Андрей Посняков - Час новгородской славы
– Детки-то? Светлые, сероглазые. Мальчику двенадцать годков. Девочка чуть постарше. Где девица та живет? Я покажу, – Филимон погладил лошадь по холке. Он встретил их у самой стены, жадно пересчитал деньги.
Матоня отвел Митрю в сторону:
– Вечерком надо бы убрать Филимошу. Ни к чему нам лишний послух.
Митрий согласно кивнул. Предупредил только, чтоб подождал немного, да стражника подозвал вновь:
– Филимон Степаныч, не откажи к вечеру на обед заглянуть, к нам на Федоровский. Там и еще важные дела порешаем, от которых тебе прямой прибыток. Только смотри, милый, не ляпни кому, куда идешь. В тайности все исполни.
Филимон поклонился, приложив руку к сердцу, и предложил встретиться у него, как стемнеет. Живет он одиноко. Можно хоть до утра песни во всю глотку орать – никто не услышит.
– Так-таки никто?
– А некому!
– Ты какое вино больше любишь, Филимон Степаныч?
– Рейнское.
– Ну, ужо будет тебе рейнское, принесу. Ты на улице встреть только!
– Встречу.
Простившись до вечера с Матоней, Митря с Филимоном, прихватив с собой косоротого Максюту, сели в крытый возок да отправились на Славенский конец. Там, по словам Филимона, и жила его чадолюбивая соседка. Вечерком туда же, правда, не к соседке, а к Филимону, должен был наведаться Матоня.
Ехали как-то странно. Сначала по Трубе. Потом зачем-то свернули в Дубошин переулок. Потом продирались каким-то полем, пока не выехали непонятно куда – то ли на Ильина, то ли на Нутную. Филимон пояснил, что так быстрее. Ну, быстрее так быстрее – ему видней. И правда, вскоре приехали.
Постучав в калитку, стражник что-то сказал вышедшей из дома женщине – дородной, русоголовой, с длинной толстой косой. Во дворе, перед домом играли дети, девочка и мальчик – светлоголовые, сероглазые, лет по двенадцати. Проходя мимо, Митря угостил детей специально припасенными пряниками, погладил по головам. Ну, вскорости будет доволен Аттамир-мирза.
Зайдя в избу, Филимон вдруг резко нырнул куда-то в сторону. А вошедший вслед за ним Митря остановился как вкопанный.
Хозяйка избы целилась прямо ему в лоб из здоровенной дуры, походящей на небольшую пушку. Скворчал горящий фитиль.
– Руки в гору и не дури!
– Ну, я тут явно лишний! – сказал сам себе косоротый Максюта, выбежал с крыльца. Он добежал бы и до возка, если б играющий во дворе мальчик весьма ловко не подставил ему подножку. Максюта кубарем покатился к забору, где и был связан невесть откуда взявшимися стражниками.
Вечерело. На колокольне у церкви Федора Стратилата за ручьем зазвонили.
Матоня лениво поднялся с лавки, сунул в рукав кафтана кистень и прихватил на всякий случай широкий нож. Прямо с крыльца вскочил на подведенную кем-то из дворовых лошадь. Нужную улицу нашел быстро. А чего ее искать-то? С Пробойной – на Ильина, потом по Дубошину. Спросил у людей, не погнушался. Подсказали – затем по Трубе, через заросли.
И вот она, Нутная. Третья изба слева. В самом деле, глухое и безлюдное место. Кусты да деревья. Остальные-то дома во-он, далече. А вот и сам Филимон, стражничек. Встречает, лыбится.
Ну, лыбься, лыбься, дурень. Поднимаясь вслед за хозяином на крыльцо, Матоня незаметно вытащил из рукава кистень. Дождался, как вошли в сени. Место хоть и глухое, а мало ли, видит кто. Уж лучше в сенях, надежнее. Примерился, размахнулся…
И – кто-то неведомый нахально вырвал у него кистень прямо на замахе! И этим же кистенем…
Только искры из глаз полетели!
Охнув, Матоня медленно опустился на пол.
– Не окочурится?
– Не должон.
– Нет, вязать надо было, как Олег Иваныч наказывал.
– Ага, свяжи этакого бугаину, попробуй!
Насвистывая веселое, ехал по Большой Московской дороге черноусый возчик. Вез в телеге дубовую бочку, в которой что-то плескалось. Обогнал длинный обоз. Проезжая мимо сада, протянул руку, сорвал с яблони ветку. Свернул на Загородцкую.
– Эй, кочмарь, открывай ворота!
Корчмарь Явдоха выглянул из окна, подозрительно осмотрел бочку.
– Кто таков?
– Купца Якова Меренкина приказчик.
– Что-то не припомню тебя.
– Так я из новых. Ихней тетки родственник.
– Ну, давай тогда, вези бочку к амбару, родственник. Да осторожней ставь, чучело. Гляди, прольешь. Хозяину скажешь: как всегда рассчитаюсь.
Поставив бочку, черноусый приказчик помахал шапкой хозяину и щелкнул вожжами…
Свернув на Московскую, остановился у сада. Осмотревшись, молвил тихонько:
– Можете ехать.
