Владилен Машковцев - Время красного дракона
— С НКВД к вам, — заметил Коробов.
Голубицкий заугрюмился:
— Они у меня выкосили лучших специалистов. Как же не быть авариям? Мне скоро придется ставить операторами уборщиц. Они никогда не уходят с пустыми руками. Даю слово, что они сейчас возьмут еще двух-трех спецов. Надо что-то предпринимать, Павел Иванович...
Степанов и Матафонов остановились у порога цехового кабинетика. Бурдин отчеканил четыре шага, щелкнул каблуком, козырнул и сказал, не обращая внимания на директора завода:
— Гражданин Голубицкий, в соответствии с постановлением НКВД и ордером, подписанным городским прокурором, вы арестованы. Имеется ли у вас оружие?
Голубицкий начал заикаться:
— Это ош-шибка. У ме-меня нет оружия.
Коробов, угнетенный и униженный арестом Голубицкого, позвонил на следующий день в Москву наркому Меркулову:
— Что происходит? Есть же установка — без нашего согласия не арестовывать начальников цехов... Кто санкционировал арест Голубицкого? Мы же его только что премировали легковой машиной. Неужели Вышинский подписал ордер на арест или дал указание?
— Я выясню, сообщу, — пообещал Меркулов. Служба НКВД прослушала телефонный разговор Коробова с Меркуловым. В госбезопасности Коробова именовали «Ботинком». Такое прозвание Павел Иванович получил еще в то время, когда он был начальником доменного цеха. Все руководство ходило в сапогах, а Коробов носил полуботинки. Потому он и получил кодовую кличку «Ботинок». Придорогин позвонил прокурору Соронину:
— Прими к сведению, Иван Петрович. Ботинок позвонил Меркулову. Значит ихний нарком обратится к Ежову, к Вышинскому. Не намылят ли нам с тобой шею? Не сядем ли мы в лужу?
Соронин спросил:
— А как ведет себя Голубицкий? Он признался во вредительстве?
— Признался полностью. Протокол допроса подписал. На очных ставках с Тереховым и Огородниковым плакал. Но эксцессов не было.
— Прекрасно! Это успех! — бросил телефонную трубку прокурор.
Соронин взял лист чистой бумаги, обмакнул перо в белоснежную мраморную чернильницу:
«Совершенно секретно. ? 32-с. Прокурору СССР тов. Вышинскому.
11 марта с. г., будучи в горотделе НКВД, я прочитал показания прокатника Терехова и старшего оператора блюминга Огородникова, арестованных с обвинением по статье 58-7, 8, 9, 11 УК. Прочитав их показания, я предложил немедленно арестовать начальника обжимного цеха Голубицкого и, с моей санкции, в ночь на 12-е марта он был арестован. Согласно закона от 17 июня 1935 года на его арест должна быть Ваша санкция. Но в этом случае я допустил сознательное отступление по следующим мотивам:
а) Обвиняется он по статье 58-7, 8, 9, 11 УК.
б) Санкция на него Горотделом была запрошена 5-го и 16-го февраля, но ответа до сих пор не получено.
в) Голубицкий же, как враг народа, окончательно обнаглел и продолжал вредить изо дня в день, и даже после ареста его соучастников — двух операторов блюминга. Причем на те или иные знаменательные дни нашей Родины или события он отвечал вредительством — в день открытия 8-го съезда Советов, пятилетие завода, в день объявления приговора параллельно троцкистского центра и тп (см. справку).
г) Голубицкий продолжал организовывать умышленные, вредительские аварии и выпускать недоброкачественную продукцию вплоть до марта месяца, т. е. до дня ареста, причем каждая авария очень дорого обходилась заводу.
д) При всех этих условиях оставлять его в цехе дальше было невозможно. Я решил допустить сознательное отступление от закона и санкционировал арест Голубицкого, приравнивая этот случай к аресту на месте преступления.
Если я неправ, прошу дать указания с тем, чтобы впредь не допускать ошибок. В связи с этим случаем и проводимым процессом над право-троцкистским блоком я хотел бы наложить свои мысли о том, что надзор прокуратуры за УГБ о преступлениях по статье 58-1, 8, 9, 11 УК является неудовлетворительным. По существу наш надзор за УГБ НКВД оторван от основных вопросов классовой борьбы, от борьбы по разгрому главных врагов социализма — троцкистов и правых. Причем этому способствует сама организационная система надзора. Как Вам известно, преступления правых и троцкистов теперь, как правило, квалифицируются по статье 58-1, 6, 8, 9, 11 УК. По всем этим статьям осуществляет надзор военная прокуратура. Аппарат военной прокуратуры для осуществления надзора по этим делам за местными органами НКВД организационно не приспособлен и физически не способен осуществить этот надзор. Это я утверждаю на основании опыта работы.
