Главная роль (СИ) - Петров Андрей Алексеевич

Режисcер

«Вся жизнь – театр, а люди в нем – актеры»

(У Шекспир)

1

На двадцать девятом году жизни режиссер Игорь Скороходов наконец понял устройство мира. Он осознал, что является единственным реально живущим человеком во вселенной. Все остальные, те, кого он знал лично, кого хоть раз встречал на улице или в транспорте, были просто актерами, играющими для него свои большие, маленькие или вообще эпизодические, роли. Игорь понимал, для чего это было нужно, пусть такое понимание и льстило его самолюбию. Режиссер Скороходов, никогда не видевший своего якобы погибшего отца, являлся Сыном Божьим, посланным на грешную землю для создания чего-то изумительного в театре.

О таком положении вещей Игорь догадывался еще с раннего детства, но не относился к своим догадкам серьезно. Однако годы шли, и Скороходов стал все больше замечать некую наигранность в поведении окружающих его людей, а с поступлением на должность режиссера в Малый театр, научился обнаруживать актерскую игру. И, окинув окружающих профессиональным взглядом, осознал, что все они играют. Играют для него. Одни виртуозно, другие средне. Большинство исполнителей эпизодических ролей играли свои роли из рук вон плохо.

Так к двадцати девяти годам в голове у Игоря сложилась абсолютно ясная картина мироздания, которая многое объясняла в жизни режисера и эту жизнь значительно упрощала. Бросает его, например, очередная девушка. Раньше бы Скороходов удивился: как же можно отказаться от него, величайшего режиссера, признанного во всем Малом театре гения?! А сейчас, услышав заявление о разрыве отношений, говорил себе: «Ага, значит, такая у нее роль. Делается это, конечно, для того, чтобы я прочувствовал ситуацию и отразил ее в своей новой постановке». И вот на удивленную девушку внимательно взирал улыбающийся Скороходов, лукаво подмигивая и не произнося ни слова. Дама, как правило, спешила вскочить на ноги и быстрым шагом, испуганно озираясь на полоумного, уйти, исчезнув не только из жизни режисера, но и, как понимал он теперь, из мира вообще.

Игорь был практически уверен в том, что живет среди актеров. Практически – но не совсем. Как всякий творческий человек, Скороходов был человеком сомневающимся. Режиссеру необходимо было убедиться в правильности своей идеи. Для этого он решил изобличить кого-нибудь из актеров. Первым порывом было желание рассказать о своем знании знакомым и посмотреть на их реакцию. Но, подумав, Игорь отказался от своей затеи. Если уж кто играет одну из главных ролей, то он должен быть очень хорошим актером, который вряд ли расколется. Гораздо проще было разоблачить какого-нибудь бездаря из уличной массовки.

Для этого Игорь выбрал погожий, солнечный день воспетой поэтами золотой осени. Собравшись с мыслями, он вышел на центральную улицу города, соединяющую аэропорт и мэрию. Здесь всегда было много людей. Среди гудящей и толкающейся массовки, спешащей, как понимал режиссер, попасться ему на глаза и, с чуством выполненного долга, навсегда покинуть этот мир, Игорь заметил одну странно одетую девушку. Она была в длинном закрытом черном платье, наподобие тех, какие носят мусульманки в странах Ислама. Взглядам прохожих открывались только тонкие кисти рук и удивительно красивые карие глаза девушки. Сейчас их взгляд выражал крайнюю сосредоточенность, было видно, как напряжена мусульманка. Режиссер понял, что она, как начинающая актриса, просто взволнована перед своим первым (и последним) выступлением.

«Вот ее-то мы сейчас и расколем»,- подумал Игорь и решительно шагнул в сторону девушки.

2

Нинель Зарипова от природы была авнтюристкой. Разного рода авантюры были ее страстью, смыслом жизни и ее домокловым мечем, висевшем над ней на тончайшем волоске и только чудом не опустившимся на безбашенную голову Нинель до двадцати семи лет. И, похоже, потеряв всякое терпение (как может потерять его любая самая холодная железка от выходок этой девушки), собирался наконец отсечь хорошенькую головку авантюристки; во всяком случае волосок, державший меч, рвался на глазах.

