Тренировочный День 5 (СИ) - Хонихоев Виталий
— У тебя тут все тааак забито. Расслабься.
— Я на массажном столе после сеанса. У меня все расслаблено. Ты то чего приперлась, Бергштейн? Подружки твоей тут нет. — ворчит Айгуля. Ловкие пальчики скользят вниз и разминают ей ступню… неожиданно приятно.
— Юлька Синицына посралась с остальными. — вздыхает Лиля откуда-то сзади и сверху: — вещи собирает. А я осталась. Я с ней несогласна, но и ссориться на пустом месте…
— Что значит на пустом месте⁈ — Айгуля от возмущения приподняла голову и повернула ее назад, чтобы увидеть эту наглую Бергштейн: — да ты знаешь, что она сделала⁈ Она… да она… — девушка задыхается от негодования. Вот как объяснить этой Лильке? Ей же все в жизни легко давалось, она сразу с золотой ложкой во рту родилась, вон и тренер говорит, что есть «выигрыш в генетической лотерее», она и быстрая, и сильная и двигается так, словно каплю ртути на площадку уронили — тут и сразу же там! Против нее и Синицыной играть — как против стены бетонной, никакой надежды нет. Она при этом всем еще и гулять умудряется, каждую пятницу-субботу на танцах в парке зажигает и портвейн из горла глушит! Конечно, если ты такая, так тебе и делить с окружающими нечего, то-то она веселая и легкая в общении и все у нее друзья!
— … не понимаешь ты ничего. — наконец говорит Айгуля и садится на массажном столе, прикрывая простыней свою грудь. Конечно, думает она про себя, вот как донести до этой Бергштейн что такое — работать в плавильном цеху и одновременно учиться в вечерке? Когда никто в тебя не верит, с самого детства она — сплошное разочарование. Салчакова то, Салчакова сё… никто ее не замечает. Всем подавай звезд, ту же Черную Птицу, холодную и неприступную как Снежная Королева или Железную Кайзер, Лильку Бергштейн, яркую, красивую и всегда позитивную, Машку Волокитину, Наташку Мордвинову, Светку Кондрашову… и никто никогда не обращает внимания на нее… она просто Казашка и все. Ирония судьбы — даже кличка, которую ей дали фанаты — не оригинальная! Потому что нету Кайзер большой или малой, зеленой или красной, но у них в команде она — Большая Казашка! Она даже клички своей собственной не заслуживает! Как это объяснить Бергштейн?
— А ты объясни. — неожиданно серьезно говорит Лилька: — Витька всегда говорит, что язык нам для того и дан чтобы друг друга понимать. А если говорить «ты не понимаешь», то так и гориллы могут. А ты не горилла. Это Валька Федосеева — горилла, знаешь какая она сильная? Уу… — девушка поводит плечами и ежится: — как схватит — не вырвешься… чуть не задушила.
— Ха, — хмыкает Айгуля, поправляя волосы на голове: — слышала я про то, что ты к Вальке клинья подбивала… ты чего, серьезно⁈ То есть тебе девушки нравятся? Подай-ка мне бюстгальтер, вон там, на стуле висит.
— Да неправда все! — мотает головой Лиля: — вовсе не нравятся! Я… просто случайно! Я к Витьке ночью шла и заблудилась!
— Серьезно так ты от курса отклонилась. — кивает Айгуля, принимая белый спортивный бюстгальтер из рук Лили: — и как ты в пионерском лагере ночью в палате полной разгоряченных пионеров не оказалась вообще? Вполне в твоем духе было бы… а потом мы бы выслушивали очередную легенду лагеря «О Доброй Волейболистке».
— И… ладно. Лучше уж в палату с озабоченными подростками чем к Вальке в лапы. — говорит Лиля, протягивая Айгуле ее футболку: — так что ты хотела мне объяснить? Чего я не понимаю?
— Чего ты не понимаешь? — Айгуля застегивает спортивный бюстгальтер спереди и проворачивает его застежкой назад, продевает руки, закидывая бретельки на плечо. Смотрит на Лилю. Задумчиво прикусывает губу. Думает о том, что вот такой взгляд как у нее — открытый и задорный, веселый и в то же время наивный — бывает только у детей. Причем у тех детей, которых ценили и хвалили с самого детства. А она… она вдруг вспоминает как давным-давно она с такой радостью ожидала когда дядя Амир приедет на свадьбу сестры матери и приготовит свой знаменитый плов в большом казане, с изюмом и барбарисом, такой сладкий, что его можно было есть вместо торта или конфеты, такой вкусный, что его можно было есть целый день и даже объевшись — все равно хотеть еще немного. Такой ароматный, что на запах приходили все соседи в округе, приходили и затевали неспешные разговоры, садясь прямо на ковер и хваля мастерство дяди Амира, принося с собой гостинцы и раскуривая большой кальян в гостиной… а плов всегда ели с большой фарфоровой тарелки, отделанной золотом и согласно легенде — когда-то принадлежащей самому султану Сулейману.
