Владилен Машковцев - Время красного дракона
— Скульпторша в общем-то бездарна, утонченные души она не заметит.
За одним из столов обедали вместе новый директор металлургического завода Павел Иванович Коробов и начальник строительного треста Константин Дмитриевич Валериус. На скульпторшу они даже не глянули, хотя знали о ее приезде, а с лейтенантом госбезопасности поздоровались улыбчиво. Бурдину было приятно, что перед НКВД стали заискивать даже люди, которые находятся на таких высоких должностях. Директор комбината Завенягин был слишком независимым, слава богу, что его куда-то перевели. Загнали, говорят, к черту на кулички. А Хитарова арестовали вчера в Челябинске. Бурдин догадался, что Коробов и Валериус говорят за обедом вполголоса, с оглядкой, именно об аресте Рафаэля Мовсесовича.
У буфетной стойки весело переговаривались Виктор Калмыков, поэты Василий Макаров и Михаил Люгарин. Они не знали и ведать не могли, что сегодня прокурор Соронин подписал ордера и на их арест.
Из-за двери служебного хода выглянула секретарша Бермана:
— Фрося, тебя к телефону.
Бурдин сделал вид, будто внимательно разглядывает вилку. Кто же звонит Фроське? Впрочем, можно было не беспокоиться. Все телефоны прослушивались. Разговор горкомовской буфетчицы по телефону мог выявить нового сообщника. Бурдин чувствовал неудобство лишь по одному обстоятельству: Фроська была невестой и любовью Порошина. Но это — его проблемы. Пусть выкручивается сам. К тому же осложнений для Порошина не предвиделось. Фроську разоблачили и арестовывают по наводке и оперативной разработке самого Аркадия Ивановича. А может, она надоела ему, и он решил таким способом избавиться от любовницы? Чужая душа — потемки.
Фроська вернулась в буфет после телефонного разговора оглушенной. Она роняла ложки и ножи, разбила стопу тарелок, отвечала посетителям столовой невпопад. Скульпторша Мухина закрыла свой альбом:
— Что случилось, Фрося? Ты — погасла, умерла. Где твое колдовское излучение? Такой ты мне не нужна. Встретимся завтра. Гуд бай!
— Мы не встретимся больше, Вера Игнатьевна. Прощайте! — шепнула ей Фроська.
— Что за глупости? — не поверила Мухина.
Когда буфетчица наливала борщи в тарелки, Бурдин встал из-за стола, заглянул за шторку. Фроська ведь могла сыпануть яду в тарелку. Предположение оказалось верным. Правда, яда не было. Но действо ее было не менее преступно и отвратительно. На подносе стояли четыре тарелки: две голубых и две белых. Фроська высморкалась в две голубые тарелки с борщом, плюнула туда же... Бурдин отошел от занавеси, снова сел за свой стол. Кому же предназначены две голубые тарелки с борщом и соплями буфетчицы? Кого она так ненавидит?
Голубые тарелки Фроська подала Жулешковой и Лещинской.
— Приятного аппетита! — кивнул им Бурдин, не желая разоблачать Фроську раньше времени.
Минут через сорок все отобедали, разошлись. Бурдин сидел за столом, просматривал газету, изредка поглядывал на свои кировские часы. Фроська вместе с посудомойкой, рябой бабой Глашей, навела порядок в зале, подошла к Бурдину покорно:
— Вы ведь за мной?
— Да, Фросенька, нас ожидает машина. Аркадий просил подвезти тебя после работы прямо к нему, в НКВД.
— Ладно уж, зачем врать...
— А разве не он звонил, недавно вот?
— Не он звонил.
— Кто звонил, узнать не так уж и сложно, Фрося. Телефоны у нас на контроле. Ты убедишься в этом через полчаса.
— Вы подозреваете и Аркашу?
— Нет, Фросенька, Порошина мы не подозреваем.
— А меня за какие грехи берете?
— А за то, что ты сморкалась в тарелки с борщом для Жулешковой и Лещинской.
— Вы и это увидели?
— НКВД все видит, все знает!
Придорогин не пожелал даже взглянуть на гражданку Ефросинью Меркульеву. Дело ее контролировал Пушков. Следствие затянулось на полгода. И не было никакой связи между прокламацией, написанной три года тому назад девочкой Фросей Меркульевой, и листовками, которые принес в НКВД осведомитель Попик. Совпадала только часть рукописного текста. Перед арестом звонил Фроське Трубочист, предупреждая ее об опасности. Но предупреждение его было туманно, не основывалось на точной информации.
Бурдин и Пушков были довольны тем, что Фроська призналась, рассказала, как прятала вместе с дедом пулемет. Степанов уговаривал Фроську мягко, ласково:
— Подпиши, Фросенька, признание, будто хранила в буфете горкома яд для отравления Орджоникидзе и Ворошилова. И для товарища Сталина — на случай его приезда. Тебя с дедом так и так расстреляют за схорон пулемета. Какая тебе разница — за что умирать?
— Вам-то зачем этот оговор?
