Кир Булычев - Младенец Фрей
И он стал думать — то ли остаться честным и предложить две тысячи, чего от него ждут, то ли просто подменить марки, предложить цену ничтожную и отказаться от сделки вообще. Так или так?
Так или так?
А у Антонины серые выпуклые глаза, она открыла их в тот самый момент, и в них была несказанная боль наслаждения! И он увидел себя в этих глазах, увидел потрясение впервые в жизни полученной радостью, хоть и опозорился.
— Ты чай будешь пить?
— Иду, сейчас иду.
А жена начнет канючить, какая глупая учительница поставила Дениске двойку и как беспардонно ведет себя сосед по лестничной клетке, который открыто и нагло водит к себе девиц. Понимаешь — девиц. Он оскорбляет наш лифт.
«Ну уж лифт…»
«Ты был бы счастлив оказаться на его месте! По глазам вижу, что счастлив. Но я тебе такого шанса не дам, и не рассчитывай».
«Нет, — подумал Леонид Саввич. — Обман может раскрыться. И тогда вся надежда на будущие встречи с Антониной рухнет. Нужен ли ей мелкий жулик? А если у нее будет ребенок? Нет, об этом думать даже наивно, такая женщина, как Антонина, отлично умеет предохраняться. Лучше оценить все в половину стоимости…»
Ночью он проснулся от гениальной идеи. Он подменит только одну марку — Леваневского с маленькой буквой. А блок оставит как есть. Зато предложит две тысячи…
Соня храпела. Она спала на спине и храпела. Леонид Саввич принялся переворачивать Соню на бок, она сопротивлялась. В соседней комнате забормотал во сне Дениска. Это же ужас — прожить жизнь в двухкомнатной хрущобе! Без перспектив.
Но где взять две тысячи?
Соне ничего сказать нельзя, она этого не переживет. Ей вообще несвойствен риск. А не рискуя, ты никогда ничего не заработаешь.
Утром он опоздал на работу, потому что ждал, пока уйдет Соня. Она повела мальчика в школу.
Леонид Саввич полез в домашний сейф — коробку из-под кубинских сигар за книгами на второй сверху книжной полке. Коробки не было.
Ну и хитрюга! Заподозрила! Перепрятала.
Он знал, куда Соня перепрятывает. Когда-то прочел в записках следователя, что мужчины прячут деньги в книги, а женщины — в белье. По крайней мере у них дома это правило срабатывало.
Леонид Саввич отыскал коробку под простынями.
Оставил там двести долларов. Остальное изъял. И поехал в институт.
* * *Длинная узкая комната архива примыкала к институтской библиотеке.
На все про все — один работник, Леонид Саввич. Раньше было трое, но сейчас пришлось сократить.
Институт содрогался под угрозой ликвидации. Хорошо еще, что в сердце у самых главных чиновников страны таилась явная или тайная тревога: «Если все вернется, как я посмотрю в глаза товарищам по бывшей партии?»
Поэтому институту отыскивали деньги на существование, на поддержание лаборатории и даже на заграничные командировки, потому что по всему миру раскиданы мавзолеи и гробницы, где лежат нетленные диктаторы. Правда, число их уменьшается — то где-нибудь в Афганистане, то в Чаде развенчивают очередного вождя всех народов и кидают в яму. Если остаются должны институту, то никогда не возвращают долгов.
Но два или три вождя все еще покоятся в мавзолеях, и за них последователи платят в валюте, хоть и скудно. Надеются, что подойдет их черед и они тоже удостоятся состояния мумии.
В двенадцать ровно позвонила любовница Леонида. Не то чтобы он надеялся, что она забыла о коллекции, — такого не бывает, и не то чтобы он этого не хотел — его тело все более настойчиво вспоминало о возможном повторении счастья. Так что Леонид Саввич просто сидел у телефона и ждал — будь что будет!
А ее голос возбудил так, что он встал — не смог усидеть.
— Козлик, — сказала она. — Ты обдумал?
В этот момент в архив заглянул кто-то из сотрудников, и «козлику» пришлось прикрыть трубку ладонью.
— В два в гостинице? — спросил он.
— Нет, — вздохнула дама его сердца. — С гостиницей подождем, сейчас я должна взять у тебя коллекцию.
— Что случилось?
— Срочно нужны деньги. Поехали в магазин, ты покажешь?
— Но я принес деньги.
— Сколько?
Леонид Саввич оглянулся и ответил как положено:
— Это не телефонный разговор. Встретимся, скажу.
— Милый, я не могу ждать, — возразила Антонина. — Мне нужно твое решение немедленно. Она мне за ночь шесть раз звонила.
— Но я сейчас не могу уйти. Совершенно невозможно.
— Ничего страшного, я к тебе заеду. Это же минутка.
