тоже необходимость.
— Сколько же стоит эта необходимость?
— Десять тысяч в месяц. Мне лично. Остальные агенты обойдутся дешевле.
— Ни одному секретарю не платят столько. Мой личный секретарь Тиберий получает вдвое меньше.
— Цезарь, друг мой, не будем экономить на мелочах.
— Разве я называл тебя другом? — удивился Элий.
— Хороший соглядатай должен быть другом своего господина. Иначе он будет плохо служить. Поэтому я и прошу десять тысяч. Другу нельзя платить меньше.
— Хорошо. Но собака стоит сотню. Вместо ответа Квинт тяжело вздохнул. Поместье Адриана окружали столетние оливковые рощи. Двое преторианцев в броненагрудниках с накладными бронзовыми орлами взяли винтовки наизготовку, и ворота распахнулись перед Элием. Квинт вошел следом с таким видом, будто всю жизнь прожил в Тибуре и знал здесь все закоулки.
— Говорят, в Ноны и Иды в поместье пускают посетителей? — поинтересовался Квинт, оглядываясь.
Нигде деревья не растут так пышно, как здесь. Ножницам садовника постоянно приходилось смирять это буйство, превращая кроны то в пирамиды и шары, то в причудливые аркады. Однако лето миновало, и зелень пожухла, потемнела, лишь новенькие мраморные скульптуры сверкали с наглостью только что изготовленных копий. Прежние изваяния, порыжевшие от дождя и ветра, перенесли в один из дворцов. С непривычки в поместье можно было заблудиться. Павильоны, бани, водоемы, расположенные на террасах гимнасии, служебные постройки, связанные друг с другом подземными переходами, домики для гостей, повсюду арки, апсиды, купола, ни одной прямой линии. Красиво. Но красота эта вычурная, чужая.
— Ты будешь жить в комнатах для гостей, — сказал Элий. — Там сейчас никого нет. Жилье и стол бесплатные.
— Но там маленькие комнатушки и общие латрины[5]. Я этого терпеть не могу.
— Там милые комнаты. Их только три года как отделали. Вполне прилично для бесплатного жилья.
Элий говорил правду. Комнаты для гостей оказались премиленькие. Черно-белая мозаика на полу, на стенах яркие фрески. В комнатке было три ложа, но всеми тремя пользовались редко, лишь когда император надолго приезжал в Тибур. Слуга — толстый увалень с детскими пухлыми щеками — принес постельные принадлежности.
— Коли доминус желает искупаться, малые бани к его услугам.
— Как тебя звать, приятель?
— Пэт.
— Ты давно здесь служишь, приятель Пэт? — Квинт раскидал простыни по кровати, давая понять, что не требует от слуги идеального порядка.
— Уже пять лет, доминус.
— Новый хозяин не обижает?
Но Пэт не попался на простенькую уловку. Он проверил выключатель лампы, задернул занавески и взял со столика пустую вазу, чтобы вернуть ее с цветами.
— У меня все тот же хозяин, доминус, — император Руфин. Элий Цезарь здесь в гостях.
Квинт сделал вид, что и не собирался устраивать служителю проверку.
— Но Элий может здесь всем распоряжаться.
— Да, император был так щедр, что предоставил ему возможность распоряжаться почти всем.
Он так ненавязчиво выделил это «почти», что Квинт невольно оценил способности Пэта.
— Ну что. ж, Пэт, надеюсь, мы станем друзьями. Потому что отныне я буду служить Цезарю.
— Теперь многие, прослышав про золотое яблоко, хотят ему служить.
— Говорят, это дар богов.
— Или яблоко раздора.
«На кого работает Пэт? — раздумывал Квинт, провожая служителя взглядом. — На Руфина? На Скавра? На Целий?»
Нет ничего приятнее купания в хороших банях после долгого пути. Особенно если это бани самого императора. В лаконике пара поддадут столько, что можно задохнуться, и тело прогреется до самой последней, самой утомленной косточки. Лучшее галльское мыло, душистое, с запахом фиалок, привезенное из Лютеции (ну до чего искусны галлы в подобных штучках), смывает многодневную корку грязи и пота. Весь мир отныне благоухает фиалками. А после можно окунуться в прохладный бассейн с изумрудно-зеленой водой.
