Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
Каша была вкусная. Что за крупа, мужики не поняли – не то просо, не то овес. Попадались кусочки мяса и грибы. Но главное – каша была соленой! Пофартило как-то, взяли подводу с солью. Везли-то свои, не ляхи…
Соль в последние годы была главнее серебра. Серебром ни мясо, ни огурцы не засолишь, да на зиму не сохранишь. А за фунт соли мужики давали два пуда ржи!
Онцифир первым облизал ложку и положил ее на край стола. Он бы еще поел, но считал, что подручные должны быть сытыми. А мужики, легонько вздохнув, зачерпнули по последнему разу и сдвинули миску с остатками каши к вечно голодному Фимке. Пущай ест парень. Ему-то еще расти и расти!
– А хороша каша-то, – похвалил атаман. – А говорила – варить не из чего. Мастерица ты!
Акулина, зардевшись от смущения (какой же бабе не любо, если хвалят?), нарочито-смиренно ответила:
– Дык, ежели бы крупа добрая была… А то – просо с лебедой, да с грибами.
– Да уж, что бы мы без грибов-то делали, – поддакнул дед Мичура, главный грибник.
Если бы не его лисички, то неизвестно, как бы и жили. Пыталась как-то Акулина выбрать полянку в лесу и овес посеять – медведи были рады! С хлебом туго, а с мясом – чуть лучше. Рыбу ловить негде. Выручил Никита, заваливший недавно сохатого.
– А что, дед, у тебя вроде бы жбанчик пива оставался? – подмигнул Максимка. – А не то – цельных два? Как, атаман, не возражаешь?
Онцифир не возражал. После бани да опосля каши можно и пива попить. Ночку поспать в тепле, денек отдохнуть и снова в путь-дорогу, панов искать…
– Акулька, а винца не осталось? – не унимался Максимка.
– Винцо-то есть, да не про твою честь, – отрезала Акулина, но, посмотрев на атамана, испуганно спросила: – Доставать, а?
– Давай, – разрешил Онцифир, и расцветшая баба ринулась к двери.
– Зря. Бить ее надо, б…дь такую, а не похвалу строить. Ишь, каша вкусная… А хрен ли ей невкусной-то быть, коли с лисятами да с мясцом? Избалуешь бабу, – закряхтел озадаченный Мичура.
– Бабу не бить, самому не жить! – изрек Максимка и заржал.
Онцифир только махнул рукой – лупил стряпуху, если замечал, что пьяная, но сегодня бить было не за что. Если бы не дед, так и не заметили бы, что с похмелья.
Пока Акулина бегала, дед разливал пиво. Себя и бабу обнес. Баба обойдется, коли мужикам мало. А себя обделил, потому что и без пива по ночам часто вставать приходится. А не ходить – сноха орет, что вони много…
Выпили. Второй жбан атаман открывать не разрешил, а велел попридержать до завтра. Завтра, как выспится народ, опять баню топить, а жбанчик – как найденный будет!
Акулина принесла скляницу с добрый гарнец[16], вытащила береженые чарки, оставленные с прошлой добычи, и выставила миску с квашеной капустой. Подумав, добавила пяток луковиц.
«Фимка мал еще, а Матюшка, окромя пива, в рот ничего не берет. Ну, деду много не надо, старый… Акулька… как атаман решит. Пущай дед и стряпуха за одного питуха сойдут. Стало быть – на шестерых, по пять чарок на рыло[17]. Тогда вроде и ниче…» – мысленно прикидывал Максимка, жадно оглаживая глазами мутноватую бутыль с зеленым вином.
Атаман, словно подслушав, взял пустой жбан из-под пива и, перелив туда половину скляницы, убрал под стол.
– Это до завтра приберу! – строго сказал Онцифир.
– Атаман, да ты че? – оторопело протянул Максимка, расстроенный до глубины души.
– Хватит, – отрезал атаман. – Выпить – выпьем, а напиваться – с какой радости? Будешь щуриться, как татарин, да опохмелку просить. А облюется кто – мордой натыкаю!
– Да кто напьется-то? Че там пить-то, на столько мужиков! – простонал Максимка.
– Ну, как хошь… Тебе можем не наливать, если помалу не пьешь… Нам больше достанется, – ухмыльнулся атаман.
Мужик приглушенно прорычал. Вот и живи с таким атаманом!
