Поправка курса - Василий Павлович Щепетнёв
Вокруг стемнело. «Дом Роз» электрифицирован, но здесь и сейчас лампочка в десять свечей — уже хорошо. Неизбалованным глазам так даже ярко, после свечки обыкновенной-то. Ручных фонарей, на батарейках, ещё ждать полтора года, но я ждать не хочу, и потому обзавелся «Новой» на десять тысяч люменов. Опять же теоретически, обыкновенно хватает и десяти люменов, без тысяч. Нечего изнашивать глаза избыточным светом. А десять люменов дает шандал на три свечи, и если кто-то смотрит на окно Дома Роз, то и думает, что я хожу по комнатам с шандалом.
Но сейчас я не хожу. Сейчас я сижу в кабинете, среди книг, читаю «Новое время» за вторник. Государь провел смотр войскам, парад гвардейской артиллерии счел «блестящим», Маньчжурская армия продолжает сосредотачиваться под Ляоянем, вторая Тихоокеанская эскадра делает последние приготовления перед походом, знаменитый писатель Чехов, как сообщают осведомленные люди, завершает написание новой пьесы, известный писатель Пешков не показывается на публике восемь недель, местонахождение его неизвестно…
Я поднялся на башенку. Здесь у меня усовершенствование: установлен астрономический купол. Поворотный, с двумя забралами. И телескоп сменил на восьмидюймовый рефлектор. Пять тысяч рублей на исследование пространства, да. Немцы ставили. Роскошь, понимаю, но вот такая у меня причуда. Нет, на небо сегодня смотреть — пустое, тучи на небе. А вот Ливадия — как на ладошке. И море. Броненосец замечу издали.
Но и Ливадия смотрит сны, и броненосцы. Не бороздят просторы Черного моря. Сейчас в море уходят шаланды. За кефалью попозже, за контрабандой пораньше. Пока темно.
Но ни рыбаки, ни контрабандисты меня не интересовали.
Ещё раз посмотрел на Ливадийский дворец. И глазами, и через экран визора. Да, двадцать второй век, ну и что?
В Ливадии благодать. Всё тихо и спокойно.
Пока тихо и пока спокойно.
Глава 16
16
30 августа 1904 года, понедельник
Ялта
— Нашлись! Оба нашлись! — Синани потрясал газетой, словно агитатор красным флагом, воодушевляя отряд на баррикадах.
Отряд воодушевился.
— Кто нашлись? — спросил Альтшуллер.
— Где нашлись? — спросил я.
— Антон Павлович и Алексей Максимович! В Японии!
— Где-где? — спросили мы оба.
— В Японии, в городе Нагоя. В приюте для русских военнопленных.
— Приют? — Альтшуллер соло.
— Концентрационный лагерь, — сказал я. — Нагляделся в Африке.
— Япония не Африка. Япония — культурная страна, — вступился за Японцев Синани.
— Ну да, ну да. Японский самурай волен проверить остроту меча на любом встречном крестьянине, — сказал я.
— Это прежде так было. А теперь нет. Теперь запрещено.
— Привычка-то осталась.
— Погодите вы о самураях, — сказал Альтшуллер. — Как Чехов там оказался? Он что, в плен попал?
— Нет, не в плен. Антон Павлович от Международного Красного Креста поехал. Будет врачом при военнопленных. В приюте, — ответил Синани.
— А Пешков?
— Газету собирается выпускать. Опять же для военнопленных.
— Что ж, газета да… газета дело важное. Что за газета, на чьи деньги?
— Не пишут, — Синани ещё раз пробежал заметку. — Нет, не пишут.
— Ну, на какие деньги во время войны может русский человек выпускать для русских военнопленных газету в Японии?
— На собственные? — предположил Синани.
— И я думаю, что на собственные, — поддержал Альтшуллер. — На какие же ещё?
— Да, действительно, на какие же ещё? — сказал я, но мой сарказм остался незамеченным.
— Вы считаете, Антону Павловичу грозит опасность? От самураев? — запоздало разволновался Синани.
— Нет, не считаю. Он не военнопленный, и он не крестьянин. Не удивлюсь, если он и японцев будет лечить. Полагаю, ничего плохого ему не грозит.
О Пешкове Синани не волновался. Правильно: Алексей Максимович как кошка, всегда падает на четыре лапы. И это ясно каждому, кто с ним поговорил хотя бы три раза. Один раз поговоришь и не можешь не сказать, какой чудный и добрый человек, последнюю рубаху отдаст за други своя. Второй раз поговоришь — ничего не скажешь, а в третий крякнешь «Чёрт знает что такое!» — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь, что тебя держат за простака и будут охмурять.
— Наша эскадра прибыла в Ревель, — продолжил Синани. — Жители приветствуют и восторгаются. Тут так и написано — приветствуют и восторгаются, а чем восторгаются, не написано.
— Мужеством восторгаются. Красотой. Корабли огромные. Надеются — ужо теперь наш флаг взовьётся! — сказал я со вздохом.
— Так ведь и в самом деле взовьётся! Мощь-то какая! — Альтшуллер, как всякий штатский человек, свято верил тому, что пишут в газетах.
— Взовьётся, разовьётся…
— Опять вы сомневаетесь, дорогой Петр Александрович, — упрекнул меня Альтшуллер.
— Нисколько не сомневаюсь, дорогой Исаак Наумович. Нет у меня сомнений, в том-то и печаль…
И на том мы совет великих стратегов закончили.
Я купил у Синани второй томик Чехова. Опять с рассказами.
Вышел из «избушки» и сел на скамеечку. Здесь Исаак Наумович обычно сообщает мне различные дела щекотливого свойства. У Синани неудобно, Исааку Абрамовичу незачем знать сведения, составляющие врачебную тайну.
И чувствовал я, что сегодня Альтшуллер опять сообщит мне нечто секретное. Потому что он попросил меня подождать. Ну не просто же так?
Булька важно ходил кругом, задирая лапку, «посмотрите, какой я расчудесный молодой пёс». Растёт, взрослеет. Зубы меняются, молочные на мясные.
— Что за кручина, Исаак Наумович? — спросил я.
— Не кручина, нет. Но… — он сел рядом, никак не решаясь перейти к сути.
— Но? — доброжелательно спросил я. Солнышко светит, розы цветут и пахнут, Чехов нашёлся — благодать!
— У меня есть пациентка, — начал издалека Альтшуллер, — особа, близкая к самым высшим кругам, — он посмотрел вверх.
Посмотрел и я. Чайки, больше ничего.
— И у этой особы есть хороший знакомый, из этих кругов, из высших…
Булька тоже посмотрел вверх. Гавкнул, но тихонько. Ну, летают, и что с того?
— Она этому знакомому рассказала. О Чехове, о Рабушинском, о турецком султане…
— О каком таком султане?
— Молва… Нет, она понимает, что никакого султана не было, но одновременно верит, что это был именно султан. Женщины, они порой странно мыслят.
— Хорошо, рассказала, и что?
— В общем, — Альтшуллер собрался с духом, — вас, Петр Александрович, хочет видеть великий князь Алексей Александрович!
— Семь пудов?
— Что, простите?
— Нет, ничего, Исаак Наумович, ничего… Хочет видеть — в каком смысле? Я не картина, не спектакль, не одинокое дерево на вершине скалы. Так себе зрелище.
— Нет, не в этом смысле. Он хочет встретиться с вами.
— Встретиться? Сомневаюсь, что его интересуем мое мнение о стратегии ведения военных действий на море.
— По медицинским вопросам встретиться.
— Какой странный каприз! Я не практикую, да и у великого князя, думаю, нет
