Борис Сапожников - Большая игра
Графа с ротмистром я узнал сразу – оба выделялись среди остальных посетителей ресторации, да и последних было не очень уж много. Граф одевался несмотря на достаточно жаркую погоду в классический черный костюм, цилиндр его лежал на соседнем стуле. Ротмистр не изменил драгунскому мундиру, расставшись только с головным убором.
– Господа, – подошел я к их столику, – честь имею представиться, граф Остерман-Толстой, капитан команды игроков.
– Ну наконец-то, граф, – поднялся со стула Игнатьев, – а мы вас, признаться, уже заждались.
– Придется двигаться в Бухару скорее, чем предполагалось, – заметил, также вставая, ротмистр Обличинский, – чтобы успеть к началу празднеств в честь нового эмира.
– Это даже лучше, ротмистр, – кивнул ему Игнатьев, – чем скорее мы будем двигаться через эти степи, тем меньше вероятность подвергнуться нападению каких-нибудь бандитов-налетчиков, которыми она просто кишит.
– Ну это если верить книгам, которые читали, полковник, – усмехнулся Обличинский, – а в какие века они писаны-то?
– Вы считаете, что с тех веков здесь что-то сильно изменилось? – развел руками Игнатьев.
Похоже, спор, свидетелем очередного витка которого я невольно стал, длился между графом и ротмистром уже не первый день.
– Давайте присядем, – предложил Обличинский, – и позавтракаем, а уж после еды поговорим о делах.
Отказываться не стал, правда, и заказывать тоже ничего не захотел. Мы завтракали единственный раз по корабельному расписанию на борту «Баяна», а потому голоден я не был. Лишь попросил принести мне чашку кофе – всегда питал слабость к этому напитку, особенно в том виде, в каком его готовят здесь, на Востоке. Он такой густой, что ложку поставь – не упадет, пить его принято до крайности горячим и запивать ледяной водой. Именно такой мне и подали.
– Ждали мы на самом деле только вашего прибытия, граф, – сказал мне Игнатьев, – так что завтра уже можем покинуть город. С вашей стороны, надеюсь, задержки не будет?
– Нет, – покачал головой я, делая глоток обжигающего кофе и тут же запивая его водой. – Мы путешествуем налегке и ничего лишнего с собой не носим. Надобности просто нет.
– Тем лучше, – кивнул граф. – Ротмистр, надеюсь, в нашей экспедиции будут верблюды для графа и его команды?
– У нас достаточно верблюдов – всем хватит. Тем более мы же в Астрахани, тут купить верблюда проще некуда.
– Ваши драгуны, ротмистр, тоже будут верблюдов осваивать? – поинтересовался я.
– Нет, – рассмеялся Обличинский, – мы уж по старинке, на лошадях, не башибузуки ведь султанские.
– Те тоже на лошадях скакали, – произнес я, неожиданно вспомнив Крым совершенно не к месту.
– Вам довелось сталкиваться с ними? – быстро спросил у меня Игнатьев.
– Доводилось, – не стал отрицать я, – во время Крымской кампании. Мы больше, конечно, с европейскими солдатами воевали, но и с турком пару раз сойтись пришлось.
– Я тогда был еще подпоручиком, – произнес Обличинский, – и командовал десятком драгун на Малаховом кургане. С кем только не пришлось драться, однажды даже с чернокожими сингалезцами – зуавами. Вот уж кто не знает жалости ни к себе, ни к врагу. Дрались насмерть и в плен не сдавались.
– А после иных их похождений, – усмехнулся граф Игнатьев, – говорят, в деревнях рождались чернокожие детишки.
На этом тема воспоминаний о Крымской кампании как-то сама собой была закрыта, и мы снова вернулись в день сегодняшний.
– В гостинице места вам найдутся, – заявил Игнатьев, – пару номеров по моему распоряжению для вас оставили. Не лучшие, конечно, простите, но это ведь всего на одну ночь.
– Ничего, – отмахнулся я, – переживем. Но у меня к вам будет еще одно небольшое дело.
– Что угодно, – развел руками Игнатьев.
– Надо будет зачислить на счет товарищества «По Волге» вот эту сумму, – я подвинул к графу листок с написанной на нем цифрой, – это за ремонт палубы парохода, которым мы приплыли в Астрахань.
– Это что же вы такое делали на этом пароходе? – даже присвистнул Игнатьев, глянув на число, написанное мной.
– Тренировались, – лаконично ответил я.
Сумму, указанную мной и так сильно впечатлившую Игнатьева, я узнал от второго помощника капитана. Тот в последний день путешествия, когда руководил разбором выгородки, оценил ущерб, нанесенный тренировками палубному настилу «Баяна». Словам этого служаки мог вполне доверять, ведь он, даже дай я эти деньги ему наличными, не положил бы себе в карман ни единой копейки.
