Александр Маркьянов - Сожженные мосты Часть 2
После Берлинского мирного договора, который многие аристократы прозвали «смирным договором» многие аристократы ушли из армии, не выдержав унижения. Генерал не ушел, он считал что ничего не потеряно и надо готовиться к новым сражениям с русскими ордами. Но генерала скосила не пуля и не шашка — его скосил куда более зловещий враг. Выслуга лет и медицинская комиссия, щедро раздающая заключения «не годен». В знак особых заслуг перед престолом генерал и получил посольство в Австро-Венгрии, одной из самых спокойных стран мира.
Генералу здесь не нравилось. Генерал буквально умирал здесь.
Он просто ненавидел этот город. Город греха и порока, город где студенты учатся до тридцати лет, будучи в содержании у богатеньких дам, город где процветают самые богомерзские пороки и извращения, какие только есть на нашей грешной земле — мужеложство, лесбиянство, содержанство, педофилия. Город опер и парков, город венского шницеля и сахарных тортов. Город чардаша — поганого венгерского танца. Город, где цены таковы, что генерал, весьма состоятельный на родине, чувствовал себя просто нищим. Город, где мужчины, аристократы красят губы красной губной помадой, и это считается нормальным[70] — когда генерал увидел это в первый раз, его чуть не вывернуло наизнанку.
Но генерал служил. Он служил престолу как всегда верно и с усердием, он относился ко всему, что его окружает с известной долей британского скептицизма и самоуверенности. Он просто считал, что это тяготы и лишения воинской службы, и он обязан их претерпевать, будучи слугой Ее величества.
И вот сейчас, уже на старости лет, когда генерал по утрам чувствовал неизбежность подступающей смерти — судьба решила подарить генералу подарок, на который он и не смел уже надеяться. Судьба подарила ему возможность расквитаться с русскими.
Сейчас граф Хантли, сидя в одном из неприметных кабинетов на втором этаже посольства, чье окно было защищено решеткой, причем не внешней, а внутренней и внимательно выслушивал серого, неприметного человека, служащего в Вене резидентом SIS.[71]
— Судя по поступающим, данным русские и в самом деле готовятся всерьез. В Виленском, Варшавском, Киевском, Одесском военных округах отменены все отпуска и увольнительные, офицерам предписано возвратиться к местам службы как можно скорее. По сообщениям агентуры русские сейчас проводят внеплановое техническое обслуживание всей своей техники. На аэродромах Виленского и Варшавского военных округов отмечено скопление сил тяжелобомбардировочной авиации, за последние дни туда перебазировалось не менее тридцати тяжелых бомбардировщиков Сикорского. В Ивано-Вознесенске десантная дивизия вышла к аэродромам взлета, это известно достоверно.
Посол вздохнул.
— Я получил не менее четырех шифрограмм только за утро. Мы готовы, но все зависит от проклятого Эрнста. Что вы можете сказать про него, сэр? Я не так хорошо знаю его, а ваша служба как известно специализируется на слабостях людских.
Резидент тонко улыбнулся, польщенный похвалой.
— Я уже докладывал. Он умен, но слаб духом, об этом известно многим. Его жестокость — от слабости. Он может обстреливать Белград из крепостных пушек, но идти против Российской Империи…
Генерал встал.
— Я поеду во дворец. Немедленно.
Генерал быстро прошел в свой кабинет, надел привычное ему пальто, так называемый trench-coat, в мае было еще не так жарко, чтобы выходить без пальто, да и дождь может полить. Спешно перебрал бумаги, отбирая нужные в планшет — планшет он тоже предпочитал старого образца, офицерский. Задумался — что не взял еще. Вспомнил — достал из стола большую, граммов на триста серебряную, обтянутую кожей флягу, щедро плеснул туда шотландского односолодового виски, немного подумал — и долил спирта из мензурки. Не для себя — для императора.
Все…
Быстро вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь. Спустился вниз по лестнице, толкнул дверь людской.
— Сид!
Старый вояка, уже седой как лунь, но все еще крепкий уроженец Шотландии, бывший его ординарец и телохранитель, не расстававшийся с Маузером, лихо вскочил с походной койки.
— Генерал, сэр! — щелкнул каблуками он.
— Мы выезжаем.
— Есть, сэр!
Когда генерал вышел во внутренний двор — нового образца, увесистый черный Даймлер уже ждал его с открытой дверью…
— Во дворец, Сид. В новый.
— Да, сэр!
