Дмитрий Бондарь - У всех разные игрушки
Кто не оставался работать до полуночи, желая продвинуться по служебной лестнице? Кто не шел на должностные преступления, втайне лелея мечту подняться чуть выше или получить премию? Кто не соглашался на очень низкую начальную зарплату, рассчитывая стать полезным, выслужиться и "получить свое"? Кто не отказывался от нужного отпуска просто потому, что "ты нужен корпорации"? Список актов самоотречения во имя фирмы можно продолжать до бесконечности. Но везет очень немногим. И еще меньшему количеству людей в цивилизованном мире вообще ничего не нужно делать, чтобы быть полностью свободными от всего – от корпораций, общества, любых обязательств, навязанных извне. В благословенной Америке таких побольше – они владеют собственными корпорациями, но в Европе таких очень немного.
И все же американским коммивояжерам высшего ранга удалось продать эту новую идею в старушку-Европу. Глупые европейцы, давно уже ждавшие чего-то подобного, сожрали эту поделку даже не поморщившись. И запросили добавки. И она, конечно, была предоставлена.
Каждый новый проект объединения рынков, стран или регионов корпорациям давал все больше прав, отбирая их у государств. Пошлины при каждом новом объединении отменялись, акцизы снижались, протекционистские законы упразднялись – все это отбирало у государства старинные инструменты влияния на своих граждан и их доходы. И наделяло корпорации новыми возможностями проникновения на новые рынки.
На таких полутайных форумах, где не бывает журналистов, на таких сборищах, о которых извещают только тех, чье присутствие обязательно, решаются большинство вопросов в Америке, а теперь и в Европе. Но как дань традиции поклонения отцам-основателям, на них обязательно присутствует несколько эмиссаров от заокеанских бизнес-кругов. В качестве заезжих "гуру из Бобруйска". Они что-то говорят, их слушают, разинув рты, и удивляются, как столь простых вещей не замечалось раньше? И эти новомодные истины очень быстро приобретают неофитов с упертостью фанатиков толкающих свои "свежие" взгляды в массы. Сегодня это невнятное изложение позиции на таком вот междусобойчике, через полгода – проект закона, обсуждаемый в Париже, Брюсселе и Риме, а еще через год это работающий закон.
В самом деле, никто ведь не думает, что у какого-нибудь депутата из сельской глубинки есть заслуживающее внимания мнение о будущем космической отрасли или здравоохранения? Дело депутата – нажимать на красную кнопку со своим голосом, подтверждая правильность работы профильного комитета, где тоже никто не разрабатывает никаких законов. Разве можно представить какого-нибудь Генсека, Премьера или Президента, легко понимающего разницу интересов банковского капитала и промышленного, справедливо решающего, что в данный момент стране нужнее – военные расходы или траты на образование? Таких людей нет. Но есть американские коммивояжеры от идеологии, у которых есть ответ на любой вопрос и желание помочь всем и каждому – точно как у приснопамятных сотрудников похороненных большевиками многочисленных Коминтернов. Не удивлюсь, если забытые коммунистами технологии распространения своего учения нынче успешно используются какими-нибудь "чикагскими мальчиками" повсюду от Чили до Японии.
Демократическая действительность так же далека от теории, как и коммунистическая. Да и верно все – нельзя давать реальную власть в руки кому попало, ничего из этого хорошего, как правило, не выходит, а только одни кровавые термидоры, да убийственные октябри. Куда лучше будет, по мнению неолибералов, если власть в любой ее форме сосредоточится в руках доказавших свое право ею распоряжаться – у Председателей Советов Директоров транснациональных корпораций, у Президентов банков, у Генеральных директоров, словом, у тех, кто доказал историей своего успеха, что может работать с любыми людьми, с любой информацией и в любое время!
Круглый стол закончился около пяти часов вечера, под начавшимся холодным и унылым дублинским дождем я добрался до машины – рядом Гвидо нес зонт, пытаясь держать его над моей головой, но, кажется, катастрофически за мной не успевал – и потому я успел изрядно вымокнуть.
Потом был короткий перелет в Лондон, где уже были приготовлены для примерки праздничные костюмы и куда уже прибыл Персен со своим кабинетом с самым неофициальным визитом из всех возможных.
Когда говорят, что Париж – столица моды, городу желают польстить. Подлинная столица моды – Лондон. Черт, о чем бы я не начинал говорить, я постепенно обязательно скатываюсь к Лондону – так велика моя к нему любовь и так же глубока ненависть. Но все же здесь я прав – столица моды именно он. Здесь шьют безукоризненные костюмы, раскупаемые по пять тысяч фунтов со скоростью продажи горячих пирожков, здесь создают самые интересные женские туалеты ценою в десятки тысяч, а Париж… Париж – он для публики попроще, для перьев и блесток, для цивилизованного карнавала, место, где женщины под белыми блузками носят черные бюстгальтеры, а мужчины бывают в туфлях на босу ногу.