И тут же вырвался из сада таившийся там целый отряд дьяков. С перьями, с бумагами, с книгами. Саранчой налетели на корчму:
– Хозяин ты ли? Налоги за прошлый год уплачены ли? Все? Давай-ка сюда расписки. А что за бочка вон, у амбара? С нее почему не платил? Только что привезли? Ха! Так мы и поверили. С прошлого лета у тебя эту бочку видели! А ну, собирайся. В порубе покумекаешь, стоит ли налоги вовремя платить али нет. Да побыстрее, не мешкай! Ой, паря! Да в бочке-то у тебя перевар! У кого взял? Поди, сам гонишь? Какой еще Яков Меренкин? Спросим и с него. Полезай в телегу.
Прихватив несчастного Явдоху, саранча дьяков исчезла так же быстро, как и появилась. Только один молодой дьяк остался. Описывать имущество. К нему и подошел вернувшийся черноусый приказчик:
– Ну, как прошло?
– Все путем, Фрол Иваныч!
Запыленный, усталый и злой вошел в свои посадничьи палаты Олег Иваныч. Но, завидев черноусого Фрола, помягчел:
– Вижу, хоть вы четко сработали. По лицу твоему догадался. Все?
– Все трое в порубе. Сидят, дожидаются.
– Ну, пойдем, посмотрим. Да, – Олег Иваныч на ходу обернулся к остальным дьякам, – как придет Герозиус-лекарь, пусть тоже в поруб спускается.
В порубе – следственном изоляторе, на первом, нежилом этаже – было довольно прохладно.
Вот повезло сволочам! Все добрые люди от жары парятся, а эти прохлаждаются!
В первой камере «прохлаждался» Митря. Увидев Олега Иваныча, побелел, бухнулся в ноги с воплями о снисхождении. Пытался даже целовать сапоги, привык, верно, в Московии или в Орде.
Олег Иваныч брезгливо отодвинулся:
– Вот тебе бумага, вот перо. Пиши. А уж потом, в зависимости от написанного, будем и разговаривать. Как напишешь, в дверь стукнешь. Не торопись, пиши разборчиво, крупно. Да побольше – бумаги хватит.
…Во второй камере, с Явдохой, пришлось потруднее. Злополучную бочку он яростно отрицал и призывал послухов. В общем-то, был вполне в своем праве. Только не учел повышенную озлобленность Олега Иваныча после нелепой смерти Онфима.
– Значит, так, тварь! Сидящий по соседству с тобой Митря – ты знаешь, кто это такой – сейчас пишет нам об убитом два года назад юноше, твоем приказчике. Помнишь такого? Ты ведь его и убил! Тому и послухи есть.
Страшно закричал Явдоха:
– То не я! То они все, они!
– Они? Так пиши тогда. Будешь писать?
– Буду!
…Хуже всего было в камере третьей. Матоня лишь презрительно скалился и вообще не отвечал ни на какие вопросы. На спасение, видно, надеялся. То ли от московского князя, то ли от Аллаха, пес его знает.
Лязгнула дверь.
– Звал, Олег Иваныч?
Геронтий. Пришел наконец.
– Звал, звал. Вон, видишь, сидит, деятель. Спросим-ка мы его насчет ма-аленьких таких стрелочек да насчет неизвестного африканского яда. И про часовенку на кладбище за болотцем спросим.
Геронтий пристально посмотрел на Матоню, словно узнал вдруг в нем кого-то знакомого:
– Ну-ка, подними глаза, мил человек…
Матоня вздрогнул.
– Вижу, узнал… – в голосе лекаря, всегда таком тихом и приятном, послышалось вдруг шипение змеи.
– М-московский палач… Гер-ронтий… – застучал зубами от страха Матоня.
– Говори же, господине Матоня, говори… – улыбнулся уголком рта Геронтий. – А не то поздно будет. Обо всем рассказывай, не стесняйся!
Матоня сглотнул слюну и лязгнул сковывающей руки цепью.
– Ну, не буду вам мешать. – Олег Иваныч прикрыл за собой дверь.
Выйдя на улицу, поехал к Настене, на Нутную, забрать аркебуз. Весь этот план – с бочкой, с детьми, с Филимоном – Олег Иваныч придумал на всякий случай. И не прогадал – запасной план фактически стал основным. Суть его была примитивно проста. Олег Иваныч просто подставил шильникам то, что их цепляло. Матоне – убийство. Митре – детей, за которых обещаны деньги. Явдохе – утаенный от налогов перевар. Притом усыпил их бдительность собственным отъездом – ведь особо-то не таился. Все, кому надо, увидели.
Просто? Да. Но ведь Олег Иваныч и не рассчитывал на умных – Матоня (скоре всего, с подачи Митри), конечно, напортачил ему, подложив порох в часовню. И когда вошедший Онфим смахнул тлеющий фитиль – прогремел взрыв. Но ведь не Олег Иваныч вошел, не Софья! И не было особой гарантии, что войдут. Хотя если подумать…
Да, и эта еще елочка. Вернее, сосенка с железными иголочками. Наверняка яд. Тот воин, что порвал рукавицу… Еле откачал его сегодня Геронтий. А ранка-то была небольшая, маленькая такая царапина. Да и ту, хорошо еще, прижгли в кузне каленым железом. Зачем эта дурацкая сосна, когда есть порох в часовне? Грубо сработано, грубо. Хотя… Могло быть весьма действенно.
