Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов

— О-о-о, — сменил тональность Ландсман. — Я когда-нибудь говорил, что люблю тебя? — спросил он, зная, что никогда этого не говорил.

— Слава Богу, никогда. Конфисковал у соседки, Фридовой бабы. Сказал, что полицейский секвестр.

— Безумно благодарен.

— Первое очень заметно.

Берко понял, что Ландсман плакал: одна бровь повыше, как будто свесилась, как скатерть со стола.

— Что с ребенком? — спрашивает Ландсман.

— Зубы. — Берко снимает с крюка на двери спальни плечики с одеждой Ландсмана, вычищенной и отутюженной. Нащупывает и вытаскивает спички, подходит к кровати и протягивает гостю спички и пачку.

— Честно говоря, — начинает Ландсман, — не совсем представляю, что я тут делаю.

— Идея Эстер-Малке. Знает твое отношение к больничным палатам. А они сказали, что тебе там нечего делать.

— Присаживайтесь, мистер.

Стульев в комнате нет. Ландсман показал на кровать, Берко опустился на край, взвыв пружинами.

— Ничего, что я курю?

— Чего. Дуй-ка ты к окошку.

Ландсман подошел к окну, поднял бамбуковую штору. К его удивлению, за окном дождь. Запах дождя проникает сквозь приоткрытое окно: точно так же пахли волосы Бины в его сне. Ландсман скосил взгляд вниз, на стоянку. Ни следа снега, весь стаял. Свет какой-то странный…

— Сколько времени?

— Четыре тридцать… две, — ответил Берко, не глядя на часы.

— А день?

— Воскресенье.

Ландсман открывает окно полностью, присаживается на подоконник правой ягодицей, подставляет вновь зашумевшую голову дождю. Он раскуривает сигарету, затягивается, стараясь решить, насколько обеспокоен этой информацией.

— Ну и спать же я… — бормочет он неопределенно.

— Организм нуждался в отдыхе, — реагирует Берко, покосившись на Ландсмана. — Кстати, штаны с тебя стягивала Эстер-Малке.

Ландсман стряхнул пепел за окно.

— Меня подстрелили.

— Царапина. Даже ожог. Шить не пришлось.

— Их трое было. Рафаил Зильберблат, пишер, которого я принял за его брата, и какая-то курица. Липовый братец упер машину, бумажник, бляху и шолем. Бросил меня без оказания помощи, мерзавец.

— Так в точности и реконструировали.

— Я хотел вызвать помощь, но эта жидовская морда сперла мой «шойфер».

При упоминании о мобильнике Берко ухмыльнулся.

— Ты чего?

— Твой пишер. Баран редкий. С Айкса он срулил на Якови, Фэрбенкс, глядишь, и Иркутск рядом.

— Ну-ну.

— Звонит твой мобильник, и пишер отвечает.

— Ох… Это ты?

— Бина.

— Гм.

— Две минуты беседы с этим Зильберблатом, и она уже знает, где он находится, как выглядит и как звали его собаку, когда ему было одиннадцать. Еще через пять минут двое латке снимают его с трассы за Крестовым. Машина твоя в порядке, даже деньги в бумажнике целы.

Интерес Ландсмана к услышанному выражается в скорости роста столбика табачного пепла на конце сигареты.

— А… шолем и бляха?

— А-а-а…

— Ага.

— Служебный значок и табельное оружие в данный момент находятся у вашего непосредственного начальника, детектив Ландсман.

— Ах, черт. Она собирается мне его вернуть?

Не глядя на Ландсмана, Берко разгладил простыню кровати.

— Я действовал строго в рамках… — убежденным тоном, но не веря самому себе заявил Ландсман. — Получил наводку на Рафи Зильберблата. — Он снова провел пальцами по краям повязки. — Хотел с этим типом потолковать.

— Надо было сначала мне позвонить.

— Не хотел беспокоить тебя в субботу.

Тоже мне оправдание. Прозвучало даже хуже, чем надеялся Ландсман.

— Ну, идиот я, — признал Ландсман. — Плохой коп.

— Первое несомненно.

— Ладно, не спорю. Как-то пошло в струю… Не думал же я, что так мокро дело обернется.

— Во всяком случае, пишер, малый братик, называет себя Вилли Зильберблатом. Показал на покойного братца. Говорит, действительно Рафи порешил Виктора. И чем? Половинкой ножниц.

— То есть как?

— При всех равных прочих Бине грех на тебя жаловаться. Ты эффективно завершил дело.

— Надо же… половинкой ножниц…

— Находчивый парень.

— Изобретательный.

— А курица, которую ты так круто… Это ведь ты ее положил?

— Ну я.

— Потрясающе! — без тени иронии воскликнул Берко. — Ты ухлопал Йохевед Фледерман.

— Да брось ты!

— Добрая охота!

— Ту самую медсестру?

