Дмитрий Дивеевский - Ось земли
В толпе на площади изнывал от нетерпения пятнадцатилетний Севка Булай. Он никогда не видел взрывов, а тут вдруг такую громадину будут рушить!
«Вот ухнет, так ухнет – думал Севка – всем попищам будет наука. Ишь, опиум для народа распространяют. Поделом им».
Летом Севка закончил семилетку и отец определил его учиться на агронома. В заштатном Окоянове агрономического техникума не было, зато он был в поместье Ветошкино, что в тридцати верстах от уездного центра. Сказывают, что поместье это принадлежало графу Пашкову, известному российскому богатею, который построил там замок для своей сестры. Вот в этом замке и учредили техникум. Мать уже собрала Севке торбочку и на завтра был назначен его отъезд на учебу вместе еще с двумя парнишками. Отец одного из них имел подводу и вызвался доставить будущих агрономов к месту назначения.
Наконец красноармейцы выбили дверь в звонницу, повалили священника на пол и связали ему руки. Набат стих и вскоре отец Петр вышел из колокольни в сопровождении конвоя. Он повернулся лицом к храму, упал на колени и поклонился до земли. Прежняя жизнь для него закончилась. Шел тридцать шестой год – еще один год казни православия на Руси. Бесчисленные мученики церкви гибли и пополняли лагеря, из которых немногим суждено будет вернуться. Отец Петр знал, что и его не минует чаша сия. Отделившись от толпы, к нему уже приближались работники ОГПУ.
Командир взвода тем временем дал знак изготовиться. Оцепление оттеснило толпу от веревочного заграждения, сержант снял крышку с предохранителя подрывной машинки. Над толпой поднялась рука с красным сигнальным флажком. Вокруг наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь зловещим карканьем ворон в старом парке. Затем рука с флажком резко упала вниз и тут же, сотрясая землю чередой загрохотали взрывы. Храм окутался облаками пыли, присел на один бок и стал медленно распадаться на части, словно расколовшийся айсберг. С грохотом обрушилась колокольня, дождем посыпались мелкие осколки карнизов и пилонов. Через минуту на месте Покрова в тучах пыли виднелась груда огромных глыб красного кирпича, балок и мелкого камня.
Увиденное оглушило Севку. Вместо ожидаемого восторга его охватил страх. Парнишке показалось, что над руинами, в клубах пепла с ликующим хохотом кувыркается невидимая злая сила, победившая то, что всегда составляло привычную жизнь Окоянова. Она была враждебна ему и всем его землякам, и она была сильнее всех их. Севка почувствовал озноб и желание побыстрее уйти отсюда. Он выбрался из толпы и направился к себе домой на поселок, что лежал в пяти километрах от города.
Мальчик брел по полевой дороге, постоянно оглядываясь на город и не узнавая его. Раньше Окоянов возвышался над местностью как белокаменная твердыня, увенчанная куполами и крестами. Они появлялись на горизонте издалека, верст за пятнадцать, а когда до путника доплывал звон колоколов, то ноги сами несли его к белевшим вдали храмам. Ежедневно ходивший в школу из поселка, Севка привык к этой картине. Она радовала его душу, делала жизнь понятной и наполненной. Словно через эти храмы и через колокольный звон время приходило из прошлого в его жизнь и уносилось дальше в будущее. Теперь всего этого не стало. Виднелись лишь приземистые домики мещан среди яблоневых садов да каменные купеческие постройки. Накрапывал дождь, над местностью царила гнетущая тишина. Молчали птицы, молчали насекомые, не слышно было звуков человеческого труда. Глухая тишина висела вокруг. «Тошно мне – подумал Севка – что это со мной?» Он стал оглядываться по сторонам, силясь понять причину своей тоски и вдруг увидел ее: город стоял без головы. «Голову отрубили ему – с ужасом подумал он – голову!» Сердце его содрогнулось, к горлу подкатил ком. Он сел у дороги и тихо заплакал, мешая свои слезы с каплями небесной влаги. Так и плакали они вместе: небо, светлыми слезами Богородицы и деревенский мальчишка, горькими слезами обожженной души.
На следующее утро, с рассветом, Севка вышел на большак, по которому мимо поселка должна была проследовать подвода на Ветошкино. За спиной его висел холщовый мешок с краюхой домашнего хлеба, бутылкой молока да парой белья. Другим багажом родители снабдить его не могли. Деревня жила впроголодь. Коллективизация уже везде сказалась в полной мере и жить стало тяжелее, чем раньше, хотя и раньше житье тоже было скудное. Местные тощие земли никогда не давали высоких урожаев. Сеяли в основном рожь, дававшую одну удачную уборку на три года. От недорода не в диковинку были пустые года, а старики помнили и времена, в которые голодная смерть косила тысячи жизней. Поэтому в уезде в обязательном порядке занимались ремеслами. В каждой деревне был свой промысел. В одной гнули сани, в другой сбивали бочки, в третьей плели веревки или обжигали глиняную утварь. По понедельникам в Окоянове шумели базары, где плоды ремесел обменивались на провиант более зажиточных соседей. Мордва привозила мед и рыбу, сергачские татары – баранину и конскую колбасу, ардатовские пахари – муку со своих пышных черноземов.
