Андрей Посняков - Час новгородской славы
Там и встретился Матоня с Митрей. Хотели отсидеться в Орде годик-другой, да не получилось. Ахмат да мурзы его совсем по-другому ими распорядились. Служить великому хану желаете? Что ж, дело похвальное и Аллаху угодное. В таком разе идите, служите. В Москву соглядатаями, зорким ханским оком. Давненько уже назревало столкновение хана с Москвой, Иван, князь московский, пятый год дани не слал, сволочь такая! Новый Алексин захотел? Или уж лучше сразу Москву сжечь? Вот вам, Маруф и Митрий, золотые пропуска-пайцзы. Спрячьте их подальше да поезжайте в Москву. Втирайтесь в доверие, занимайте посты, вызнавайте, оговаривайте, убивайте – на все вам ханское благословение.
Не рады были возвращаться в Москву Матоня с Митрей, ох, не рады. Вдруг кто их в Орде видел, да не пленниками – вельможами? Постоянно в страхе жить – куда же гоже? Потому, в государев приказ явившись, представились они, будто из татарского плена бежали, да попросились обратно в Новгород.
Ну, в Новгород, так в Новгород – там, как никогда, верные люди нужны. Вызнавать, оговаривать, убивать. На все это – личное Ивана благословение. Не пайцзы от великого князя получили – деньги, и деньги немалые. В Новгород прибыли по отдельности, чтобы внимание не привлекать излишнего. Митря – с дьяками приказными, а Матоня – с купеческим караваном. Ладно у них с Новгородом вышло – и московский приказ выполнили, и ордынский.
Вот и сидел сейчас Матоня в усадьбе на Федоровском ручье, смертоносные стрелы готовил да поджидал Митрю. А пока поджидал, можно и баньку…
Митря же под видом богомольца по надвратным церквям ошивался да возле городских стен. Инспектировал оставшуюся агентуру – людишек верных средь стражников. Все примечал, козлобородец чертов.
Ага! На проезжей башне Славенской караул сменился – старую стражу, Кузьму с Онуфрием, за винопитие в Тихвин услали. О том Митре сменившийся стражник за вина баклагу поведал. К тому же присовокупил, что если уж их из Новгорода за винопитие выгнали, то в Тихвине они сопьются обязательно, поскольку что там еще делать-то?
Митря только усмехнулся на это. Что-что, а дел он своим людишкам найдет – пожар пусть, на худой конец, устроят на посаде Тихвинском.
Следующим шагом Митри был Детинец. Был там один человечек из стражи, верный. Филимоном звали. Правда, чего-то не видать Филимона ни на стене, ни на башне. Митря порыскал по Бискуплей да по церквям, порасспрашивал, поприслушивался. Не поленясь даже, зашел к Филимону домой – никого там не оказалось, бобылем Филимон жил. Жена умерла, а дочка, по малолетству еще, в татарский полон попала. Соседка сказала, направлен дядько Филимон на обучение воинское в карельские земли, к Кексгольму. К июлю месяцу, дай Бог, вернется. Ну, к июлю, так к июлю. Вернется, все о новом новгородском войске поведает – то делу на пользу.
Везде прошарился Митря, только в трапезную монастыря Михалицкого не пошел – служку послал, Максюту. Тот и вызнал от Амвросия-келаря – убивается Фекла, что с Молоткова улицы, сгинула дочка Маша – не иначе, как с Ондрюшкой, полюбовником своим подлым, сбежала, тварь этакая.
Только посмеялся Митря – вспомнил, как ощупывал девку при покупке Аттамир-мирза. Аж слюной истекал весь, может, себе захотел оставить? Да нет, вряд ли, торговля, она торговля и есть, а на такой красивой девке навариться можно неплохо.
Степенной посадник боярин Олег Иваныч Завойский нанес неофициальный визит сановному боярину, члену Совета Господ и старому своему приятелю Епифану Власьевичу. Как писали бы газеты, будь они в то время, «ужин прошел в теплой и непринужденной атмосфере». К столу подавали жаренных в масле осетров, белорыбицу, говяжий студень, копченые лосиные языки. Это не считая соленых рыжиков, стерляжьей ухи, гречневой, с горохом, каши, пирогов двух десятков видом.
Выпив стоялого медку на малине, затянули песни. Пел больше Епифан Власьевич, и пел недурно, с душою – у боярина оказался совсем неплохой баритон. Олег Иваныч, от природы лишенный и слуха и голоса, лишь конфузливо подтягивал, а так больше молчал.
После третьей кружки, к восторгу младшего сына Епифана Власьевича, тринадцатилетнего Ванятки, принялись вспоминать Шелонскую битву. Как дрались за свободу и честь своей Родины – Новгорода, Господина Великого. Дойдя до тяжкого поражения, замолчали. Жахнули в чарки перевара, выпили за упокой души казненных по приказу Ивана новгородцев: посадника Дмитрия Борецкого, боярина Арбузьева да прочих. Посидели молча.
Ванятка не выдержал:
– Дяденька Олег Иваныч, как будет с московитами битва, возьми и меня тоже! Уж постою за Новгород!
– Возьму, Ванюша, обязательно возьму. Время такое – вырастешь, навоюешься.
