Борис Сапожников - Большая игра

– Команде надо сыгрываться, – ответил я. – К тому же, насколько я знаю восточных правителей, большинство празднеств у них проходит как раз после захода солнца, и нам лучше привыкать именно к такому режиму. А выспаться можно и днем, – я указал на своих людей, мирно дремлющих на коврах.

– Зря вы меня с моими моряками в это дело втравили, – встрял недовольный Можайский. – По вашему маршруту у нас будет всего одна переправа через Амударью, и та после Хивы. Если вы считаете, что мои ребята так же ловко управляются с кораблями пустыни, как с обычными, то вы сильно заблуждаетесь, ваше сиятельство.

Я понял, что лейтенант обращается с очередной жалобой к графу Игнатьеву, а вовсе не ко мне, и никак не отреагировал на его слова. Впрочем, как и тот, к кому Можайский обращался.

– Все может пойти совсем не так, как мы рассчитываем, – вместо Игнатьева ответил ему Обличинский. – Не исключаем такой возможности, что придется сплавляться по Амударье до самого Чарджуя и уже оттуда продолжать наш путь к Бухаре.

– Это же будет изрядный крюк, – присвистнул Можайский. – И от каких же это обстоятельств мы так сильно зависим, что будем вынуждены потерять столько времени?

– От Хивы, – коротко бросил Игнатьев, – и ее правителя Саид Мухаммеда.

– Я думал, мы едем прямиком в Бухару, – удивился я.

– Моя миссия несколько шире простого принесения даров и заверения в вечной дружбе правителя Бухары, – резко бросил граф. – Мы здесь для того, чтобы твердо обозначить русское присутствие в Средней Азии. И потому никак не можем миновать Хиву.

– Скверное для русского человека место, эта Хива, – заметил Обличинский. – Сколько народу угнали в неволю в этот чертов город и продали на тамошнем рынке.

– Именно поэтому мы и должны навестить Хиву, – сказал ему Игнатьев. – Я располагаю значительными средствами для выкупа из рабства русских невольников там и в Бухаре.

– Скверное место, эта Хива, – вроде бы ни к селу ни к городу повторил Обличинский, и мне от его слов стало как-то не по себе.

Наверное, почти все читали о рабских рынках и представляют себе нечто условно восточное, обязательно сопровождаемое щелканьем длинных кнутов и с непременными полуголыми девицами. Все эти фантазии далеки от реальности. Рабский рынок в Бухаре – место сугубо деловое и напоминает более конную ярмарку, только вместо породистых лошадей предметом торга выступают люди. Их поодиночке или небольшими группами выводят на помост, оглашается цени, и чинные господа или их слуги принимаются за самое любимое на Востоке дело – торговаться. Вот тут начинается настоящий базар, в самом прямом смысле этого слова с криками, руганью, издевками и всем, чего душа пожелает. Сластолюбцы спорят за хорошеньких русских девушек или персиянок, приказчики бухарских или самаркандских купцов пытаются урвать группу сильных мужчин подешевле, но так, чтобы она не ушла к конкуренту. Достоинства покупаемых людей хотят проверить тут же – и силачи поднимают пудовые или двухпудовые гири. А вот девушкам сложнее. Их уводят в специальное помещение, подальше от чужих глаз, и уже там дают потенциальным покупателям насладиться видом их прелестей. Как правило, двум-трем, назначившим самую лучшую цену.

И, заметьте, никаких побоев и плача – все сугубо по-деловому. Ведь что может быть обыденнее на Востоке, чем торговля людьми?

Хива – удивительно чистый и опрятный город для центра работорговли. Казалось бы, он должен быть наполнен бараками, забитыми людьми до отказа, откуда их выводят на рынок и продают новым хозяевам. Однако бараков не было, а имелись большие длинные дома, похожие на конюшни, да людей внутри них находилось не так уж и много. Рабский рынок мы с Игнатьевым, конечно, обошли стороной, не желая наблюдать за скорбной судьбой наших соотечественников.

Вся экспедиция вынуждена была остановиться под стенами древнего города. Правитель его, Саид Мухаммед-хан, пускать нас внутрь отказался. Кроме того, вокруг лагеря быстро вырос еще один – часть войска Саид Мухаммеда вышла из Хивы и окружила нас, расставив палатки и шатры на каменистой земле. Вскоре они уже жарили шашлык и распевали песни на языках многих народов, населяющих Великую степь.

– Хорошенькие же песенки они поют, – невесело усмехнулся Лерх. – Все как одна о том, как они пустят кровь неверным урусам и насадят их головы на пики.