– Да уж, списать такую сумму на накладные расходы – это ж подумают, что ворую, да еще и нагло, и неумело. Ну да придумаем, не впервой.
Допив кофе и воду, я отправился к своей команде. Бойцы сидели, развалившись на мягких диванах, и ждали меня. Вахтанг снова вооружился гитарой и тихо перебирал струны, от чего в гостиничном вестибюле воцарилась какая-то совсем уж сонно умиротворенная обстановка.
– Сейчас заселяемся, – сказал им, – а после все свободны. Денег выделю на прогул больше, чем в Нижнем.
– Хорошая новость, – перестав наигрывать, произнес Ломидзе и поднялся с дивана, на что ему понадобилось больше усилий, чем он рассчитывал.
– Значит, после переходим на казарменное положение, – быстрее него понял, что я имел в виду на самом деле, Корень.
– Именно, – подтвердил я. – Во время экспедиции будем на положении гостей, но о дисциплине забывать не стоит, а в Бухаре вообще без моего ведома ни шагу. Никому.
– Отчего такая строгость? – удивился Ломидзе. – Мы ведь и раньше бывали на Востоке, знаем все, что там к чему.
– До того мы всегда были сами по себе, – ответил ему я, – а теперь входим в состав дипломатической миссии далеко не в самой дружественной стране. В Бухаре возможно всякое, поэтому, повторяю, без меня там никуда ни шагу.
– Рано стращаешь, командир, – усмехнулся Корень, – мы же еще из Астрахани не выехали.
– А это так, для пущей важности, чтобы запомнили лучше, – сказал я. – Ближе к Бухаре я вас еще и не так стращать стану.
Конечно, никаких тренировок в этот день не было. Покидав вещи в гостиничные номера, мы отправились в последний загул. В этот раз в нем приняли участие и я, и даже Армас. Ингерманландцу слишком скучно было сидеть одному в гостинице, и как бы он ни осуждал такие вот загулы, но счел в этом случае его меньшим из зол.
Мы таскались по кабакам и трактирам Астрахани до позднего вечера. И это был настоящий кутеж, какие любил Ломидзе. Швыряли бумажные деньги и серебряные рубли музыкантам, заказывая самые разные песни. Где-то во второй половине дня за нами увязался целый цыганский табор – и Вахтанг важно вышагивал впереди нескольких усатых дядек, играя на гитаре, а те ловко подхватывали его аккорды на своих. Пестро разодетые женщины звенели монистами и били в небольшие бубны. Под ногами у нас крутились детишки обоего полу и самого разного возраста.
Такой вот процессией мы и вернулись в гостиницу, где у дверей цыган остановили часовые, отказавшиеся пускать их внутрь. Для пущей серьезности намерений оба часовых даже перехватили алебарды, словно собирались пустить их в дело. Цыгане спорить с вооруженными солдатами не стали и предпочли удалиться всей шумной толпой. Мы же поднялись в свои номера.
– И сколько денег потратили сегодня? – спросил у меня Армас, оставшийся самым трезвым из всех нас.
– Не считал, – отмахнулся я.
– А сколько ты взял с собой? – зашел с другой стороны хитрый ингерманландец.
Он отлично знал меня и мою привычку брать с собой в такие вот загулы определенную сумму, оставляя остальное в гостинице, чтобы не прогулять больше задуманного.
– Да неважно это, – вздохнул я, стягивая пропитавшуюся за этот день потом и духом десятка кабаков рубашку. – Для чего еще мы деньги зарабатываем на арене, как не для таких вот загулов. Копить их получается только у тебя.
– Очень надеюсь, что не развратите молодого человека, – осуждающим тоном произнес Армас. – В его возрасте вредны все эти, как вы говорите, загулы и вкус легких денег тоже.
– Ну уж какими-какими, а легкими наши деньги не назовешь, – невесело усмехнулся я, валясь на кровать, – и Дорчжи, думаю, очень скоро поймет это.
После таких вот загулов с кутежами мне на некоторое время перестают сниться крымские сны, и в свое время я злоупотреблял этим своеобразным лекарством. Однако постоянные кутежи слишком плохо сочетаются с карьерой игрока, особенно игрока профессионального, рискующего жизнью на аренах, и мне пришлось от них отказаться. Да и кто пойдет в команду к пьянице-капитану?
После Астрахани сны отбило напрочь, причем довольно надолго, и я был этому факту весьма рад.
На следующее утро чувствовал себя куда лучше, чем должен был, и моя довольная физиономия до крайности раздражала Вахтанга, всегда мучившегося сильным похмельем, и только начавшего пожинать плоды разгульной жизни Дорчжи. Корень же привык переносить все тягости с истинным стоицизмом, хотя вряд ли знал о существовании этого течения в древней философии, равно как и о самой философии в целом. Армас же был вчера, как обычно, умерен в винопитии и похмельем не маялся вовсе – за что удостаивался столь же мрачных взглядов от Ломидзе, что и я.
