Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока

Ворвались в затонувшую в жидкой грязи деревушку – три хибары скособочились, четвертая еще держится. Мужланы перепугались до смерти. Граф на них грозно рыкнул, они и признались: да, были здесь солдаты, вот – последнюю курицу у нас зарезали.

– Давайте ее сюда, – сказал граф Риго и съел еще не остывший обед Хауберта-Кольчужки. Часок повалялся на тощем сеновале, а после велел продолжать погоню.

Конные во главе с Бертраном вырвались вперед, настигая брабантцев. Те двигались медленнее из-за пехоты.

Сражение настигло Хауберта на берегу безымянной речки, покрытой ломким ледком.

С хрустом ломая сухой камыш, подлетели к брабантцам всадники. Лучник Эмерьо пустил несколько стрел, сняв двоих. Хауберт погнал вперед пеших копейщиков, думая прорвать живую цепь. А Эмерьо между тем убил еще одного всадника.

Лошади ржали и шарахались. Бертран закричал страшным голосом, посылая коня вперед. Рыцарская конница смела пятерых пехотинцев, пытавшихся заградить ей путь, и врубилась в конный строй противника.

Бой длился несколько минут. А что удивительного – при таком-то перевесе в силах. Конные были перебиты – все, кроме Хауберта, который помчался к речке и мгновенно провалился под лед. Ему помогли выбраться и сразу же, мокрого до нитки, продрогшего до костей, намертво связали. Хаубертова лошадь сломала ногу, и ей перерезали горло.

Пехота во главе с Дюраном явилась к шапочному разбору. Ополченцам осталось только добить раненых наемников. Всего в плен угодили шестеро. Им связали руки и, окружив плотной стеной, с торжеством погнали в город. Трупы бросили лежать у реки.

– А! – молвил граф Риго. Вместе с Гильемом де Гурдоном он встретил эту процессию на дороге к Шарентону. – Так вы уже покончили с ними, эн Бертран?

В том, что сто человек легко совладали с тридцатью, не было, конечно, ничего удивительного. Тем не менее в Шарентоне отслужили торжественную мессу и в самых выспренных тонах поблагодарили графа Риго и его соратников, благородных рыцарей Бертрана де Борна и Гильема де Гурдона за избавление многострадальной шарентонской земли от злых разбойников.

Девицы бросали зерно под копыта бертрановой лошади и щедро осыпали им всадника – цветов по случаю неурочного времени не нашлось. Граф Риго хохотал во все горло – ему нравилось.

Уже после мессы к графу Риго явились магистраты и, потрясая у него перед носом договором, потребовали плату. Пятнадцать ополченцев, да помножить на три дня, да помножить на полтора турских ливра…

– А идите вы в задницу, – оборвал их, не дослушав, граф Риго и запустил в магистратов договором.

Магистраты, понятное дело, оскорбились, только граф Риго не соизволил обратить на это сколько-нибудь серьезного внимания. Бертран от души потешался, а Гильем пригрозил вздернуть ихнего хваленого Дюрана рядом с Хаубертом – за мародерство, лень и проявленную в бою нерасторопность.

А Хауберта действительно вздернули. В тот же день, при большом стечении народа. Звонили колокола, в небе потревоженно кричали вороны. Граф Риго на коне, Бертран де Борн на коне, Гильем де Гурдон – на коне. Горожане, точно море вокруг трех скал, – волнуются, кипят, смеются. Казнь – всегда праздник.

Вывели Хауберта и еще пятерых. У Хауберта морда толстая, красная, редкие светлые волосы торчат, как солома, брюхо колышется. Обилен телом, могуч, силен – прямо убивать жалко. Сколько всего в это тело вложено – и сметаны, и мяса, и молока, и яиц, и сыра, и хлеба, и свеклы, и репы… Экое расточительство! Ну да ладно, всякий праздник – расточительство.

Закричал Хауберт зычным голосом, чтобы дали ему напоследок большое красное яблоко сгрызть и кружку вина выпить.

Уважили. Подали.

Хауберт яблоко кусал из рук дюжего крестьянского парня (у самого Хауберта руки были накрепко связаны за спиной). После сунул нос в кружку и завопил, что не по-христиански это – обижать человека в его последний час. Ибо он, Хауберт, густое красное вино любит, а ему нарочно, для издевательства, какого-то жидкого, разбавленного нацедили. Должны были уже доподлинно хаубертовы вкусы разузнать, ибо немало всего съел он и выпил в этих краях.

Все засмеялись, радуясь мужеству разбойника. Нашли для него густого вина. Выпил Хауберт, громко рыгнул и пошел умирать.

После Хауберта-Кольчужки еще двоих повесили. Те никаких особенных просьб не высказывали, только один попросил минутку прочитать Ave Maria.