С началом коллективизации положение изменилось. Необъяснимо жестокая борьба с крепкими крестьянами обернулась разорением деревни. Наряду с кулаками в Сибирь пошли и многие середняцкие хозяйства. Сгон бедноты в колхозы не приносил нужных плодов. Крестьянин от века трудился на земле как в храме, труд на своих десятинах для него превращался в литургию. Он молился Господу о дожде и тепле, о всходах и вызревании, осенял себя крестным знамением, берясь за рукоять плуга и кланялся крестам деревенской церкви, закрывая вечером конюшню. Теперь исчез храм земли и одна за другой пропадали деревенские церкви. Сельский труд из духовного призвания превращался в принудительную работу и не могла она дать богатых плодов. По всей стране расползалась скудная жизнь. Скудная, полуголодная…
Подвода медленно двигалась по разбитой дороге, минуя редкие деревни, притихшие среди полей. Севка сидел на задке повозки, свесив босые ноги и наслаждаясь ласковым прикосновением верхушек травы, которая высоко поднималась между колеями.
Ему было хорошо видеть это бескрайнее зеленое раздолье под родным небом, ощущать себя частью медленно вращающегося круговорота живой природы. Чувство любви ко всему сущему переполняло его. Но и начало новой жизни заставляла его сердце сжиматься от неясных ожиданий.
Вслушиваясь в щебетанье жаворонков, Севка смотрел на проплывавшие мимо картины и вспоминал напутствие отца, сказанное накануне вечером. Отец его, Дмитрий Булай, повидал в жизни всякого. Долгое время ходил в революционерах, был активным членом эсеровского движения. Преследовался царем, а затем большевиками и, в конце концов, от политики ушел, стал крестьянствовать. Уехал подальше от борьбы – на родину, в глубинку. Но и здесь его власти не забывали. Он постоянно получал сигналы от верных людей об интересе к нему со стороны «органов». Видно не могли чекисты забыть, что он когда-то принадлежал к группе видных боевиков и провел не одну ликвидацию врагов партии. Таких из внимания не выпускают до последнего дня. Но сейчас он не давал никакого повода для подозрений. Руководил колхозом, о политике не заикался, никаких связей с бывшими функционерами эсеров не имел.
О том, что Булай стал верующим человеком, знали все его близкие, но он никогда не выставлял свою веру на показ. В разговоры о Боге не вмешивался, в окояновский храм ходил не часто. Зато писал что-то в своих бумагах, которые никому не показывал. Лишь жена Аннушка знала, что писал он о своей судьбе и размышления о человеке в вере и в безверии.
– Ну вот, Сева, уходишь ты из под моего крыла – говорил отец – в новую жизнь уходишь. Дам тебе совет на прощанье, а ты послушай.
Раньше люди проще жили. Была вера, было Отечество, да семейный уклад, который от предков шел. Человеку этого хватало, чтобы себя в мире правильно поставить. Сейчас все порушено. Веры нет, Отечества нет. Вместо него мировая революция идет. Обычаи предков по боку. Новую жизнь строим, и главный учитель сейчас у нас партия. Но партия – это не Бог. Ею земные люди управляют, со своими слабостями, а то и пороками. Видишь, сейчас партия Сталина в бога превращает. Это, сын, дело ужасное. Такой бог наделает беды. Не вступай в партию ни в коем случае. Кого она в свою воронку закрутит – тому будет много испытаний. В стороне держись. И в комсомол не ходи, потому что это та же партия, только для молодежи. Живи своим умом. Станешь агрономом, на земле работай. Ни в какую политику не лезь, даже в самую мелкую. Те, кто в политике за власть и богатство борются, за это дорого платят. А счастье, оно не в богатстве, а в состоянии души. Будет твоя душа светлой от крепкой семьи, от любящей жены, от здоровых детей, да от радости труда – вот ты и счастливый человек. Понял?
– Батя, богато жить тоже хочется.
– Нет, сынок, в нашей стране хороший человек богато жить не может. Она так устроена, что в ней только негодяи богато живут. И вот еще что тебе скажу: всегда помни – если русский человек в Бога не верит, он на любую подлость способен. Так мы устроены, нас только Господь в узде держит. Я тебя в церковь не агитирую, но в себе Господа храни, иначе сам с пути собьешься. Это запомни крепче всего. Мы на земле для того ходим, чтобы в последний день перед всем миром чистую совесть иметь. А совесть – это вера.