В других отрядах веселее – и выпить без помех, и баб-девок там… А Онцифир свой порядок завел. Когда первый раз всех собрал, строго-настрого запретил девок и баб сильничать. (Если только по доброму согласию!) Потом сообщил, что лошадей да коров отбирать нельзя. Сказал, что сам за яйца подвешает, ежели что…
Поперву люди роптали. Как это так? Мы с ляхами воюем – честь нам и хвала! Девок бы позадастее и все остальное… Но потом поняли, что атаман прав. Был тут один такой, Леха, по прозвищу Муравей. Тоже сколотил отрядик, стал панов пощипывать. И хорошо у него это получалось. Потом возгордился выше Ивана Великого – начал требовать, чтобы ему девок давали, хлеб везли. Народ терпел. Ну, девок не жалко. Бери, пользуйся. Дырка ихняя до свадьбы не измылится! Хлеб нужен? На святое дело последний мешок отдадим! Давай, воюй, милый, береги нас! Стал атаман наглеть. Уже не девок, а баб стал требовать, лошадей у мужиков забирал – мол, на панов надобно им конными ходить! Попытались вразумить, что замужних брать – грех, а лошадей отберешь, так на чем же пахать и сеять? Мало, паны грабят, так ты чем лучше? Когда поняли, что Леху этим не пронять, решили по-другому поучить. Ночью, когда шильники спали, связали, лошадей отобрали. Хотели в Шексне утопить, но пожалели – все-таки за народ воевали… Подумали-подумали, взяли атамана Леху под белы ручки и посреди села, на глазах у соратников и выпороли… Потом – всех остальных, но не до крови!
Неделю, пока задница заживала, Леха лежал на пузе у вдовой попадьи, рыдал и прощения просил. Попадья – добрая старуха, мазала поротую жопу лампадным маслом. Народ из отряда разбежался (кто же будет служить поротому атаману!), а сам Муравей, не выдержав позора, ушел куда-то, куда глаза глядят – не то в Вологду, не то в Каргополь.
Отряды, где вольности, а значит, и беспорядка много, долго не гулевали. Если народ не разбегался, то либо паны били, либо свои. У Онцифира же всегда люди под рукой ходят. На болоте сидят те, кому податься некуда. Остальной народ по домам сидит. Зимой-то чего задницу морозить? Да и кормить лишние рты незачем. А снег сойдет – пахать надо, сеять, а в страду урожай собирать. Но коли атаман кликнет, то в любое время – страда не страда, а мужиков сотни две сбегутся… Очень удобно – сбежаться, навалиться на какой-нить отряд, а потом удрать. Разыскивать будут – всегда можно на шишиг свалить! В Пошехонских селах – от Хантонова и до Мяксы, Онцифира уважают, заместо барина чтут. Иной раз и суд ему вершить приходится, и споры о межах рассуживать. Худо только, что нечасто попадались маленькие отряды. Иной раз, чтобы заработать на кормежку, шишигам приходилось грабить и своих. А что делать? Правда, об этом никто не знал. Лес да болото – они все укроют…
– Ну, за здоровье, – осушил свою чарку атаман и бросил в рот щепотку капусты. Выпили, зачмокали капустой, захрустели луковицами.
– Надобно, чтобы между первой и второй стрела не пролетела! – засуетился Максимка, а атаман благодушно кивнул.
– Евфимию больше не наливай! – строго сказал Никита, кивнув на сына, задремавшего от сытости и выпитой чарки. Максимка кивнул – знаю, мол, самим мало! Выпив и снова захрустев, мужики заговорили. Видимо, все думали об одном и том же…
– Стоило Павлуху-то одного оставлять? – поинтересовался Матюшка Зимогор.
– А я что, силком его потащу?! – окрысился атаман. – Говорил… Так ведь ему, дурню, хоть кол на голове теши.
– Да это я так, – миролюбиво пожал плечами Зимогор. – Вольному – воля. Только ежели жив Павлуха останется, гнать его надобно в три шеи…
Атаман кивнул. Матюшка, даточный человек, послуживший в обоих ополчениях – и у Ляпунова, и у Пожарского, был у атамана правой рукой. Или, по-новомодному – есаулом!
– Почему гнать? – удивился Максимка, едва не пролив вино. – Он же не к бабе пошел, а ляхов ловить.
Онцифир, поглядев на есаула, кивнул – скажи, мол, почему…
– Гнать надо, потому что приказ не исполнил, – степенно пояснил Матюшка. – Онцифир что приказал? Приказал – в стан возвращаться. Стало быть, должен всякий его приказ исполнять. А Павлуха, почитай, что убег… У Пожарского, если убег не в бою, порка положена. В бою убег – казнят!
Проснувшийся Фимка, который хоть и не говорил, но все слышал, замычал и принялся махать руками, что-то доказывая…
– А вот это, Евфимий, не твоего ума дело, – строго сказал Матюшка, понимавший немого мальчонку. – Если отдали приказ, все! Умри, но выполни. А приказ – это закон! Раз – не исполнили, два – не исполнили, так это уже не войско будет, а так, одно название. Должен во всем порядок быть! Понял?
Фимка, удивленный обращением «Евфимий», только кивал, хотя он не понял – зачем нужно наказывать, если человек для дела старается? Похоже, остальные мужики тоже не поняли, но спорить не стали. Коли начальство говорит – так и надо.
Атаман, увидев, что Акулина сидит наособицу, удивленно спросил:
– А ты чего, похмелиться не хочешь?
– Да мне вроде немочно с мужиками-то пить, – зажеманилась баба, хотя и посматривала на вино с вожделением.
– Ну, че, немочно… Еще как мочно, – хмыкнул атаман. – Скляницу принесла, уберегла! Максимка, налей-ка бабе.
