Сергей Буркатовский - Вчера будет война

«Юнкерс» шарахается в сторону, его не зацепило, но прицел сбит, бомбы идут в чисто поле.

– … с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…

Сброшенный с установки наводчик еще жив, пальцы скребут землю, потом они замирают.

– … Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу…

Очередная пара «Юнкерсов» пикирует на вторую установку. Заряжающий в огромной каске не выдерживает, спрыгивает с разворачивающейся рифленой платформы, спотыкаясь, бежит к лесу.

– … то пусть меня постигнет суровая кара советского закона…

Наперерез ему от штабеля ящиков бросается здоровенный мужик с неразличимыми от пыли петлицами, с широким замахом бьет его по морде. Мужик и утирающий рукавом юшку пацан хватают за веревочные петли ящик со снарядами, бегом волокут обратно к ворочающей хоботком автомата зенитке.

– … всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

Рвутся сброшенные последней парой бомбы, и наступает тишина, которую постепенно размывают крики, стоны, пыхтение не успевшего тронуться паровоза, треск горящего штабеля шпал в стороне от путей. Обыденные страшные звуки самой страшной в истории войны.

Подпись – Чеботарев.

Андрей отдал честь знамени, забросил полученный карабин на плечо, четко развернулся и, уже уверенно печатая шаг, занял свое место в общем строю.

ЧАСТЬ 2

Главная Дорога

В ночь на 2 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте.

Мелкая пыль дождя оседала на пожухлых кустах, покрывала влажной пленкой единственную во всем автобате маскировочную сеть, натянутую над последней оставшейся ремлетучкой. Гуляющими по роще сквозняками влагу вбивало в щелястые кабины, задувало под растянутые плащ-палатки, а дальше она вполне уже самостоятельно забиралась внутрь рваных, подпаленных шинелей. Растянутые на кольях возле костерка портянки парили, но на каждую молекулу испаренной воды приходилось две ее товарки, немедленно занимавших освободившееся место. Мартышкин труд.

В мирное время половина из трехсот человек, остававшихся на этот момент в списках батальона, уже слегла бы с воспалением легких или ангиной. Но то – в мирное время. Сейчас людям вполне хватало других способов умереть, так что изможденные организмы просто не обращали внимания на всякие мелочи.

Напротив, низкое небо, изливающееся водяной пылью, сулило спокойный отдых – ни «мессеры», ни «лаптежники», ни корректировщики-«рамы» в такую погоду появиться ну никак не могли, так что можно было забыться хотя бы часа на три.

Война – наиболее радикальное средство от бессонницы. В сотне метров трое злых на весь свет усталых мужиков под дружные матюги правят кувалдой смятый на особо коварной колдобине колесный диск, колокольные удары доносятся небось до самого Киева – а тебе хоть бы хны. Правее еще двое регулируют наглотавшийся воды карбюратор, гоняя движок на полных оборотах – а тебе пофиг. Глухая пелена сна прошибается только яловым сапогом, ласково проходящимся по ребрам.

Андрей выпростал ноги из-под брезента, вскочил, лихорадочно оправляя мятую гимнастерку. Рядом, явно после аналогичной побудки, хлопал глазами Давид, перешедший за последнюю неделю из стадии небритости в стадию бородатости.

Старшина Селиванов не изменил своему правилу – никакого мата – и на фронте. В течение тридцати секунд, не допустив ни единого прямого оскорбления подчиненных, он привел обоих в чувство, обрисовал ближайшую задачу, мягко, насколько позволяла обстановка, намекнул на последствия в случае ее недостаточно быстрого выполнения и ушел, приминая немалым весом перепаханный гусеницами грунт. Андрей с Давидом переглянулись и босиком побрели в глубь рощицы, к протекавшему по дну неглубокой балочки ручью.

Железное стадо за ночь оставило свой след – радужные пятна нет-нет да и проплывали по темной воде, но за последний месяц бензин и масло стали частью повседневной жизни. Наскоро умылись. Давид вынул из набедренного кармана кусок похожего на тесто мыла, наполовину облысевший помазок и трофейную золингеновскую бритву, которую с присущим евреям талантом выменял в разведвзводе на недельное табачное довольствие. Андрей, кстати, тоже включился во фронтовой бартер – махнул свой карабин на «СВТ». Основная масса пехтуры самозарядки не любила дико, считая ненадежными. Так что и командир того пехотинца не возражал, хотя всего-то делов – ухаживать за оружием как следует. Намного проще, чем за машиной, кстати.