— Мне надо будет пропуск выписать… Хорошо, я тебя внизу встречу.
— Тогда жди через час. У тебя внутренний? Снизу позвоню.
Леонид Саввич даже не успел все продумать и испугаться, как открылась дверь и зам по режиму — из всех людей именно он — впустил в архив Антонину.
— Принимай землячку, — сказал он. — Надо погостеприимнее быть.
— Спасибо, Тихон Анатольевич, — пропела Антонина. — Век буду вашей должницей. Приедете ко мне — шкурки подберем для вашей супруги.
Зам гоготнул и пошел кривыми ногами к двери.
— Какие еще шкурки? — Леонид Саввич был растерян. — И как ты к нам прошла?
— Шкурки, потому что я твоя землячка, из Перми, у нас там звероферма, а я ее директор.
— Я же не из Перми!
— А ты побольше шуми, побольше!
— И ты ему шкурки пришлешь?
— Ты у меня первый среди чудаков.
— Может получиться неудобно…
— Уже получилось.
Леонид Саввич вздрогнул. Он очень боялся потерять место. С дипломом Историко-архивного сорокалетнему мужчине трудно устроиться.
Антонина опустилась на свободный стул напротив Леонида Саввича. Вынула из сумочки очки, не спеша надела их, и серые выпуклые глаза стали громадными, как у стрекозы.
— Ты меня подвел, — сказала она негромко. — Ох и подвел ты меня, зайчик!
Леонид Саввич стал доставать из-под стола кейс с альбомом, он был готов уже на все — только бы не вылететь из института.
Антонина снизила голос до шепота.
— Ты вчера не предохранялся?
— Как? — Вчерашний роман был покрыт дымкой древности.
— И я от тебя понесла. Будем рожать богатыря.
Среди мужчин сегодня еще существуют экземпляры, которые уверены, что о зачатии будущая мать знает в тот же день. Или допускают такую мысль.
Леонид Саввич относился именно к этим мужчинам. Кидая ему в лицо обвинение, Антонина ничем не рисковала.
— Я не понял, — сказал библиограф. — Разве так бывает?
— С тобой, суслик, чего только не бывает. Я с утра была у гинеколога, и он сообщил, что я изнасилована особо яростным самцом и теперь рожу богатыря — как две капли воды ты, мой зайчик.
— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Леонид Саввич. — Так не бывает.
— Это у твоей Сонечки не бывает… впрочем, не исключено, что я соглашусь на аборт. Скинемся по тысяче баксов?
Тут Леонид Саввич расплылся в улыбке. Как-то Сонечка делала аборт, раз в жизни. Он обошелся в десять раз дешевле.
— Улыбаешься? — грозно спросила Антонина и тут же сменила тон. Обвела взглядом длинные полки с папками и спросила: — Тут все записано?
— Да, все записано… — Леонид Саввич не успел переключиться, он все еще думал о цене аборта.
— И рост, и вес, и фотографии персонажей?
— Все, все! — И куда она клонит? Леонид Саввич уже начал понимать, что страстная любовница таит в себе серьезную угрозу его существованию.
— Ну, покажи, — сказала Антонина.
— Что покажи?
— Личное дело Владимира Ильича Ленина покажи.
— Невозможно, — сказал библиограф.
— Это почему так?
— Нет такого дела — тут целый кабинет, сотни дел! Это же вся жизнь нашего государства!
— Вот именно, — согласилась Антонина. — И что ты решил с марками?
— Я хотел бы их взять, но, конечно, не за ту сумму, которую ты назвала.
— А какую сумму я назвала?
— Две тысячи долларов, — прошептал Леонид Саввич. Их могли подслушать.
— Три тысячи, — ответила Антонина.
— Разве? — Он в самом деле забыл, ему казалось, что была названа меньшая сумма. Впрочем, это не играло роли.
— Ну, берешь? — спросила Антонина.
— Лапочка, — голос Леонида Саввича стал высоким, детским и беспомощным, словно он жаловался на пчелу, которая его укусила, — лапочка, у меня нет такой суммы.
— Сумму я ссужу, — сказала Антонина. — Когда будешь платить за аборт.
— Нет, я не могу себе этого позволить.
Тонкий нос библиографа покраснел, глаза стали щелочками — он чувствовал, что пропал. Все было ненастоящим. И марки, и любовь, и Алик за дверью номера…
— И что же, там есть его волосы, ногти, отпечатки пальцев? — спросила Антонина.
— Ты о Ленине?
— Разумеется. О нем, мой барбосик.
— Наверное, есть. Я же не изучаю его ногти.
— А есть, которые изучают?
— Антонина, не делай вид, что не понимаешь! — вдруг рассердился Леонид Саввич. — Совершенно очевидно, что за эти годы несколько докторских, не говоря о кандидатских, защитили о ногтях Ильича.