Одним из основных правил Нинель было никогда ни о чем не жалеть. Однако, приюлижаясь к зданию аэропорта, девушка была готова им пренебречь. Она почти уже жалела, что согласилась стать террористкой-смертницей. Хотя еще месяц назад, когда бывший школьный приятель, в последние годы с головой ушедший в Ислам, предложил ей взорвать себя в аэропорту, Нинель согласилась не раздумывая. Поход с бомбой обещал стать блестящим приключением, интереснейшей в жизни Нинель авантюрой и поистине взрывным концом порядком поднадоевшей жизни. Несмотря на все многочисленные приключения и авантюры, жизнь казалась девушке невыносимо скучной и пресной. Она почти не представляла, как некоторые умудряются дожить до семидесяти-восьмидесяти лет, не умерев по дороге от тоски. Самой Нинель двадцати семи годов этого занудства хватило по горло. Она была сыта, пресыщена, и потому с готовностью пошла на то, чтобы подорвать себя.

Люди, готовившие и ининструктировавшие ее, совсем не были религиозными фанатиками. Они были так же далеки от Ислама, как сама Нинель. Девушка поняла, что связалась с очень серьезной структурой, пользующейся религией как приманкой для сотрудников низшего звена – так называемых Исполнителей.

Вообще, организация имела три звена. Многочисленные исполнители входили в низшее. Туда же, как ни унизительно ей было это признавать, относилась и сама Нинель. К среднему принадлежали Организаторы или Инструкторы – железные безэмоциональные люди, одетые в одинаковые строгие черные костюмы и носившие неизменные солнечные очки. Перед Исполнителями они появлялись редко, всякий раз для того, чтобы по-военному четко проинструктировать их. Инструкторы не говорили ни одного лишнего слова, ни разу на памяти Нинель не проявляли ни одной эмоции. Девушка подозревала, что имеет дело с роботами, причем не из лучших.

Высшее звено состояло, как поговаривали среди тех исполнителей, которым не удалось еще ничего исполнить, из одного человека, мозга всей организации, того болта, на котором и держалась вся сложная конструкция. Никто точно не знал, кем он был, да и был ли вообще: Исполнители ни разу не видели своего шефа.

Как только Нинель появилась в лагере для Исполнителей, ее сразу приметили как человека, которому не нужно вешать на уши тухлую лапшу в виде религиозной исламистской чуши (Нинель так и не поняла, кто этим занимается, ни одного «проповедника» она в лагере не видела). Инструкторы взяли девушку на заметку и стали интенсивно готовить к исполнению терракта, который предполагали устроить в аэропорту. И за неделю до часа Х Нинель была полностью подготовлена и проинструктирована.

Свою последнюю неделю Нинель прожила, горя нетерпением. Но она неожиданно испытала сомнение, которое с переменным успехом пыталась побороть. Однако оно накатывало снова и снова, возбуждая в Нинель злобу и раздражение. И потому она хотела, чтобы долгожданный день настал побыстрее.

Последнюю ночь Нинель провела, смотря на звезды и пытаясь зарядиться от них этой холодной неземной решимостью молча излучать свой холодный свет и молча же гаснуть. Однако девушка еще больше разряжалась. «Звезды гаснут утром, но приходит ночь, и они загораются на небе снова, - говорила себе Нинель, - а я не загорюсь больше никогда». На террористку накатила волна абсолютно непривычной для нее меланхолии.

Утром сам Инструктор зашел к ней в комнату, принес последний в ее жизни завтрак (можно было бы и повкуснее). Он заставил Нинель повторить поминутно план действий, надел на нее пояс смертника, накинул поверх просторную черную тряпку, призванную замаскировать пояс но показавшуюся Нинель чересчур подозрительной, о чем она, впрочем, предпочла промолчать. В ухо девушке засунули микроскопический наушник («Для экстренной связи» - пояснил Инструктор).

И вот Нинель была полностью собрана и должна была выдвигаться на место. Неожиданно в дверях Инструктор удержал ее за руку. Нинель обернулась и с изумлением увидела, что тот снял свои неизменные очки. Глаза мужчины вовсе не были холодными, напротив, они выражали глубокую скорбь.