Она вспоминает как она, десятилетняя восторженная девочка — несется по коридору с улыбкой, неся в руках большое синее блюдо с готовым пловом для гостей… и как катится кубарем, споткнувшись об оставленную кем-то в коридоре обувь… как во все стороны летят осколки драгоценной синей тарелки вперемешку с пловом. Она разбила синюю тарелку! Мало того, что оставила всех без угощения, так еще и драгоценную синюю тарелку разбила… она помнит, как на нее смотрит мама — с разочарованием во взгляде. Как на нее смотрят, качая головой, как будто говоря «а чего вы от нее ожидали? Она даже блюдо с кухни принести не может нормально, криворукая». На ее мать смотрят с жалостью, мол дал бог такое дитя…
А ей говорят, что она — неумеха, на ровном месте спотыкается, какая еще обувь, нет в коридоре никакой обуви, уважаемые гости не могли в коридоре обувь оставить, ты что, дура? Ты смотри-ка, она еще и оправдываться пытается! Ты знаешь вообще, сколько продуктов сейчас коту под хвост пустила, а? Мало того, что мать опозорила, гостей без еды оставила, так еще и вину переложить пытается! Какая бесстыжая! Вон, он твой обед, на полу, собирай и ешь! Да не тяни в рот ничего, выбрось, никто с пола не ест, дурочка. Вы посмотрите на нее… и дядя Амир, который со вздохом встает и говорит, чтобы все подождали, что он сейчас еще приготовит, чтобы не кричали на девочку, она маленькая еще, ничего, ничего… а ее мама извиняюще склонялась перед всеми и оправдывалась, заставляя и ее извиняться…
И почему-то от слов дяди Амира становилось еще обиднее, а мама больно ударила ее по голове, и она разрыдалась прямо там, закрыв лицо и убежав во двор… она сидела, спрятавшись за сараем на дереве до самой ночи. В тот день ей так и не досталось ни горсточки плова… и с тех пор он ей в горле комом вставал. Вот так она и росла, никто никогда не хвалил ее за достижения или победы, она всегда была «неумехой» и «криворучкой». И когда ее пригласили играть за команду Комбината — мама удивилась. Не похвалила, не сказала, что она гордится дочкой и ее достижениями, нет. Она — удивилась. Так и сказала «неужели там у вас на Комбинате нормальные люди кончились? Ты же ничего не умеешь, опять нас подведешь.».
— Как тебе объяснить? — повторяет она, глядя в глаза Лили Бергштейн: — да не поймешь ты, везучая. Все-то тебе легко дается. Не у всех судьба такая, понимаешь? Это ты у нас Моцарт волейбола, а мы все — Сальери. Ну как ты нас поймешь?
— Легко. — говорит Лиля: — я умная. Иногда бываю. Так и Витька говорит, мол я альтернативно одаренная, так что ты говори, а я пойму. А если не пойму, так ты два раза объясни.
— Скажи мне, Лилька, ты в жизни когда-нибудь сомневалась? В себе например? В том, сможешь ли? В том — достойна ли всего что у тебя есть или ты просто — самозванка, а люди в тебя поверили, а ты всех их обманываешь… а? — Айгуля надевает футболку и встряхивает волосами, собирая их на затылке в «конский хвост».
— Сомневалась? Конечно! — девушка сияет искренней улыбкой, на которую больно смотреть: — конечно сомневалась! Вот например — взять крем-соду или тархун? Или там когда кофточку выбираешь, какого цвета? А если не пойдет? И…
— Вот-вот. — кивает Айгуля: — вот они, твои сомнения. В жизни ты, Бергштейн в себе не сомневалась, вот и весь ответ. Так что не поймешь ты меня. А Синицына твоя — стерва и все тут.
— Юлька хорошего хочет. Она просто тебя драконила, чтобы ты сильнее стала. Сомнения свои преодолела. Понимаешь… — Лиля морщит нос и чешет в затылке: — … Юлька сразу сказала что ты — слабое звено и…
