Кир Булычев - Младенец Фрей
Нет, его не назовешь привлекательным, но и отвращения это лицо не вызывало.
Выпили еще по одной.
— Работа у тебя интересная? — спросила Антонина.
Он кивнул и выпил еще.
— У меня тоже, — сказала Антонина. — Тебе марки показать?
— Разумеется, — обрадовался Леня, который было запамятовал, зачем пришел в этот роскошный номер. Может быть, для любовного свидания? Ах, не шутите!
Антонина легко поднялась с дивана и, играя ягодицами, подошла к письменному столу, на котором лежал кожаный кейс. Она ловко нажала нужные кнопки, кейс щелкнул и откинул крышку. Там лежал сверток, обернутый в газету.
Антонина перенесла сверток на журнальный столик.
— Ты чего не налил? — удивилась она.
Леонид Саввич аккуратно развернул газету и сложил ее. Потом открыл альбом, скорее стопку листов, издания 1940 года в коленкоровой папке: «Марки СССР». В таких альбомах обычно хранятся посредственные коллекции, любительские, старые. Но изредка в них попадаются жемчужины.
Антонина сама налила по новой, Леонид Саввич листал альбом.
Вначале все было обыкновенно, привычный набор: консульской почты только два первых номера, «Филателия — детям» без первых двух марок, все на наклейках, что снижает цену вдвое. Стоп! Если это не липа, то из-за этой марки стоит купить весь альбом! Леваневский с маленькой буквой «ф» в слове «Франциско». А вот и блок первого съезда архитекторов без надписи. Такого раритета он еще в руках не держал…
— Ну и как? — спросила Антонина Викторовна.
— Есть неплохие экземпляры, — признался Леонид Саввич. Теперь надо осторожно спросить — только не вызывать подозрений: — А вы кому-нибудь показывали?
— Ну кому покажешь в Костроме! — вздохнула Антонина Викторовна. — Ведь надо помочь людям. Я боюсь, что ты разочарован, мой академик? Ну не расстраивайся, главное — здоровье, остальное купим.
— Остальное купим, — тупо повторил Леонид Саввич. — Остальное купим. Что купим?
— Говоришь, ничего интересного?
— Кое-что… а сколько они хотят?
— Это тебе решать, козлик, — ласково сказала Антонина Викторовна. — Полное доверие, не чужие ведь. Как думаешь, сможем помочь бедным родственникам?
— Конечно, — поспешил ответить Леонид Саввич.
Он не намеревался обижать или обманывать владельцев коллекции. Ни в коем случае! Но он знал закон этого мира: не предлагай больше, чем от тебя ожидают. Иначе возникнет подозрение, что на самом деле товар стоит куда дороже. А если эта женщина понесет проверять его оценку к чужому человеку, то получится конфуз.
— Мне надо подумать, — сказал Малкин. — Два дня. Вы можете дать мне коллекцию с собой? Надо проверить состояние марок.
— Бери, — сразу согласилась Антонина. — Они фотографии сделали, с каждой страницы. Так что тебе их не обдурить.
Малкин обиделся. Искренне обиделся. Решительно захлопнул альбом и произнес:
— Как только в отношения вторгается элемент недоверия, все теряет смысл.
— Как сказал! Как сказал, мой академик! — Антонина, сидевшая рядом с ним на широком диване, потянулась к нему, потеряла равновесие и навалилась преувеличенно мягкой грудью.
— Тебя не хотели, — прошептала она, — тебя не хотели обидеть. Я докажу тебе!
— Что докажешь? — Леонид Саввич стал говорить шепотом, словно они таились под кустом на пикнике и рядом пребывал ее сердитый муж или его ревнивая жена.
— Я тебе докажу, какой ты мужик, — шепотом ответила Антонина. — Ты — мужчина моей мечты!
— Ну что вы… — Леонид Саввич испугался, что, лежа на нем, Антонина нечаянно повредит страницы альбома.
— Бог с ними, с марками! — заявила Антонина. — Любовь дороже.
Леонид Саввич готов был возразить, помня о блоке без надписи, но возразить не смог, так как его рот был наполнен пышным смачным мокрым языком Антонины Викторовны, который возился во рту библиографа, что-то разыскивая.
Если кому-то из читателей этот образ может показаться чересчур натуралистичным, я осмелюсь возразить: Антонина Викторовна была в высшей степени соблазнительной женщиной, а такая женщина не соблюдает правил хорошего тона. Леониду Саввичу пришлось начать борьбу с языком дамы, выталкивая его наружу, и Антонина согласилась сражаться, отчего в битве языков создался определенный ритм, перешедший на тела в целом. И Антонина, откинув на секунду голову, хрипло прошептала:
— Перенеси меня в койку!