Но то, что я увидел, никак не укладывалось в моей голове! Наши праздничные одеяния по замыслу бродвейского режиссера должны были явить толпе десяток уродов в буклях и кафтанах времен Карла V, в расшитых едва ли не бисером туфлях. Еще хуже дело обстояло с эскортом – Томовы молодцы должны были облачиться в какую-то жуткую помесь одежды шотландских стрелков и папской гвардии. Вместо оружия предполагались невообразимые декоративные алебарды, делающие охранников очень похожими на карточных валетов.
Пьеру нравилось, это было видно по его довольной физиономии, а меня едва не хватил апоплексический удар. Ну или что-то такое же серьезное.
– Я это на себя не надену. Пьер! Даже если мне пообещают личное присутствие Елизаветы Второй со всем ее выводком, я этого не надену!
Все присутствующие министры кабинета месье Персена, кроме Пьера и Гвидо, понимавших английский, продолжали улыбаться, разглядывая себя в пышных нарядах.
– Гвидо, скажите всем здесь, что я это не только на себя не надену, но и им не позволю и… платить за это отказываюсь! У нас не опера на открытом воздухе! И я не желаю перед всей Европой выглядеть ряженным шутом, – меня так трясло, что я расплескал виски, наполняя себе стакан. – Уберите это! Уберите это к чертям и больше никогда мне не показывайте. Пьер, я доверил вам подготовку, а вы не согласовали эскизы! Пьер, я не понимаю?!
– Сир, – пролепетал мой добрый толстячок, – мы показывали эскизы мисс О'Лири, ее все устроило, мы посчитали…
Оссия, ну конечно! Я что-то такое ожидал – недаром она так по-доброму улыбалась, когда я спрашивал ее о том, как идет подготовка. Кажется, когда-то давно, она упоминала о своих детских мечтах стать принцессой и еще несла какую-то ерунду о белом коне.
Нарисовавшаяся дилемма – согласиться ли на день позора в виде ряженного чучела и доставить радость Осси, или же плюнуть на намеченную ею церемонию и сделать все по-своему – успокоила меня. Когда нужно что-то быстро и правильно решить, я всегда успокаиваюсь. Наверное, если б я играл в шахматы, я бы был самым спокойным шахматистом и не бегал бы как господа Карпов с Каспаровым вокруг стола с доской и часами.
Вполне в европейской традиции напоказ выставлять свою национальную принадлежность: здесь немецкий турист вполне мог бродить по Елисейским полям в тирольских штанишках и шляпе с пером, итальянка нарядиться по случаю какой-нибудь Коломбиной, а галисиец подпоясываться шарфом. Это, может быть, и забавно, но мне отчего-то не нравилось. И я не чувствовал на себе обязанности следовать этим странным установкам.
– Нет, Пьер, простите мне мою вспышку, – сказал я, – но вы должны были согласовать это и со мной. Это по-настоящему важно. Послезавтра мы будем перед всей Европой, и если они увидят нас вот такими, мы так и останемся в их глазах сворой самозванцев-паяцев. Нет, все должно быть строго, монументально, как… чтобы видели в нас серьезных людей, понимаете? Гвидо?
– Да, сир!
– Гвидо, займитесь этим, у месье Персена и без того слишком много забот. Простите меня, Пьер, что позволил свалить на вас еще и это. И, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если это поручение, не слишком вам свойственное, я передам нашему секретарю?
– Нет, сир, я не обижусь, – ответил Пьер, но взгляд его сказал другое.
Глава 8
Сколько раз уже замечал, что когда долго и тщательно к чему-то готовишься, выкладываясь из последних сил, желая создать нечто, невиданное никем прежде, само событие потом совсем не замечается. Оно становится не кратким мигом триумфа, радости, эйфории, а проходит мимо, едва оставив в памяти след – что-то вроде галочки в журнале "вот это – сделано". Запоминается подготовка, бессонные ночи, переживания, метания между разными вариантами, а потом, когда все это кончается и остается лишь одна-единственная возможность реализовать задуманное – тысячу раз отрепетированная, выверенная, и все равно таящая в себе тысячи случайностей, то будто переключается какое-то реле: вот ты участник и главное действующее лицо, всемогущий демиург, творящий и продумывающий все-все-все, щелк!, и вот ты уже просто уставший зритель, знающий, чем все должно закончиться, но не имеющий никакого желания смотреть спектакль до последних аплодисментов. Наваливается безразличие, становятся заметны все шероховатости, не выявленные в ходе подготовки, все выглядит по-дилетантски убого и начинает казаться, что можно было бы сделать в сто раз лучше…
