Поправка курса - Василий Павлович Щепетнёв
— Недостатка во врачах нет. Но ведь ему не врач нужен, ему нужно чудо, великому князю.
— Он смертельно болен?
— Он старится. А — не хочет.
— А хочет быть вечно молодым.
— Именно, Петр Александрович, именно. Глядя на Антона Павловича, глядя на Рабушинского и другие задумываются — почему? Почему бы им тоже не вернуть молодость и здоровье?
— И в самом деле — почему? — спросил я. Спросил спокойно, без иронии, без насмешки.
— Вы прекрасно понимаете, Петр Александрович, что взяли на себя, некоторым образом, функцию бога. Решаете, кому жить, кому умереть.
— Нет, нет и нет, дорогой доктор. Кому жить, кому умереть решаю не я. Ну ни разу. Я не посылаю людей на войну, не подписываю смертных приговоров и просьб о помиловании, я даже скальпель с некоторых пор в руки не беру. Волею прихотливого случая у меня оказалось немного — очень и очень немного — целительных грибочков, и только. Я по мере скромных своих сил изучаю их действие и пытаюсь пересадить на нашу землю Вот и всё. Передать это снадобье кому-то более умному и более справедливому? Кому? Имя, дорогой доктор, имя! И я подумаю.
Но нет, не назовете вы мне имени.
И потому я буду решать сам — кому давать это средство, кому нет. Исходя из собственных представлений о целесообразности.
— Побольше денег взять, вот и вся целесообразность, — не удержался Альтшуллер.
— А хоть и денег, дорогой доктор, хоть и денег. Возьмем нашего общего знакомого доктора Чехова, — я поднял свежекупленный томик. — Вы читали его пьесу «Вишневый сад»?
— Причем здесь пьеса? — нервно ответил Альтшуллер.
— Очень хорошая пьеса. Замечательная пьеса. На вечную тему — изгнание грешников из рая.
— Какого рая?
— Вишнёвого, разумеется. Был у людей райский сад, а они его профукали. Не заботились о нём, не возделывали, а только говорили — ах, вишнёвый сад, ах, вишнёвый сад! Ну, и продали этот сад за долги. А были бы у них деньги — так бы и продолжали жить в раю.
— А какие же у них грехи?
— Отсутствие денег, вот какие грехи. Сегодня из всех грехов этот наисмертельнейший.
— Ну, знаете, это совсем уже… Разве люди виноваты, что у них нет денег?
— Конечно, виноваты. У Чехова Раневская — милая женщина, только вот трудиться не хочет. У неё огромный сад. Возделывай, ухаживай, пользуйся плодами. Вишни, яблоки, груши, сливы — продавай, вари варенье, пастилу, сливовицу, наконец. Или вишнёвку. Так нет, это проза, это вульгарно, это оскорбительно, а она натура тонкая, деликатная, ей невместно трудиться. Уехала в Париж, а зачем — сама не знает. За любовниками? Их что, в России мало? Ждали её в Париже, скучали по ней в Париже? Пять лет, пять бездарных лет прогуляла в Париже. Вместе с состоянием. Потому изгнание из сада есть вполне закономерный исход.
— Вы прямо Буренин или Скабичевский. Пьесы разбираете, как записной литератор.
— Я по натуре Белинский, дорогой доктор. Когда выйду в тираж, начну писать критические статьи, если к тому времени «Ялтинский листок» заведет отдел критики. Но к теме: что можно взять с Рабушинского, кроме денег? Зато в Ялте построят новую электростанцию. На улицах и в домах станет светлее. Разве плохо? Через неделю санатория «Надежда» начнет приём детей. Без всяких чудесных грибов, но наукой, уходом, климатом, питанием врачи санатории будут спасать детей от смерти — разве плохо?
— Плохого ничего нет, — согласился Альтшуллер.
— Потому, дорогой Исаак Наумович, я не только безо всякого стеснения буду требовать миллионы за исцеление, но и буду стремиться к тому, чтобы миллионов было как можно больше. Такая у меня диспозиция, — и я полной грудью вдохнул целебный морской воздух.
Но Альтшуллер не уходил.
— А как насчёт… Что насчёт великого князя?
— В смысле — насчёт? У меня нет с ним никаких счетов. Если он хочет встретиться со мной, то… то пусть встречается, конечно. Посидим в кефирном заведении, попьём кефиру, поговорим о жизни…
— Вот вы шутите, а я серьезно.
— И я серьезно. Кефир — это и вкусно, и полезно. А что, собственно, предлагаете вы?
— Великий князь человек непростой. И очень занятой. Он на днях прибывает в Севастополь, по делам флота, и согласен дать вам аудиенцию.
— Согласен? Мне не нужна аудиенция
— Великий князь Алексей Александрович очень влиятельная фигура.
— Доктор, вы что, представляете интересы самого великого князя? Как-то неожиданно.
— Нет, — смутился Альтшуллер. — Я… в интересах особы, о которой я говорил. Она близка с великим князем и хочет устроить ему… то есть… ну…
— Полагаю, вы имеете в виду мадемуазель Элизу Балетту?
— Да, — признался Альтшуллер и покраснел.
— Передайте мадемуазель Балетте, что я готов встретиться с великим князем, но только частным порядком. Например, она может убедить князя посетить Массандру, а там и пригласить меня посмотреть, скажем, знаменитые массандровские погреба. Я не удержусь и соглашусь. Винные погреба Массандры — это вам не аудиенция.
— Я не знаю… согласится ли великий князь?
— А не согласится, и не надо. Желающие найдутся. Кстати, в продолжении разговора о деньгах — какую сумму готов потратить Алексей Александрович?
— Речи о деньгах не было…
— А о чём была речь?
— О человеколюбии. О значении великого князя для России.
— Понятно…
Исаак Наумович, наконец, распрощался, дошел до коляски, уселся и поехал по делам. Коляска хорошая, английской работы, и лошади не из последних. На глазах растет благосостояние доктора. Ну да, лечится у него не только высший свет, те прижимисты, но и купцы, промышленники. Нет, ничего дурного в том, что Альтшуллеру достаются хорошие гонорары, я не вижу. Дурное я вижу в том, что Исаак Наумович, похоже, раздает авансы на чудесное излечение. Сначала Ротшильдам, теперь вот великому князю. Насколько я знаю, в чём-чём, а в скупости Алексея Александровича упрекнуть невозможно. Натура у него широкая, человек он щедрый — не всегда за свой счёт, но щедрый. Тут, скорее, мадемуазель Балетта хочет раскинуть невод в чужом пруду. Она актриса и, верно, прослышала о случае с Чеховым, в артистической среде слухи распространяются со скоростью телеграфа, если не быстрее. Прослышала — и решила позаботиться о своём покровителе, великом князе. Из лучших побуждений, разумеется. Великий князь стареет, и стареет стремительно. Ну как потеряет интерес к великому искусству, что тогда? И ещё люди, подобные мадемуазель Балетте, умеют поставить себя так, что всякий считает за великую честь помочь им, пусть даже и с убытком для себя. Ну, не всякий, но многие.
Только не барон Магель, нет, голубушка, вряд ли.
С Булькой мы забрались в «Пегас»,