Горотдел НКВД за 1937-38 годы провел огромную работу по разгрому врагов. В Магнитогорске под руководством врагов Рындина, Ломинадзе, затем Хитарова созданы были многочисленные вражьи право-троцкистские гнезда. При всех этих опасных условиях орган надзора, военный прокурор 85-й стрелковой дивизии, резиденция которого находится в Челябинске, был в Магнитогорске всего лишь 2-3 раза и по одному дню. Это пародия о надзоре, а не надзор. Гражданские же прокуроры по этим делам — не в праве иметь надзор за этими делами и поставлены в очень неудобное положение. Прокурор санкционирует арест на основании справки с общими фразами, основываясь только на доверии к органам и работникам НКВД. А между тем, последний процесс над право-троцкистским блоком убедил нас в том, что не всегда можно доверять работникам УГБ НКВД. Троцкисты, а теперь и правые, превратились в банду, в разбойников с большой дороги. Последний процесс над Бухариным констатировал, что эти разбойники пробрались и в органы НКВД, в которых они играли даже наиболее предательскую, гнусную и опасную роль.
Прокурор должен быть активным, инициативным в борьбе с вредителями, диверсантами и т. п. врагами. Исходя из вышеизложенного, прошу Вас рассмотреть вопрос о перестройке прокурорского надзора за органами УГБ НКВД.
Прокурор города Магнитогорска — Соронин».
Иван Петрович отдал подготовленный текст письма машинистке. Она напечатала послание Вышинскому довольно быстро, вроде бы в трех экземплярах. Прокурор Соронин внимательно вычитывал напечатанные строки, восторгался своим умом, предусмотрительностью. И лишь одного не предполагал Иван Петрович: четвертый экземпляр письма, адресованного Вышинскому, к вечеру уже лежал на столе начальника НКВД — Александра Николаевича Придорогина.
Цветь шестнадцатая
Московская художница-скульпторша Вера Игнатьевна Мухина до революции училась в Париже у Бурделя. Советскую власть она приняла как надежду на творческую свободу. В 1920 году Мухина была уже признанным мастером за исполнение проектов по ленинскому плану — «Монументальная пропаганда». Звездным взлетом для Мухиной стала 24-метровая скульптура из нержавеющей стали под названием «Рабочий и колхозница», выполненная в 1937 году. Слава, почет и сталинская премия за эту скульптуру пришли не сразу: через четыре года. Кому-то показалось вначале, будто «рабочий» Мухиной весьма похож на Рыкова. Слух о вредительском замысле скульпторши расползался не только по Москве, но и по всей стране. И в ЦК ВКП(б), и в НКВД, и в газеты приходили возмущенные письма от советских трудящихся, старых большевиков. Николай Иванович Ежов трижды лично осматривал «Рабочего и колхозницу». При определенном ракурсе в непогодь лик мухинского рабочего действительно напоминал ненавистное мурло расстрелянного Рыкова, а пресловутая колхозница была схожа с Марией Спиридоновой. Пришлось доложить об этом в неопределенной форме товарищу Сталину. Такое уж было время. Люди находили фашистские знаки на рисунках обложек школьных тетрадей, обнаруживали в «Трех богатырях» вместо Поповича — врага народа и шпиона Тухачевского, Илья Муромец уподоблялся — в богатом воображении — Блюхеру, а Добрыня Никитович смахивал, как утверждали некоторые, на Троцкого, у которого украли очки, сбрили усы и бородку, да еще и набили морду.
Сталин, Молотов и Жданов после расплывчатой информации Ежова приехали, чтобы разглядеть скульптуру Мухиной еще раз, более основательно. Иосиф Виссарионович постоял молча минут пять, поглядывая изредка на Молотова и Жданова. Лицо Жданова выражало готовность подтвердить любое заключение вождя. Молотов был настроен явно саркастически. На Рыкова был похож каждый второй русский мужик, но только не мухинский рабочий. А уж колхозница и вовсе могла напоминать эсерку Спиридонову только тем, что имела подол платья.
— Ми не видим здесь сходства с врагами народа, — сказал Иосиф Виссарионович подъехавшим — Ежову и Вышинскому.
Вышинский осклабился верноподданно:
— Да-с, у Спиридоновой не было никогда таких титек. Сталин тряхнул левой полупарализованной рукой:
— Ми в отличие от вас, товарищ Вышинский, не имели счастья созерцать титьки Марии Спиридоновой.
Жданов захохотал, показывая свой восторг остроумием Иосифа Виссарионовича. Молотов только чуточку двинул уголками губ в подобие улыбки, из вежливости. Вышинский верещал, изображая смех. Ежов прилизывал расческой свой пробор кабатчика. Коба сделал кой-какие замечания, адресуя их Жданову, посоветовал убрать «крылья развевающихся одежд». Сталин не терпел в искусстве условности и символические порывы. Диктаторы не любят абстракций, не очень понятного языка художников, предпочитают реалистический гигантизм, превращение образа — в категорию. Точно так же относился к искусству и Гитлер. Сталин и Гитлер были родными душами, близнецами, но с разными религиями. Иосиф Виссарионович часто восхищался действиями Адольфа Гитлера, ставил его в пример.
