Главная роль - Павел Смолин
— Встань рядом, Дмитрий Егорыч, — почти неощутимо для стороннего наблюдателя нахамил я.
Шевич, однако, как действующее лицо хамство ощутил — до этого момента я обращался к нему на «вы», что необязательно, но он привык. Посмурневший дипломат сделал шаг.
— Ближе.
Еще.
— Что ты как не родной, Дмитрий Егорович? Ближе.
Дипломат подошел вплотную. Потеет, бедолага.
— Скажи-ка мне, Дмитрий Егорыч, — положил я руки ему на плечи, воспользовавшись преимуществом в росте на добрую голову. — Тебе третий номер в Табели о рангах не жмет?
Дрожащей рукой Шевич вынул из кармана платочек и промокнул лоб:
— Простите, Ваше Императорское Высочество, я не совсем понял вашего вопроса.
Сдавив пальцами плечи посла, я улыбнулся шире:
— Для Тайного советника, Дмитрий Егорыч, ты производишь многовато шума. Тебе было велено пытаться разжечь гражданскую войну? Ты кем себя возомнил?
— Ваше Высочество, — Дмитрий Егорович вздернул подбородок и очень аккуратно взялся за мои запястья. — При всем моем почтении к вам, я прожил с этими дикарями достаточно, что бы понять — они уважают только силу. Избыточно любезное отношение здесь не приветствуется, а доброта и великодушие считаются слабостью.
— Как и везде, — отпустил я его.
Шевич натянуто улыбнулся:
— С цивилизованными людьми проще договориться, Ваше Высочество. Я придумал дивную интригу, которая нисколько не умолит ваших заслуг, совершенно, впрочем, иллюзорных — дружба здесь…
Внезапно охватившее все мое естество бешенство — это вот это чмо со мной свысока говорить будет⁈ — вылилось в удар в солнечное сплетение Шевича. Я — не боксер, но такой удар никаких навыков не требует. Закашлявшись, Дмитрий Егорович схватился за живот и согнулся.
— Значит так, — наклонившись, шепнул я ему. — Все свои интриги ты с этого момента прекращаешь, а все вопросы и разговоры сводишь к тому, какая Япония хорошая — я так делаю, и у меня все хорошо. Возомнишь себя самым важным еще раз — отправишься на корм акулам, и министр Гирс тебя не защитит. Ты понял, Димка?
— Так точно, Ваше Императорское Высочество! — выпрямившись, просипел Шевич, сопроводив слова верноподданнически вытаращенными глазами.
— Некоторые люди и вправду принимают доброту за слабость, — вздохнул я.
— Премного виноват, Ваше Императорское Высочество!
Когда Великий князь и вернувший чувство ранга посол вслед на старым Токуэмоном покинули комнату, совершенно ничем не отличающийся сегмент стены отошел в сторону, и на татами вышел потный от жары и впечатлений, нервно чешущий полученный в облаве на мятежников шрам, офицер Тайной полиции и скомандовал сам себе:
— Нужно как можно быстрее отправить донесение Комитету!
Глава 15
Доберемся ли мы когда-нибудь до Императора Муцухито? Николай, похоже, таким вопросом не задается, поэтому из Кагосимы мы отправились обратно в Нагасаки. Точнее — в расположенный неподалеку от нее кусочек Российской Империи, «деревню русских моряков», которую японцы называют «Инасамура». Территория честно арендована у Японии под базу, и «принимающей стороне» оно выгодно: русские покупают у местных припасы, уголь — а его флоту нужно жесть как много — пошире открывают мошну в публичных и «чайных» домиках и помогают местным девушкам зарабатывать на приданное.
Удивительный социум все-таки: бедная деревенская девушка приходит в город и совершенно законно заключает с иностранцем договор о временном браке. Сроки разнятся, но как правило договор истекает одновременно с «командировкой» моряка. После этого девушке выплачивается заранее оговоренное вознаграждение — бонусом идут полученные за время «семейной жизни» подарки, и возвращается в родную деревню, преподнося заработанное довольному такими раскладами жениху в качестве приданного. Данный факт дает неплохое представление об уровне экономического процветания японской деревни.
«Память Азова» рассекала темные воды и пускала дымы в усыпанное звездами небо. Повезло с ним япошкам — весь Млечный Путь как на ладони, красота неописуемая.
Принц Арисугава с нами не поехал — мы высадили его на шлюпку десяток минут назад — а мы с Николаем привычно курили папиросы у лееров, глядя на подсвеченный редкими огнями японский берег.
— Лет через шестьдесят-семьдесят там, — указал я на Японию. — Будут стоять небоскребы вроде тех, что строят Американцы в Чикаго. Их иллюминация сделает японскую ночь неотличимой от дня. Могучие транспортные развязки и железные дороги покроют всю страну, а сама Япония по экономической мощи сравняется с теми Великими державами, кто сможет дожить до середины двадцатого века.
— Эти люди — не дикари, — кивнул цесаревич. — Ты был прав: дикари живут в индийских трущобах, а здесь царит железная дисциплина. Когда римские легионы громили многократно превосходящих их числом, на их стороне была железная дисциплина. Поговорив с этими людьми, посмотрев на их жизнь и работу, проделанную за последние годы, я склонен верить твоим теориям — если японцы продолжат в том же духе, они вполне могу войти в клуб Великих держав.
Спасибо, Господи!
— Рационализм убивает этот мир, Никки, — вздохнул я, для разнообразия не притворяясь, а искренне. — Эти, — указал на берег. — Все поняли и отринули свою уникальную культуру и традиции как «бесполезные», решив равняться на лучших — иначе им уготована плачевная участь островной нищей страны, с которой разговаривают с позиции силы. С рациональной точки зрения, они сделали правильный выбор: судьба всей нации и будущее многих поколений гораздо важнее сотни способов любования цветущей сакурой.
— Безусловно, — покачал головой Николай. — В земном мире ты стоишь ровно столько, насколько ты силён.
— Я согласен с тобой, — кивнул я. — Большие страны ведут себя как бандиты, маленькие — как проститутки.
— Так! — хохотнул цесаревич. — Но есть и исключение — австрияки ведут себя как исключительные кретины.
Поржали — хуже австрияка в эти времена зверя нет.
— Больше всего мне жаль Китай, — признался я. — Только представь, Никки: больше трех тысячелетий непрерывной, задокументированной истории. Сотни миллионов человек населения на пике могущества! Четыре полноценных империи, которые сменяли друг друга с перерывами на существование государств поменьше. Уникальнейшая философская школа — Конфуцианство. Уникальнейшая система верований и духовных практик — даосизм. Когда наши с тобой предки, прости-Господи, с голой жопой бегали по лесам, Китай уже был непредставимо древним. Когда эпоха Империи Хань подходила к концу — ровесница Античного Рима, кстати — китайцы уже осознавали, что живут в Империи, которой приходит конец. Античный Рим и его соседи столетиями не могли понять, что Империи уже нет, ведь