– Пускай себе поют, – отмахнулся Обличинский, – напасть не посмеют. Правители Хивы и Бухары слишком боятся гнева Белого царя[6]. Их смелости хватает лишь на то, чтобы вторгаться в деревни и села по нашей южной границе, но уж посольство точно никто не тронет.

– Вы их рожи видали, ротмистр? – махнул рукой в сторону лагеря хивинцев Можайский. – Бандиты все до единого – таким наплевать на приказ правителя, для них убить, извините уж за тавтологию, раз плюнуть.

– Сразу видно, что вы никогда не бывали на Востоке, – заметил на это Лерх, – и совсем не разбираетесь в этих людях. Чтобы держать в узде бандитов вроде тех, что окружают нас, нужна воистину звериная жестокость и такая же преданность с их стороны. Правитель Хивы для них – все равно что вожак в волчьей стае. Власть его держится не на уважении, а на страхе. Хивинский хан просто решил поиграть на наших нервах, не более того, подобные издевки как раз в духе восточных правителей.

Меня это сборище бандитов нервировало до крайности, масла в огонь подливал еще и запрет графа Игнатьева тренироваться.

– Нечего махать оружием на виду у этих башибузуков, – заявил он мне. – Хивинский хан вполне может посчитать это провокацией и приказать им напасть на нас.

– Вы сами-то верите в то, что нечто в этом роде возможно? – пожал плечами я.

– Простите, граф, – ледяным тоном отрезал Игнатьев, – но я дипломат и вынужден дуть на воду.

Утром третьего дня нашего бестолкового торчания под стенами Хивы граф вызвал меня в свою палатку. Она у него была точно такой же, как и у остальных офицеров экспедиции, – уподобляться восточным правителям и заводить себе роскошный шатер Игнатьев не стал. Внутри палатки царил деловой порядок и воистину спартанский минимум: стол, пара складных стульев, сундук да походная кровать. До того, чтобы спать на голой земле, граф, конечно, не дошел.

Когда я появился в палатке по приглашению ее хозяина, то застал удивительную сцену. Пара слуг Игнатьева ставила в углу ростовое зеркало, извлеченное из сундука, а граф стоял перед ним в мундире с наградами на груди и приводил себя в порядок. Вокруг него суетились двое, наводя, что называется, последний лоск. Один проходился щеткой по спине мундира, второй же начищал до зеркального блеска сапоги.

– У вас есть приличный костюм, граф, – не оборачиваясь, бросил мне Игнатьев, – такой, чтобы не стыдно было появиться перед правителем Хивы?

– Найдется пара английских, – пожал плечами я.

– Тогда я сейчас же отправлю за ними слугу, – кивнул Игнатьев, и стоило ему только бровью повести, как человек со щеткой отложил ее и едва ли не бегом покинул палатку. – Их приведут в порядок минут за десять, и вы сами решите, в каком предстать пред светлы очи Саид Мухаммеда. К слову, вы ведь служили офицером в Крыму, быть может, у вас с тех пор остался мундир?

– Вы отлично знаете, граф, – процедил я, не на шутку задетый его словами, – что лишен чести и права носить заслуженные награды и мундир.

– Простите, – бросил он, ничуть не сконфуженный, – запамятовал.

– А с какой вообще стати вы решили взять меня с собой к этому царьку? Зачем вам понадобился именно я, не могли пойти с Обличинским? Уж у ротмистра парадный мундир точно найдется.

– Обличинский нужен мне здесь, – отрезал Игнатьев, никоим образом не отреагировав на мой раздраженный и не слишком вежливый тон, – как бы то ни было, но наш лагерь окружен башибузуками хана, и я не хочу, чтобы командир драгун отсутствовал в нем сколь-нибудь продолжительное время. Вы, граф, понимаете, что аудиенция у Саид Мухаммеда продлится не пять минут. Можайский же всего лишь лейтенант, так что вы представляетесь мне наилучшим выбором при имеющихся обстоятельствах.

Несогласие Можайского с планами передвижения экспедиции вызвали у графа резкую к нему антипатию, а зря. Лейтенант – человек толковый, и к его словам лучше прислушаться или по крайней мере не отвергать с ходу, даже не выслушав до конца.

Слуга вернулся с моими костюмами, аккуратно уложенными в два свертка, и вместе с тем, кто занимался сапогами графа, принялся приводить их в порядок. Второй, конечно, прежде как следует вымыл перемазанные ваксой руки.

– Вкус у вас есть, граф, – кивнул Игнатьев, оценив беглым взглядом оба разложенных на столе костюма.

– Есть еще сценический, – буркнул я.

– Я думал насчет этого, – признался Игнатьев, – но отверг эту идею. Конечно, ваше присутствие как человека в прошлом военного и игрока, то есть борца, а их здесь принято уважать, украсит встречу, однако сценический костюм – это уже перебор.