— У нас, Фрося, в отчете появится раскрытие серьезного вражеского умысла, заговора.
Фроська противилась:
— Про товарища Сталина не подпишу.
— Почему не подпишешь?
— Он был человеком уважительным.
— Аркадий просит подписать, — обманывал Степанов. — Как подпишешь, устроим тебе с ним свиданку. Получишь право на получение передач, посылок.
Свидания с Порошиным для Фроськи они организовать не могли. Придорогин опять отправил своего любимца в командировку — в Челябинск. Начальник НКВД спасал Порошина от неприятностей. Фроська подписала в протоколе, что готовилась отравить стрихнином весь горком партии во главе с новым секретарем Берманом, а также директора металлургического завода Коробова и товарища Сталина, Молотова, Кагановича и Ежова, если бы они приехали в Магнитогорск.
Фроську перевели из подвала НКВД в тюрьму. Гейнеман тайно готовил для нее продуктовые передачи, передавая посылки через Трубочиста. Приходили в тюрьму к страдалице и старухи-казачки Починская, Коровина. И девчонки из станицы — Верочка Телегина, Груня Ермошкина. Гришка Коровин запрещал своим родичам навещать в тюрьме Фроську:
— Дороги наши с Меркульевыми разошлись. Не позволю подкармливать контру. И замараться можно о них. Я, промежду прочим, член партии, сталевар-стахановец!
Судила Фроську выездная военная коллегия, она отказалась от своих прежних показаний. Ей дали десять лет и тут же переправили в гейнемановский концлагерь. В городской тюрьме, рассчитанной на 400 заключенных, задыхались в тесноте и вони более двух тысяч арестованных. И тюрьма не разгружалась, хотя почти каждый день вывозили на расстрел по 35-40 человек, приговоренных к ВМН.
Придорогин побывал в Москве на совещании работников НКВД, где выступал Николай Иванович Ежов. Худощавый, прилизанный, небольшого ростика — нарком не производил впечатления личности грозной. Но инструктаж его был жестким, нацеливал четко на усиление борьбы с врагами народа.
— Не цацкайтесь с теми, кто укрывает вредителей. Проведите чистку своих кадров. Ягода засорил органы государственной безопасности. На службе у нас не могут быть бывшие белогвардейцы, жандармы, эсеры, родственники репрессированных и прочая шваль. Семьи арестованных выселяйте из квартир, имущество конфискуйте. У нас коммунисты, герои труда ютятся в бараках, в землянках. А мы либеральничаем с выродками.
Придорогин вернулся в Магнитку окрыленным. Он окончательно убедился, что его линия поведения была правильной. Работать стало легче. Конечно, затруднения возникали. Без согласия директора завода не так просто было арестовать начальника цеха, мастера. Требовалось и проводить собрания в коллективах, где арестовывали вредителей. На собраниях иногда разгорались горячие споры. Рабочие пытались брать под защиту своих товарищей и руководителей. Порой и Москва ставила местные органы НКВД в нелепое положение. Не дали вот разрешение на арест главного инженера строителей Гуревича. Вся вредительская организация на второй плотине, которой он руководил, была расстреляна. А он повысился, процветал. Неужели таким же образом вот не позволят взять начальника обжимного цеха Голубицкого? После его ареста можно было реквизировать личную автомашину врага народа для НКВД. А сигналы из цеха поступали серьезные — авария за аварией, явное вредительство. Прокурор Соронин пообещал Придорогину:
— Мы арестуем Голубицкого и без согласия Коробова, без разрешения Москвы. Были бы убедительные доказательства, показания свидетелей.
Марина Олимпова выступила по местному радио с пламенными обвинениями против вредителей, которые свили гнездо в обжимном цехе металлургического завода. Она назвала диверсантами операторов блюминга — Терехова и Огородникова. Фамилия Голубицкого в радиопередаче не прозвучала. По критическому материалу в газете или на радио НКВД имело право начать расследование. Тем более, что по информации осведомителя Попика — Терехов и Огородников высказывались в ресторане отрицательно по отношению к советской власти. Бурдин в тот же день с одобрения Придорогина арестовал и Огородникова, и Терехова. Через два дня был заверен документ «МС-4»:
«Совершенно секретно. Справка — на арест гражданина Голубицкого Федора Ивановича. Составлена 11 марта 1938 года. Голубицкий Федор Иванович — 1904 года рождения, уроженец ст. Зольская Северо-Кавказского края, происходит из семьи рабочего, русский, член ВКП(б) с 1928 года, образование высшее, женат, ранее не судим. Работает начальником обжимно-заготовочного цеха Магнитогорского металлургического комбината. Проживает: гор. Магнитогорск, поселок «Березки», дом. ? 59, кв. 6. В Магнитогорском горотделе НКВД имеются материалы, указывающие о том, что Голубицкий Ф. И., проживая в гор. Магнитогорске, входит в состав контрреволюционной, троцкистской, диверсионной, террористической организации и по заданию последней проводит на Магнитогорском комбинате диверсионную работу.