— Коллеги из «В» перед тобой в долгу.

— Которая прикончила того старого пня, как его… Герман Познер, что ли…

— Единственное их нераскрытое дело за этот год. Они уверены были, что она смылась с Мексику.

— Fuck me, — сорвался Ландсман на американский.

— Табачник и Карпас уже обхаживали Бину насчет тебя.

Ландсман раздавил окурок о подоконник и швырнул его в дождь. Табачник и Карпас — давние соперники Ландсмана и Шемеца. Тоже мне заступники нашлись.

— Мне не везет даже в везении, — вздохнул Ландсман. — Что-нибудь с острова Вербова слышно?

— Ни звука.

— А в газетах?

— Главные черношляпные молчат. Ни в «Лихт», ни в «Рут» ни полслова. И сплетен пока никаких. Полное молчание, как будто ничего и не было.

Ландсман отрывается от подоконника, подходит к телефону на столе возле кровати, набирает давно знакомый номер, задает вопрос, получает ответ.

— Вербоверы забрали тело Менделя Шпильмана вчера ближе к ночи.

Телефон тут же принялся верещать, Ландсман снова снял трубку и передал ее Берко.

— Да вроде ничего, — ответил Берко в трубку. — Да, конечно, отдых ему не помешает. Да… Да… — Он опустил трубку, глядя на нее. Зажал дырки микрофона ладонью, прошипел: — Твоя бывшая…

— Говорят, ты быстро поправляешься, — бодро сообщила Бина Ландсману, когда он поднес трубку к уху.

— И мне говорят.

— Поправляйся. Отдыхай.

Зловещий смысл дошел до него, несмотря на нежные интонации.

— Бина, перестань. Прекрати эти шутки.

— Два покойника. Из твоего ствола. Без свидетелей, кроме одного, который ничего не видел. Автоматическая процедура, Меир. Отстранение до завершения расследования, с полным сохранением содержания, что тебе еще надо?

— Они в меня стреляли. У меня была информация, я прибыл туда с пушкой в кобуре, милый, как мышка. А они сходу начали пальбу.

— Ты все сможешь рассказать комиссии. А я тем временем бережно сохраню твою бляшку и твою пушку в милом розовом пластиковом мешочке. Веселенький такой мешочек, на молнии, «Хелло, Кити!» называется. Как их туда Вилли Зильберблат засунул, так пусть и лежат. А ты отдыхай да поправляйся, ладушки?

— Но это же на месяц, а то и… — взвыл Ландсман. — Это до Реверсии не закончится. Когда я вернусь на службу, служить уже негде будет. Ты сама знаешь, что никаких причин для отстранения… Я могу работать параллельно с этим дурацким расследованием, и согласно тем же дурацким предписаниям.

— Предписания разные бывают, — туманно высказалась Бина.

— Не темни, — насторожился Ландсман. — На что ты намекаешь?

Бина секунды две помолчала.

— Вчера вечером мне позвонил главный инспектор Вайнгартнер. Поздно, уже стемнело.

— Ну-ну…

— Он мне сообщил, что ему только что звонили. Домой. Как я поняла, весьма уважаемый джентльмен на другом конце провода был несколько возбужден вследствие неподобающего поведения детектива Меира Ландсмана вблизи дома этого уважаемого джентльмена. Создание общественно опасной ситуации. Демонстрация неуважения к местному населению. Превышение полномочий.

— И что Вайнгартнер?

— Он сказал, что ты очень хороший детектив, но что у тебя определенные проблемы.

«Тут твоя могила, Ландсман».

— А ты что сказала Вайнгартнеру? Когда он позвонил, чтобы разрушить твой субботний покой…

— Мой субботний покой… Мой субботний покой, что буррито из микроволновки. Трудно разрушить то, что не построено. Я сообщила главному инспектору Вайнгартнеру, о твоих подвигах, о ранении.

— А он?

— Он сказал, что в свете моего сообщения склонен пересмотреть свои давние атеистические убеждения. И потребовал, чтобы я сделала все от меня зависящее, дабы ты ни в чем не нуждался, чувствовал себя удобно и побольше, а главное подольше, отдыхал. Чем я сейчас и озабочена. Ты отстранен с полным сохранением содержания вплоть до дальнейшего уведомления.

— Бина, Бина, ты меня знаешь…

— Несомненно.

— Я должен работать. Ты не можешь… Не должна…

— Я именно должна. — Голос ее заморозил линию. — Ты прекрасно понимаешь, какая у меня сейчас свобода маневра.

— Значит, если гангстеры дернули за веревочку, расследование убийства следует прекратить? Это ты имеешь в виду?

— Я подчиняюсь главному инспектору, — объяснила Бина, как будто обращаясь к несмышленышу. Она прекрасно знала, что Ландсман терпеть не может, когда с ним обращаются, как с дураком. — А ты мне подчиняешься.