Что было условностью, так как оба понимали — Леониду Саввичу не поднять сто килограммов жаждущей плоти.
Поэтому Антонина потянула Леонида Саввича за собой туда, где в алькове стояла трехспальная кровать для командированных работников государственного аппарата.
Антонина провела прием самбо, которому научилась в комсомольской школе. Ее жертва — впрочем, приемлемо ли здесь это слово? — потеряла равновесие и рухнула на кровать, исчезнув на несколько мгновений в поднявшихся дыбом одеялах и покрывалах.
— У-у-ух, ты мой сладенький академик! — воскликнула Антонина и принялась искать Леонида Саввича в кровати, в чем вскоре преуспела.
— Ты меня любишь? — спросила она, обхватив Леонида Саввича за талию и приподнимая, чтобы легче сорвать с него брюки.
— Да, — согласился Леонид Саввич, потому что неловко отказывать женщине в таком знаке внимания.
Он выпутывался из брюк, и Антонина, помогая ему в этом, употребляла неприличные, но странные слова, которые никогда не смели произносить в постели ни Соня, ни Изольда — институтская возлюбленная Леонида Саввича, которая потом предпочла ему другого молодого человека. Этим его сексуальный опыт и ограничивался.
А дальнейшее произошло быстро и неожиданно, потому что Леонид Саввич не сообразил в горячке объятий, поцелуев и душевного трепета, что Антонина незаметно для него успела раздеться и в тот момент, когда он уже намеревался овладеть ею, оседлала мужчину, и ему пришлось подстраиваться под ритм ее тела, которое мягко и неотвратимо двигалось, жарко надеваясь на него, как перчатка на пальцы.
Крики и движения так возбудили Леонида Саввича, что он потерял контроль над своим телом и вдруг почувствовал, как живительная влага устремляется к выходу из него, отчего он двигался все быстрее, превращаясь в некий вибратор, а Антонина все молила его: «О, не спеши, только не спеши, гад!»
Но она не смогла удержать любовника, не успела догнать его, и потому, когда Леонид Саввич, чувствуя себя страшно виноватым, провалившим любовный экзамен, отполз от нее, освобождаясь от объятий, она произнесла трезво и деловито:
— Ну, ты не Геркулес! Я только разогрелась, а ты уже! Разве так можно?
— Простите, — сказал Леонид Саввич и сразу вспомнил о блоке без надписи и марке Леваневского с маленькой «ф». Вряд ли теперь, понимал он, ему отдадут эту коллекцию. Он так опозорился…
Антонина вздохнула, подумала, вздохнула вторично и неожиданно для Леонида Саввича провела мягкими губами по его плечу, по шее, уху и произнесла:
— Не расстраивайся. Дай бог, не последний.
— Простите, — сказал Леонид Саввич.
— За что? За то, что ты на меня набросился? За попытку изнасилования в номере люкс гостиницы «Украина»? Ну, за это пусть тебя жена критикует.
Менее всего Леонид Саввич рассматривал происшедшее как попытку изнасилования. Так он и сказал:
— Простите, но я вас очень уважаю и совсем не хотел вас обидеть.
— Неужели не хотел? Ну и дурак. А я люблю, когда меня насилуют. И лучше коллективом, чем индивидуально. — И она рассмеялась. — Еще выпьешь?
И тут Леонид Саввич понял, что на него не сердятся. Даже шутят.
Трудно представить себе градус благодарности, которая наполнила его небольшое лысое тело. Подобного счастья он не испытывал никогда в жизни… Если бы его попросили объяснить, в чем же то самое счастье заключалось, он бы развел руками, показывая, каким оно было широким. Ощущения возникали не от воспоминаний, а от образа женщины, которая сидела рядом с ним на кровати и, совсем его не стесняясь, выдавливала прыщик на розовом округлом бедре.
— Выпью, — сказал Леонид Саввич. — А вам… тебе не было неприятно?
— Мне было недостаточно, — ответила Антонина. — Себе налей и меня не забудь.
Леонид Саввич поднялся с постели и чуть не упал, так весело и быстро кружилась голова. Он зажмурился и подождал, пока она перестанет вертеться.
— А ты где вообще работаешь? — спросила Антонина.
— В Институте специальных биологических проблем.
— А есть и неспециальные? — пошутила Антонина.
— У меня редкая работа.
Леонид Саввич налил ей чистой водочки, а себе виски. Он уже почти пришел в себя, и его все более тянуло открыть снова альбом и убедиться, что блок ему не причудился.
— Признайся, птенчик, — умоляла Антонина. — Меня прямо щекочет узнать, что ты делаешь в своей академии.