Элий уже закончил купание и растянулся на ложе, а смуглый здоровяк-массажист разминал его спину и плечи. Торс Цезаря был торсом атлета, недаром поговаривали, будто Элий позировал Марции для ее Аполлона. Тем безобразнее выглядели изуродованные шрамами ноги. Массаж закончился, Элий накинул на плечи льняную простынь. Однако недостаточно поспешно: Квинт успел заметить множество красных полос на спине и боку нового хозяина. Такие шрамы оставляли на телах своих жертв члены «Общества нравственности». Меньше всего Квинт ожидал увидеть подобные знаки на коже будущего императора.
— Вилда, прознав про эти шрамы, могла бы состряпать обалденную статью, — хмыкнул Квинт, растираясь махровым полотенцем. — Не волнуйся, хранить тяжело только первую сотню секретов. Потом привыкаешь. Кстати, следы эти через год будут незаметны. Чудесная банька! Ради того, чтобы купаться здесь каждый день, я согласен сделаться императором и принять всю тяжесть власти над Империй. А ты готов?
— Я готов выслушать твой рассказ о событиях в Персии, — отвечал Элий.
— О нет, только после обеда. Обожаю изысканные блюда, — мечтательно вздохнул Квинт.
— Обед будет скромен, — пообещал Элий.
Квинт ему не поверил, и зря.
Триклиний небольшого павильона, уютный и скромный, как нельзя лучше подходил к трапезе Цезаря. Обед начался по римскому обычаю с яиц, а закончился фруктами. Запеченная курица, овощи и фаршированные финики — такие блюда могли подаваться в доме начинающего скульптора или адвоката. Квинт ожидал от стола Цезаря большего.
— Как видно, в этом доме экономят на всем, — заметил фрументарий, делая вид, что осушает серебряный кубок до дна. На самом деле он лишь пригубил вино и краем глаза наблюдал за хозяином.
— Ты голоден? — поинтересовался Элий.
— Нет, я наелся. Но…
— Тогда поговорим о Персии.
Подали фрукты, печенье и кофе. То, что подают кофе, Квинт тут же отметил. Он делил римлян на две категории: на тех, кто пьет кофе, и на тех, кто презирает этот напиток. Элий пил кофе. И это кое-что говорило о нем.
— Сначала уточним: я принят на службу?
— Да, ты принят, — Элий нетерпеливо завертел в руках пустую чашку, — с сегодняшнего числа. Раз сегодня ты здесь и говоришь о Персии.
— А вся предыдущая работа? Я ползал по пескам, ночевал в развалинах среди разложившихся трупов.
— За прошлое не платят, даже за настоящее не платят. Лишь за будущее. Я бы хотел оценить, сколько будущего в твоих словах.
Квинт понял, что большего выторговать не удастся.
— Можно один вопрос?
— По-моему, спрашиваю я.
— Один вопрос, — сделав вид, что не слышал замечания Цезаря, продолжал Квинт. — Почему тебя интересует Персия и совершенно не интересуют гении? Признаться, мне их жаль. У них была такая скотская должность — всю жизнь следить за одним-единственным человеком. Работенка похуже, чем у меня. Гении захотели повышения, а их наказали. Пожизненная ссылка на землю. И в итоге подлинная смерть. У них даже нет шансов отправиться в Тартар после смерти.
— Я не хочу говорить о гениях.
— Почему?
— Не хочу говорить о гениях с тобой…
— Почему?
— Ты сказал, что задашь только один вопрос…
— А знаешь, что все они — двойники, и каждый может выдать себя за своего бывшего покровителя? Недаром многие хотят провести поголовный тест на гениальность.
Квинт взял Элия за руку и повернул кисть ладонью к себе.
— Хочешь погадать по руке? — Элий странно улыбнулся.
— У гениев в линиях судьбы и жизни проступает платина. Разумеется, в крови ее легче разглядеть, но…
— Ты видел, сколько отметин у меня на теле? — перебил его Элий. — Так вот: на теле моего гения нет ни одной подобной. Думаю, мой фрументарий должен это знать. К тому же голоса у гениев хриплые, как будто простуженные. Так что совсем нетрудно отличить гения от человека.