Олег Иваныч встал, откашлялся. Поклонился в пояс боярину:
– Батюшка Епифан Власьевич, как старейший и родовитейший боярин новгородский выслушай просьбу мою и нареченной моей боярыни Софьи. Помолвлены мы давненько уже. За свадьбою дело. Феофилакт-владыко – мне отец духовный, а ты, буде против нас ничего не имеешь, стань же посажёным отцом на свадьбе нашей!
Епифан Власьевич зарделся от удовольствия. Обнял гостя. Кивнул слугам: а ну, что встали? Наливайте! Этакое событие и обмыть не грех.
Утром голова раскалывалась – страх! Вот что значит – вино с медом да с переваром мешать.
Софья лично кваску в постель принесла да уговаривала на работу не ехать.
– То есть как это не ехать? А какой же пример я как степенной посадник буду подавать всем своим людям? Нет уж, съезжу. Вели-ка слугам коня седлать.
Поехал. В канцелярии, в палатах, квас на подоконнике со вчерашнего дня стоял – пригодился. Испил, вошедши.
Хотел было Гришу крикнуть, да вспомнил, что третьего дня еще уехал тот в посольство литовское, к королю Казимиру. Да во Псков на обратном пути заедет. Все насчет «низового» хлеба.
Олексаха? Олексаха с лучшими людьми по важному государственному делу работает – расследует пожар на ладожских верфях, в чем бы ему и помочь – дело сложное.
Эх, и башку ж ломит. Да еще кто-то с утра в дверь барабанит, рвется.
– Кто там еще?
– Я, господине. Фрол, старший дьяк.
– А Фрол! Ну, докладывай, Фрол.
– Соседка стражника Филимона сказала: спрашивали вчера про него.
– Какая соседка? Какого Филимона? А!!! И что? Кто спрашивал?
– Человечек один. Роста небольшого. Пустоволос, лицо овальное, вытянутое. Зубы гнилые, бороденка реденькая, козлиная.
– Так-так-так! И что соседка ему ответила?
– Ответила, как учили. Уехал, мол, Филимон на военную службу в карельские земли, к июлю только будет.
Олег Иваныч постучал пальцами по столу. Жаль, конечно, что к июлю, можно было б и пораньше сказать. О том, что Филимон, стражник с Детинца, испортивший Олегу Иванычу латы, уже давно сидел в посадничьем порубе, никто не знал. Ради сохранения тайны даже пришлось пойти против закона. И вот теперь, кажется, незаконное сие действо начало приносить плоды. Об аресте стражника знали немногие: Олег Иваныч, Селивантов Панфил да Олексаха с Гришей. Ну, еще вот этот вот усатый дьяк, Фрол, парень отнюдь не глупый. Он и в Орду человечка послал – выведать насчет Авксиньи, дочки Филимоновой. Выведал, человечек-то!
Филимона Олег Иваныч решил взять в разработку сам. Не откладывая на вечер, спустился в поруб, поставив у дверей Фрола. Заросший бородой стражник сидел на лавке, прикованный цепью к стене. В углу смердела выгребная яма, забранная редкой решеткой.
– Ну, здравствуй, Филимон Степаныч.
– Здрав будь и ты, господин посадник, – стражник неловко поклонился, звякнув поржавленной цепью. – Видно, на казнь меня, а?
– Да нет, поживешь еще пока. И может, дочку свою увидишь, Авксинью.
Стражник вздрогнул. Спросил глухим голосом, откуда знают про дочку. Добавил, что именно потому и работал на Митрю – передавал тот время от времени от дочки из Орды весточки.
– В Казани дочка твоя, у старухи Зельфеи в ткачихах. Может, и отдаст ее за выкуп старуха. До серебришка, говорят, она жадная.
Луч надежды загорелся в глазах стражника. Загорелся и сразу угас.
– Деньги…
– Деньги? Хочешь заработать – спроси меня, как!
Стражник лишь хмыкнул. Мол, не шибко-то глуп.
– Митря вам нужен. И люди его. Помочь вам согласен, только…
– Что «только»?
– Ведь ежели ошибусь где, смерть дочке в Орде верная.
– А ты не ошибайся. И на нас особо не рассчитывай – в Орду за дочкой поедешь сам, с деньгами, разумеется, и с провожатым. Слушай теперь, что делать…
В нескольких верстах к востоку от Новгорода, средь болот и пустошей расположен посад Ковалево. Деревянные избы, жиденький частокол, церковь – вот и все постройки. Да еще кузница – та за посадом, у самого болота. Дальше за болотом – черная лесная чаща. В былые весны и не доберешься до леса, сгинешь, пропадешь. Болота да леса, леса да болота. Так и тянулись они широкою полосою почти до самого Тихвина. На холмиках – как наиболее сухих местах – кое-где стояли посады, большей частью на столбах даже – предохранялись люди от наводнений. Правда, в эту весну, как и три года назад, не было особого половодья. Снег как-то уж очень быстро стаял еще в начале апреля, и сразу же пришла сушь. Такая, что от кузницы Ковалевского посада до чащи стало добраться… ну, если и не раз плюнуть, то вполне возможно для знающего человека.