Увесисто захлопнулась дверь — все-таки кузовщики Британии — лучшие кузовщики мира. Этот Даймлер был оснащен сделанным вручную на фирме Маллинер кузовом, у которого двери пассажирского салона открывались против движения. Очень, очень удобный и комфортабельный автомобиль.
Мотор работал почти неслышно, Сид крякнул клаксоном, требуя поднять шлагбаум. Машина прокатилась под темной, неосвещенной аркой, выкатываясь на свет, и генерал и его адъютант посмотрели влево — машина выезжала вправо, и надо было посмотреть, свободна ли дорога.
А увидели они там неизвестного молодого человека, среднего роста и хорошо одетого, с искаженной ненавистью лицом. В руке у него было то, что генерал мгновенно опознал как связку гранат.
— Живео Сербия! — двойные стекла, устанавливаемые Маллинером в свои кузова, почти не пропускали в салон уличный шум, но каким-то непостижимым образом и генерал и его адъютант этот крик услышали.
И все исчезло в ослепительной вспышке взрыва…
Картинки из прошлого
16 мая 1937 г
Австро-Венгрия, Вена
Нойебург, Бург-Ринг
Только сейчас император Эрнст ощутил, что такое одиночество…
Если так подумать — он был одинок всю свою жизнь. Он был отбросом — так соизволил охарактеризовать его император Франц-Иосиф в свое время. Отбросом, а мать его была проституткой, так шептались о ней в высшем свете. Да что там шептались — в открытую говорили и слова эти шли, как поговаривали тоже от Франца-Иосифа.
Он вступил на трон, хотя до этого подписал отречение. Верней, отречение подписали за него — Франц Иосиф не желал видеть отбросы на троне. Потому то и выбрали его — выбор кстати был невелик. Страшная судьба была у Габсбургов — почти никто из представителей этой династии не умер своей смертью.
Восходя на трон, он поклялся забыть. Поклялся забыть унижения и насмешки детства, поклялся забыть травлю высшего света. Поклялся забыть — хотя забыть это было невозможно…
Как же быстро все разбежались… Как крысы…
Крысы…
Именно крысами и был весь венский свет — больше сравнивать было не с кем. Содомиты, содержанцы и содержанки, вселенские должники, вертопрахи — кого только не было при дворе. Заживо гниющая армия, которая по-настоящему так и не воевала Бог знает сколько лет. Когда два хищника — Россия и Германия жадно вцепились в Восток и в Африку — австрийская армия, не раз битая еще в прошлом веке скромно стояла в стороне. А император Австрийский Карл, как поговаривают, был больше озабочен, как сделать карьеру своей любовнице в Венской опере, при том, что у любовницы не было ни голоса, ни слуха.
А ведь опасность близка…
Анте Павелич… Практиковавший адвокат, великолепный юрист, хорватский националист и экстремист. Он родился на обильно политой кровью югославянской земле — и стоило ли удивляться тому, что к крови он испытывал большое почтение. Та земля снова требовала крови, она была ненасытна…
Сам Эрнст был в Загребе несколько раз. Он хорошо помнил один момент — когда он вместе с Павеличем вышел на балкон королевского дворца и толпа на площади в едином порыве вскинула руки… ведь они приветствовали не его, их владетельного монарха. Они приветствовали Павелича их поглавника, кровь от крови и плоть от плоти. И отдай Павелич приказ — они растерзали бы его в секунды, подобно львам на арене Колизея…
Негромкий стук в дверь прервал невеселые размышления монарха…
— Кто там? — раздраженно крикнул Эрнст.
В дверь просочился — именно просочился, а не вошел — лакей, согнулся в почтительном поклоне до земли…
— Ваше королевское величество, министр-президент, граф Сечен изволит почтеннейшее просить вашей аудиенции.
— Я пока никого не хочу видеть!
Откланявшись, лакей исчез.
Эрнст в возбуждении прошелся по кабинету. Затем подошел к письменному столу, открыл верхний ящик, достал из него тяжелый, увесистый револьвер Гассера. Тускло блеснули медью в барабане патроны, само ощущение рубчатой рукояти в руке, смертоносной тяжести оружия придало Эрнсту уверенности. Уверенности, которой ему сейчас так недоставало, особенно когда часы неумолимо отсчитывали время, оставшееся до конца ультиматума.
Улыбнувшись какой-то своей мимолетной мысли, Эрнст положил револьвер поверх лежащего на столе листа бумаги, исписанного вручную…
Ультиматум…
