Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
[1] Эта игра тоже из романа «Сон в красном тереме».
[2] Костяшка 3-1 называется «гусь», как известно, гусь — символ письма, весточки.
[3] Костяшка 3-3 — «платье» — ассоциируется также с летящей ласточкой: так там расположены точки.
[4] Пять точек на костяшках напоминают цветок сливы: серединка и лепестки.
[5] Одна точка ассоциируется со звездой, луной, солнцем. Бэйсин — Полярная звезда. Костяшка 2-1 называется «петух».
[6] Костяшка 5-6 называется «топор».
[7] 5 — слива, 6 – как гора и к тому же намек на неудачный стих Ся Юньни.
[8] Шестерка — «небо».
[9] Костяшка 5-1 называется «одинокая».
[10] Четверка — «человек». Три точки, расположенные по диагонали, напоминают горный склон.
[11] Костяшка 2-2 называется «скамья».
[12] (Мф. 22:21)
[13] На самом деле с этим экзаменом сюань все намного сложнее, но у меня псевдоисторический сеттинг! Мне можно немного смухлевать.
[14] Сюаньцзе содержало характеристику кандидата.
[15] Министерство чинов.
[16] Старинное название берилла.
Глава 11. У воды плотный сгусток тишины
Им даже выделили небольшой отряд сопровождения, учитывая, что в приграничных землях ситуация неспокойная. Но командир честно признался: если силы будут неравны, никто не станет сражаться насмерть.
Юньфэн пожал плечами, а Нежата вздохнул:
— Остается надеяться на милость Божию.
И они отправились в путь. До Кайфэна добрались без приключений. Этот город, разоренный несколько лет назад, уже начал оживать и чем-то напомнил Нежате Киев, не так давно тоже пострадавший от монголов. Напоминал настроением. Зыбкость и неустойчивость сквозили во всем, однако упорное желание людей жить хорошо, жить, как прежде, забыть об опасности и смерти — это было сильнее очевидной близости конца. По улицам бегали мальчишки кое-как одетые, но вооруженные палками. Сражались, шумели. Юньфэн вспомнил стихи Гао Ши:
— Подростки из Инчжоу в степи влюблены,
Одеты в лисьи шубы. За городом охота.
Вина и сотня чарок таких не опьянит.
Степных народов дети с младенчества в седле.
Глава уезда, человек с простым усталым лицом, пригласил их к себе на ужин, чтобы обсудить дела в спокойной обстановке. Пришел еще начальник ямэня и командир городской стражи. Глава уезда неторопливо рассказывал о набегах мэнгу и последствиях, о том, как они устраивают бегущих с границы людей, как используют присланное из столицы зерно, кому раздают, по какой цене продают, сколько оставляют, об урожаях, о смертности и многом другом. Было понятно, насколько жизнь у них здесь непростая и что, пытаясь все устроить и управить, они прилагают все силы. Вернувшись к себе, Юньфэн сел писать отчет. Даже если эти люди и допускали ошибки или недочеты, даже если они где-то и злоупотребляли властью, было ясно: они делают все возможное для налаживания жизни в приграничных землях.
Пробыв в Кайфэне еще несколько дней в наблюдениях за городскими буднями, Юньфэн убедился в верности своих выводов. Жалоб на чиновников им не поступало, так что они спокойно простились со скромным начальником уезда и отправились в Лоян.
Вечером остановились на постоялом дворе. Хозяева были очень обеспокоены слухами об отрядах монголов, рыщущих в округе. Обсуждали, куда бежать, куда прятаться, суетились, таскали какие-то вещи и почти не обращали внимания на постояльцев. Начальник отряда еще раз напомнил, что они не станут сражаться «с превосходящими силами противника», но звучало это так, будто они в любом случае разбегутся.
Делать все равно было нечего: на постоялом дворе не спрячешься. Оставалось только надеяться, что с воинами мэнгу они чудесным образом разминутся. Впереди было еще четыре дня пути. Второй день прошел спокойно, а неприятность приключилась на третий день после большого привала. После обеда Юньфэна и Нежату в повозке разморило, и они не сразу заметили, как остановился экипаж, не обратили внимания на странную суматоху снаружи. Вдруг бамбуковая шторка над входом шевельнулась, из-за нее выглянул перепуганный Саньюэ, крикнул:
—Господин! Там мэнгу! — и исчез.
Ао Юньфэн с Нежатой поспешили выбраться наружу. Из-за поворота дороги уже слышался топот копыт. Лошадка в упряжке взволнованно заржала, и издалека ей отозвалась другая лошадь.
— Мы уже не успеем убежать, — сказал Юньфэн, оглядываясь.
— Даже если и скроемся, повозку они все равно увидят и станут искать. Еще и остальные им попадутся, — отозвался Нежата.
— Тебе не страшно, Чжай-эр? — спросил Юньфэн.
— Очень страшно, — смущенно улыбнулся Нежата. — Может, все-таки спрячемся? Вдруг они примут правила игры и не станут нас искать? Заберут, что им нужно, и уедут?
— Давай попробуем…
Но не успели они найти укрытие, как перед ними точно из-под земли вырос небольшой отряд всадников в кожаных доспехах с луками и колчанами за плечами. Они загомонили, переговариваясь на непонятном языке, несколько человек бросились в заросли вверх и вниз по склону, кто-то схватился отпрягать лошадь, другие залезли в повозку и принялись перерывать вещи путников. Ценного там было мало: несколько связок медных монет, из одежды же чем-то стоящим был только официальный костюм чиновника — лишь он был сшит из хорошего шелка. Никаких украшений, никаких драгоценностей…
Вскоре притащили за шкирку Саньюэ, который, видимо, не посмел далеко уйти от своего господина. Затем монголы принялись обсуждать что-то, указывая на пленников. Всех троих тщательно ощупали и осмотрели. Тощий долговязый Саньюэ им, видно, совсем не понравился и его решили просто прикончить на месте. Едва воин достал из-за пояса кинжал, как верхний склон горы ожил, зашевелился и заревел, и, ломая бамбук и деревья, из ветвей и листьев выскочило чудовище. Его зеленая шкура с желтыми подпалинами сливалась с травой, но восемь страшных морд скалили и разевали грозные пасти, восемь хвостов разбивали в щепки стволы молодых деревьев, десять лап рвали когтями землю[1]. В это было трудно поверить, но не поверить было невозможно. Диковинный зверь, злобно рыча, мчался вниз. Монголы повскакали на коней, кинулись прочь, забыв обо всем. Саньюэ, Ао Юньфэн и Нежата, замерев, наблюдали за жутким божеством, которое, настигнув одного из монгольских воинов, растерзало в мгновение ока и его, и его лошадь.
— Нам конец,