Андрей, подвернув штанины, скинул гимнастерку с плеч, стянул фуфайку и начал растираться, прогоняя остатки сонливости. Давид ругался под нос – бритье по холодку, да ключевой водичкой, занятие не из приятных, но явно и доходчиво выраженное неудовольствие старшины выбора не оставляло. «Мышки плакали, кололись, но продолжали кушать кактус», – настроение у Андрея чуть поднялось, но подшучивать над другом он не стал, тем более что аналогичный процесс предстоял и ему, а искусство обращения с опасной бритвой он так и не постиг, отчего вечно ходил в порезах. Хорошо хоть горло себе не перехватил.

Через две минуты Давид закончил и бросил орудия пытки Андрею. Наблюдая за его потугами, он краем рта усмехнулся. Знал ли комсорг о проблемах мышек – неизвестно, но, видимо, ассоциации у него были схожие.

Вернулись к костерку. Дождь приутих, и горячие портянки успели малость просохнуть. Настроение поднялось еще на полградуса, и к загнанным в рощицу машинам они подошли значительно веселее.

Остальные шоферюги уже подтянулись и группировались поротно. «Хозяйство Селиванова», как в шутку называли первый взвод, выглядело военнее всех, что и неудивительно. Большая часть водителей батальона была призвана либо перед войной, либо сразу после ее начала. Времени на превращение штатской шоферской вольницы в настоящих солдат просто не было – фронт требовал, по слегка измененному выражению Наполеона, трех вещей – грузов, грузов и еще раз грузов. Да и сам комбат, призванный из запаса в начале июня, больше походил на заведующего гаражом (каковым, собственно, до призыва и являлся), чем на командира, пусть и тылового – но командира. С соответствующими последствиями.

– Так, товарищи бойцы, – Селиванов тяжело подбежал от штабной палатки, одной рукой придерживая пилотку, во второй белел листок с самопальной картой. Понятно, Андреевого, как почти что штатного художника-чертежника, производства. – Всем смотреть сюда.

Строй разом сломался, два десятка коротко стриженных голов склонились над белым листочком. На школьных линеечках были достаточно подробно размечены ближайшие окрестности с указанием дорог, мостов и бродов.

– Так вот. По имеющимся сведениям, немцы нанесли сильный удар по нашим войскам где-то на севере. Где – мне не доложили, – он неприятно уставился на Андрея, уже успевшего пару раз проявить неуместное, с точки зрения старшины, любопытство, соответственно – командование приказало перебросить вот сюда, – промасленный палец ткнул в карандашный кружочек около верхнего обреза листа, – дополнительные силы. Нашему взводу поставлена боевая задача – прибыть на станцию Ворожба, загрузиться согласно приказу и следовать вот этим маршрутом, – палец проскреб вдоль помеченной дороги к северу – в район восточнее Глухова. – После разгрузки – возвращение на станцию Ворожба для следующего рейса. Старший колонны – я. Головной идет машина Савченко, я иду с ним. Порядок движения знаете.

Помолчал и добавил:

– Надеюсь, ребята, поспать вам хоть чуть-чуть да удалось. Потому что чует мое сердце – в ближайшую неделю такой роскоши нам не представится. По машинам!

* * *

Гудериан, Хайнц Вильгельм (Guderian), (1888–1954), генерал-полковник германской армии (1940), военный теоретик Наряду с де Голлем и Фуллером считался родоначальником моторизованных способов ведения войны. В своих книгах «Внимание – танки!» и «Бронетанковые войска и их взаимодействие с другими родами войск» (1937) Гудериан отводил главную роль в исходе современной войны массированному применению танков. В начале 1940-го командовал танковым корпусом во Франции, с июня 1940-го командующий 2-й танковой группой (с октября 1941-го – 2-й танковой армией). Фактический автор плана операции «Браун», предусматривавшей захват Москвы до наступления зимы 1941 года.

«Повелитель танков!»

Звучит, nicht wahr?[11] Глядя на ровно гудящие моторами и лязгающие траками колонны, командующий второй танковой группой генерал-полковник Гудериан был счастлив. Это его «ролики», его люди – и они наконец-то выполняют его собственный план. Фюрер – великий человек, ведь истинное величие государственного деятеля состоит в том, чтобы прислушиваться к имеющимся в его распоряжении экспертам.