Зима 1237 - Даниил Сергеевич Калинин
– Дурак!!!
На последних словах своего противника я не выдержал, дав волю чувствам:
– Не могли рать собрать?! Не могли?! А как же рать монгольская, что дружины князей Киевского, Черниговского да Галицкого, да половцев им союзных на Калке разметала, а?! А как же Булгар, павший под саблями воев Батыевых?! Что, слабый противник был? Что, никогда булгары русскую рать в поле не били, Муром не брали?! Иль половцы степь покидают, в землю угорскую просто так бегут?! Разве не столетия жили куманы на рубежах наших?! Да ведь только союзная рать Мономаха и прочих князей сумела их отогнать, и то на время!
Ближник княжича примолк, не смея ничего ответить, а я меж тем обратился к по-прежнему окружающему нас люду:
– Не хотите в лесу землянки готовить да запас в лабаз перенести?! Ну, ждите! Ждите, когда Батый по реке пойдет с первыми крепкими морозами, когда лед прочный встанет! Это вам не половцы, что летом через дебри лесные до погоста еще не сразу дорогу найдут, а вы в любой момент в чаще спрячетесь и в ней же прокормитесь. Ждите! Пока морозы ударят такие, что в лесу без крыши над головой остаться да без печи теплой будет смерти подобно! Когда из еды у вас останется только то, что с собой впопыхах схватить успеете! Ждите, когда придет татарва да всех баб, от мала до велика, по кругу пустит, а деток малых и стариков под нож отправит… Ждите! Когда оставшихся в живых, словно скот, плетьми в отару сгонят да после впереди своих воев живым щитом на стену того же Пронска погонят саблями да копьями! Заместо степняков в груди белые стрелы русские примете, дурачье лапотное…
Смачно сплюнув и вдруг осознав, что уже немного отпустило, я продолжил более-менее спокойно:
– Вы поймите, люди добрые, что я не гоню вас жить в лес сейчас! Может, не так сперва объяснил, не так меня поняли… Но я призываю заранее землянки к жилью годные вырыть, печи в них сложить с запасом дров, лабазы приготовить да часть зерна туда перенести. Да ледники будущие уже обустроить, чтобы лед туда кинуть с первыми морозами, сверху убоины наложить. И коль действительно враг подойдет, чтобы было вам куда бежать на лыжах да на санях… И не по льду речному от конных спасаться, а в лесу схорониться, засекой перекрыв путь за собой. Тогда ведь точно сумеете ворога переждать и в полон позорный не попадете! Ну разве не разумно я говорю?!
Кажется, наконец-то прониклись, судя по лицам… Из толпы селян вперед выдвинулся староста, мужик уже явно пожилой и седой как лунь, но еще довольно крепкий, широкий в плечах. И заговорил он пока еще без старческого дребезжания в голосе:
– Дело говоришь, дружинный. Все как ты нам сказал, так и устроим!
– Ну, наконец-то… И вот что, отец: нам ведь и от вас помощь сгодится. Перво-наперво нужно рогаток, между собой скрепленных, изготовить столько, чтобы в ряд их выставить с малым промежутком да реку во всю ширину ими прикрыть. Понимаешь, о чем я?
Староста хитро улыбнулся:
– Да уж понимаю! Случилось и мне по молодости в княжьей дружине погулевать… Может, еще и рогулек железных да острых кузнецу наковать, чтобы на лед высыпать перед конниками?
Я удивленно и одновременно с тем довольно улыбнулся:
– Да еще бы! А что, кузнец в погосте есть, в ополчение не ушел?
Старик ответил мне в тон:
– Да кто ж кузнеца-то отпустит? Вот он, Вышата, среди баб возвышается!
Проследив за рукой старосты, я разглядел действительно возвышающегося над женщинами рослого, крепкого мужчину, молча поклонившегося мне в пояс.
– То добре! А ты, Вышата, ежели железо у тебя останется, выкуй запас наконечников для стрел. Да не только срезней, но и узких, граненых, чтобы могли взять крепкую броню ворогов! А древок на стрелы, перья прошу всех вас, люди добрые, запас заготовить!
И также для всех говорю: вам бы из юнцов, кто уже может из лука стрелять, да стариков, чья рука еще крепка, чтобы удержать топор, хорошо бы собрать хоть малое, но ополчение. Да на лыжи его поставить! Ведь, ежели что, засеку в лесу от поганых может даже малый отряд прикрыть. И если бежать вдруг впопыхах придется, тут ополченцы бы и сгодились…
Кузнецу еще бы хорошо перековать часть топоров широких, плотницких, на узкие, боевые. Вот и железо лишнее на наконечники появится! А заодно и косы перековать так, чтобы острие вверх смотрело, да заточить его с двух сторон. Такой приспособой можно и легкого всадника с седла ссадить, уколов крепко снизу вверх! А можно и рубануть ею поверху, у наконечника-то острие получается широким…
– Дело говоришь, дружинный! Не зря Божий суд ты выиграл!
– Да, молодец парень!
– Сам Господь его к нам послал!
– Ох, девки, я, когда он гаркнул на нас, едва ли на землю не грохнулась! А когда посмотрел на меня, то аж в жар бросило! Любый он мне, ой любый!
Услышав последнюю фразу, оброненную разбитной, довольно миловидной бабой (не иначе как соломенной вдовушкой, с которой не столь и грешно неженатым плоть потешить), княжна, подарившая мне до того вполне благосклонный взгляд и даже чуть улыбнувшаяся, теперь сердито нахмурилась. Хах, да это никак ревность! И ведь от Еруслана она меня спасла, не иначе как заметила в гриднице мои взгляды жаркие, не иначе как зацепил я красавицу высокого полета!
Впрочем, глупой улыбки, которая появилась на моих губах сама по себе, Ростислава уже не увидела: гордо вскинув голову, она тронула коня пятками, посылая его прочь с площади. А ведь по-мужски в седле сидит, в портках, да еще и саадак с луком, и колчан со стрелами к седлу ее приторочены! Эх, огонь-девка, настоящая амазонка! Точнее, поляница – ну, согласно местным понятиям. А последние, в свою очередь, – наследие саровматов (сарматов), в воинских традициях которых было принято, чтобы женщины дрались наравне с мужчинами… Ведь часть разбитых гуннами сарматов слилась со славянами, подарив нам такие вот исключения в лице дев-воинов! Хотя одно из самых могучих и многочисленных сарматских племен уцелело в античной степной войне и здравствует по сей день, по-прежнему имея немалую силу! Это я об аланах, создавших свое царство на севере Кавказских гор и пока еще не сокрушенных монголами…
Задумался я, а княжны уж и след простыл! Зато Еруслан остался на месте, стоит вот, смотрит… Немного раздраженный его ослиным упрямством – ведь проиграл же, что тебе еще нужно! – я посмотрел ему прямо в глаза и с удивлением прочел в них молчаливое раскаяние и вину. Меня подобная перемена ошеломила, а дружинник, дождавшись, когда я посмотрю