Когда дошла очередь до лучника Эмерьо, Бертран вдруг крикнул:

– Просьба!

Магистраты, пленник, граф Риго, весь народ – все повернулись в сторону Бертрана. А тот тронул коня и, наезжая на толпу (шарахались перед ним вправо и влево, спотыкались), двинулся к лучнику Эмерьо.

– Я прошу отдать мне этого человека! – громко сказал Бертран.

Магистраты возмущенно залопотали. Сие никак не возможно! Человек этот – разбойник! Он пошел против папских постановлений, против воли двух королей, против распоряжений графа Риго! Он занимался солдатским ремеслом, он наемник, он брал деньги за чужую кровь! Он лучник и арбалетчик, он убивал католиков из большого лука на треноге и из малой аркабалисты, а это все предметы, посвященные дьяволу!

– Я прошу, – повторил Бертран с угрозой.

– А больше вам никто не нужен, мессен? – дерзко выкрикнул Дюран. – Их ведь трое осталось!

Бертран мельком оглядел двух других наемников. Покачал головой.

– С теми делайте что хотите. А этого отдайте мне.

Магистраты замялись. Бертран нависал над ними, как башня.

Граф Риго произнес:

– Хорошо, пусть этого человека отдадут сеньору Бертрану, коли уж сеньор Бертран столь смиренно об этом просит.

Один из магистратов ответил так:

– Мы не можем отказать столь славному сеньору. Но пусть, в таком случае, преступнику вырвут ноздри и выжгут на лице клеймо, дабы он навсегда остался меченым как разбойник и негодяй.

– Ну вот еще! – возмутился Бертран, перекрикивая гул одобрения. – Я хочу взять этого человека к себе. У меня дочь, юная девушка. Зачем ей видеть на нашем дворе урода с вырванными ноздрями?

– Тогда пусть ему отсекут уши! – предложил другой магистрат.

– И выжгут клеймо на обеих щеках! – добавил третий.

– Хорошо, – позволил Бертран. – Клеймо на лбу. А уши, щеки и прочее оставьте в неприкосновенности.

Граф Риго, слушая этот торг, покатывался со смеху. Даже неулыбчивый Гильем – и тот засмеялся.

Бертран же, сохраняя полную серьезность, заплатил магистратам пять золотых безантов, сказав, что эти деньги предназначены для городской общины, ибо та, несомненно, понесла крупные убытки, коли ей пришлось отпустить лучника, не отрезав тому ни ушей, ни носа.

И Эмерьо утащили клеймить, а двух его товарищей повесили без разговоров и промедления.

Из Шарентона граф Риго направился к себе в Пуатье – досиживать скучную зиму. Гильем и Бертран двинулись дальше на юг.

Расставшись с Гильемом на границе его владений, Бертран призвал к себе лучника Эмерьо, который тащился в обозе, мало что соображая: у него словно мозги выжгло за клейменым лбом. Эмерьо явился и уставился на своего спасителя мутными глазами.

Бертран сказал ему:

– Ты свободен, Эмерьо. Иди, куда хочешь, только не садись ни на моей земле, ни на земле Гильема де Гурдона, ибо нам больше не нужны наемники.

И не дожидаясь никакого ответа, повернул коня и направился в Аутафорт – туда, где ждали его сыновья, дочка Эмелина и любящая, нежная супруга домна Айнермада.

Эпилог:

Восьмая свеча

Он запретил мне оставаться в Перигоре, и я перебрался ближе к Наварре, однако домой так ни разу и не наведался. Родители мои уже умерли, а мои женатые братья, надо полагать, благополучно забыли о том, что у них когда-то был еще один брат.

Глупые крестьяне убеждены, что каждый арбалетчик время от времени пускает стрелу в распятие или в образ Пресвятой Девы. Мол, таково условие сделки, которую наш брат непременно заключает с дьяволом. Чушь, конечно. Всех тайн у меня за душой – что стрелял в цель каждый день по нескольку часов – и так двадцать лет подряд. Да только святошам и невеждам того не втолкуешь.

В те годы я водился с еретиками и разбойниками и слыл среди них личностью весьма почтенной.

Разбойников Альгейсов в округе было четверо: три брата и племянник. Это старая разбойничья династия, в своем роде не менее знаменитая, чем графы Раймоны Тулузские. Численность шайки, говорят, в иные годы достигает тысячи человек, а власть передается от Мартина к Мартину – так заведено.

Пятый граф Раймон в Тулузе сменился шестым; графа Риго угробили на землях Адемара Лиможского (говорят, что умер он от арбалетной стрелы); вскоре после этого скончался и Адемар, оставив Лимузен в руках своего сына Гюи.

И вот как-то раз этот Гюи, новый виконт Лиможский, устраивает пышный турнир в Лиможе. Несколько наших, и я в том числе, явились поглазеть.