Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— А ты представь, что было бы, если бы все вот так боялись? Вы ведь лихо начали. За считанные месяцы оккупировали почти полстраны и уверены, что мы проиграем, а мы будем бороться до последнего. Мы заставим вас понять, что никогда не сдадимся. Наплести с три короба, чтобы спасти свою шкуру, — это легко, но у меня другая цель. Вы должны понять, что мы никогда не прогнёмся. Будем стоять за свою страну до последнего.
Мне трудно было это понять. Как можно поставить интересы страны выше своих собственных? Но чисто теоретически да, я прекрасно понимала, почему эти герои молчали до последнего. Молчание, которое не сломить никакими пытками — тоже сила. Эти сволочи потому и бесятся, что понимают — этот народ не сломить ничем.
На следующее утро я снова сидела как на иголках, пытаясь настроиться на новый допрос, но оказалось, их больше не будет.
— Раз она продолжает упорствовать, значит, сдохнет как последняя собака, — заявил Химмельштос. Как ни жутко это признавать, но я вздохнула с облегчением. У неё не было ни единой надежды на спасение, и я сама в подобной ситуации желала бы сдохнуть как можно скорее, но слушая планы Химмельштоса, я поняла, что даже с этим не всё просто. Он не желал её ни расстреливать, ни вешать. Этот ублюдок придумал куда более изощренную казнь. Раздробить ей кости и, подвесив на верёвках, оставить умирать. Кто-то ещё подкинул идею облить её водой, чтобы больше помучилась перед смертью. Всё это «шоу», разумеется, должно было проходить на площади для устрашения тех, кто тоже не желает сдаться. Такой жуткой смерти злейшему врагу не пожелаешь.
— Сделай что-нибудь, — вцепилась я в рукав Вилли. — Ты же тоже командир, хватит прогибаться под каждую сволочь.
— Эрин, ты не понимаешь… Этот посёлок находится под их командованием, — тяжело вздохнув, он сдался.
— Хорошо, я попробую поговорить с штурмбаннфюрером.
— О чём вы хотите поговорить?
Как же ты не вовремя вернулся.
— Вам не кажется, что эта показательная казнь девушки слишком жестока? Мы же не дикари, в конце концов есть законы, принятые в армии.
— Эти свиньи должны уяснить, что их ждёт, если осмелятся посягнуть на жизни или имущество немецких солдат, их хозяев, — небрежно ответил Химмельштос. — Бросьте, обер-лейтенант, вы же не впечатлительная девчонка. Или вы продолжаете исповедовать чушь, что эти иваны достойны иного отношения?
— Я бы попросил вас сменить тон, герр штурмбаннфюрер.
Мне определённо нравится, что у Вилли прорезались зубы, но к сожалению, я хорошо понимаю, чем это чревато, если эсэсманы занесут нас всех в чёрный список. Будем дружно отдыхать где-нибудь в Аушвице.
— Это я просила поговорить с вами, чтобы отменить показательную казнь, — они оба недоверчиво уставились на меня.
Вилли едва заметно покачал головой, Химмельштос же с улыбкой сытого удава приподнял брови в напускном удивлении.
— Правильно я вас понимаю, русская девка едва не уничтожила наши склады, обрекая на гибель, а вы проявляете к ней сочувствие?
— Безусловно она заслуживает казни, — медленно ответила я. — Но не такой.
— Это почему же? — коварно спросил он.
— Да хотя бы потому что она так и не выдала своих, а значит, будет выглядеть героиней-мученицей. Вспомните, как год назад была казнена Зоя Космодемьянская? Она стала национальной героиней, привлекая в ряды партизанов новых парней и девчонок, одержимых идеей отомстить за неё.
— И что же вы предлагаете?
— Предлагаю не делать из неё Жанну Д-Арк.
Он прищурился.
— Звучит в какой-то мере разумно. Надеюсь, вы готовы доказать свою преданность нашему фюреру? Что это не очередной приступ трусливого малодушия изнеженной девицы?
— Разумеется, — внутренне обмирая, ответила я.
— Пойдёмте, — Химмельштос небрежно толкнул дверь допросной.
Вилли молча подорвался следом за мной. Впрочем, вряд ли он мне чем-то поможет. Я догадывалась, какую пакость приготовил для меня этот гад.
— Я слышал, вы совершенно не владеете оружием. Этому есть особые причины?
— Я умею стрелять, но как вы недавно сказали, каждый занимается своим делом. Я переводчица. Девушка безучастно посмотрела на нас и отвернулась.
— Держите, — Химмельштос протянул мне вальтер. — Смелее, вы же сами предложили по-тихому расправиться с этой тварью.
Его взгляд цепко прощупывал, считывая малейшие эмоции на моём лице. Мне стоило больших трудов сохранять невозмутимый вид. Нужно каким-то чудом продержаться, не выдать своей ненависти, своего страха. Я задержала дыхание, спокойно глядя в глаза девушке.
— Давай же, — она чуть заметно шевельнула губами.
Опять это чёртово «другого выхода нет», но рефлексивность я буду потом.
— Ну и чего вы медлите?
— По правилам нужно огласить приговор.
Химмельштос нетерпеливо махнул рукой. Я медленно произнесла положенную речь. Ну всё, тянуть больше нельзя. Один… Как же это тяжело — целиться в того, кто смотрит прямо в твои глаза. Два… И тем не менее, я делаю это. Три… И неизвестно, сколько ещё сделаю, лишь бы не оказаться на её месте. Четыре… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть. Пять!
— Всё? — я вернула Химмельштосу вальтер, надеясь, что у меня не дрожат руки. — Я могу идти?
Как в тумане я вернулась в штаб и торопливо сдёрнула с вешалки шинель.
— Подожди, — Вилли сжал моё плечо.
— Пусти, я ухожу.
— На тебе лица нет, ещё хлопнешься по дороге в обморок, — он достал из ящика стола какую-то бутылку и наскоро плеснул немного в стакан.
— Со мной всё в порядке, — я бесцеремонно забрала бутылку и развернулась на выход.
— Проводи её, — крикнул кому-то Вилли.
Вальтер, умница, не стал задавать дурацких вопросов, и к дому мы добрались быстро.
Я не помнила, сколько просидела в тишине, не зажигая даже света, глядя в одну точку. Мне казалось, это всё дурной сон, и я проснусь, убедившись что никакого Химмельштоса в посёлке нет. Шнапс не помог. Даже после второго стакана я по-прежнему чувствовала себя трезвой. Нервы словно стянула тугая пружина.
Хлопнула дверь. Наверное, Фридхельм вернулся. Он скорее всего уже знает, что произошло, и это хорошо. Не надо ничего объяснять.
— Ты когда-нибудь смотрел в глаза человеку, которого собираешься убить?
— По-моему, тебе хватит, — он убрал со стола бутылку.
— Верни на место, — тихо сказала я.
Он потянул меня за руку, вынуждая подняться, и
