Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин
Вопрос: что делать в такой ситуации ему самому? Найти способ поговорить с девушкой? Риск, и ещё какой: он уже предпринял попытку установить с ней контакт — и чем дело кончилось? Кто, как не Далия потребовала тогда от своего незадачливого любовника арестовать Гжегоша? А ведь сейчас возможностей у неё не в пример больше, и скандалом со взаимными оскорблениями дело не закончится. Девчонка наверняка догадалась, кто стоит за смоленским покушением и захочет, чего доброго, отомстить…
Итак, Далия пока отпадает. Конечно, её не следует упускать из виду, благо повод для визитов в Кремль найти нетрудно — там стоят поляки из Первого уланского полка Императорской Гвардии, и однополчане Гжегоша частенько навещают земляков.
Есть, правда, ещё одна зацепка: при расставании Никита Басаргин упомянул о поместье своего спутника, поручика Ростовцева, предложив, если возникнет надобность, послать письмо для него именно туда. Пока такой необходимости нет — зато имеется некий нюанс. По некоторым обмолвкам, выхваченным чутким ухом Гжегоша из беседы поручика и Басаргина, поляк сделал вывод: извлечённые из болота остатки библиотеки отправятся не куда-нибудь, а прямиком в имение Ростовцевых, как уже отправилась туда ещё одна «попаданка», болгарка Матильда. Информация наиважнейшая, но что он будет делать с ней сейчас? Пробираться, переодевшись, в глубокий тыл врага? Ну хорошо, доберётся он до имения Ростовцевых — а дальше-то что? В одиночку разогнать дворню, которой там наверняка немерено, навалить драгоценные книги на парочку телег и довезти — опять же, в одиночку! — до ставки Бонапарта? Или прямо сейчас застрелиться от осознания очевидной бредовости подобной затеи?
Ответов на эти вопросы у Гжегоша не было.
* * *— Может, мы зря уехали вот так, внезапно? — спросила Матильда. — Толком никого не предупредили, не поговорили, оставили записку — и всё. Ростовцевы могут обидеться.
— Ничего, потом принесём извинения. — ответил барон. — Я написал, что получил известие о новом производстве и должен срочно прибыть в Петербург. Надеюсь, граф поймёт.
— Да ведь у тебя рана ещё не зажила! — не сдавалась девушка. — А что, если откроется? Путь-то неблизкий, а если ещё и дожди зарядят… Людвиг, любимый, ты совсем себя не бережёшь!
Барон не ответил — отвернулся и сделал вид, что внимательно изучает окружающий пейзаж. Непрекращающиеся упрёки надоели ему чрезвычайно, и он уже сто раз пожалел, что не уехал один, оставив любовницу наедине с упрёками и нравоучениями графини, возмущённой слишком уж вольным поведением гостьи. Но — нельзя; для того, что он задумал сделать, Матильда, вернее то, что содержится в её прелестной головке, не менее важно, чем книги, лежащие в дорожном кофре с вещами. Три пухлых томика, полных странных орфографических ошибок, выходные данные — типография, год издания, прочие сведения, напечатанные на последней странице — вызывают оторопь, а уж содержание…
Барон знал о гостях из будущего со слов поручика Ростовцева и остро жалел, что полученная рана и последующий отъезд в имение лишила его возможности узнать побольше. Теперь приходилось момента довольствоваться рассказами Матильды — благо, влюблённая девица ничего не скрывала от своего избранника. Картина будущего из её рассказов складывалась достаточно обрывочная — до того самого момента, пока Вревский не добрался до присланных Ростовцевым книг. В письме, переданном с книгами, поручик отдельно просил барона приглядеть за этим сокровищем, особо упирая на то, что разбираться с содержимым книг они будут только после его возвращения, а пока — пусть полежит. Целее будет.
Что ж, как говорят русские — «хозяин — барин, хочет — живёт, а хочет — удавится». Вревский знал о соображениях, из-за которых большую часть библиотеки гости из будущего попросту сожгли. Знал — и никак не мог их разделить. В самом деле, что за вздор — скрывать бесценные сведения из будущего только ради того, чтобы это будущее не изменить! Абстрактные рассуждения учёных умников (которых среди гостей, впрочем, не наблюдалось — против возможности принести существенную пользу державе? Потому он и не слишком долго сомневался, решаясь без предупреждения покинуть гостеприимное поместье Ростовцевых, прихватив с собой компаньонку графини и, главное — книги, доверенные ему старым товарищем…
Но сомнения сомнениями, а если удастся доставить ценный груз в Петербург и передать нужным людям соответствующими объяснениями — можно будет рассчитывать на очень многое… если, конечно, не ошибиться с выбором. Барон не испытывал иллюзий: даже если ему и поверят, если воспримут доказательства в виде трёх прихваченных с собой книг — то наверняка постараются отодвинуть в сторону, присвоив этот поистине фантастический шанс. Тут уж не до карьеры — голову бы не потерять…
И вариант у барона Вревского имелся. ДСтарый знакомый ещё по Вене, австрийский полковник, принявший, как и он сам, русское подданство и состоящий в адъютантах у всесильного графа Аракчеева. Посвящать земляка в детали барон не собирался — довольно будет, если тот устроит ему аудиенцию у Аракчеева. Из того, что барон знал об этом вельможе и, как говорили, наперснике Государя (Аракчеев сблизился с Александром ещё в бытность его наследником престола), следовало, что граф не станет опускаться до подобных интриг — не его уровень. А уж как сделать так, чтобы всесильный царедворец ему поверил, Вревский продумал заранее. К сожалению, влюблённой Матильде в этом плане отводилась далеко не последняя роль.
Только вот рана, и вправду, болит — тянет, кровоточит, не даёт заснуть. А чёртова коляска тряская, продувается всеми ветрами. Тесно, даже ноги толком не вытянешь — а дорога предстоит долгая, в объезд Москвы, в объезд охваченных войной губерний, через Нижний, Ярославль, и дальше, в столицу Российской Империи, питаясь чёрт знает чем на постоялых дворах и почтовых станциях. Всякий раз униженно выпрашивать у смотрителя, ничтожного типа в чине коллежского регистратора, свежих лошадей — и выслушивать в ответ одно и то же: «война-с, вашбродие, никак невозможно-с, лошади только для фельдъегерей и фицияльных курьеров-с…»
Но — ничего. Надо выдержать. И он, барон Людвиг Вревский, барон Священной Римской империи и русский ротмистр, выдержит всё. Потому что, как говорят у него дома — «die Sache ist der Mühe wert». Или, если по-русски — «овчинка стоит выделки.
* * *— Не пойму я вас, мужики… — тётя Даша смотрела на собеседников с требовательным
