Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром
— Ты подожди, Антон. Или я чего-то не понимаю? Ты же мне показывал, как из Замка можно выходить в любую точку пространства-времени… Так как же? Раз ты знаешь, что произошло и случилось, откуда у вас вообще могут быть такие, как с хазарами, просчеты? Открой канал в десятый век, предупреди там своих предшественников…
Антон хмыкнул разочарованно, покрутил головой.
— Это ты до сих пор ничего не понял. А ведь и я тебе растолковывал, и Ирина вас пыталась просветить… Время необратимо. Это абсолютная аксиома. И если что случилось, то случилось. Когда я выхожу из Замка в прошлое, совершаю там что-то, то тем самым перевожу стрелку. Меняю реальность. И могу попасть только в то будущее, которое вытекает из прошлого, в котором нахожусь. Поперек реальностей мы двигаться не можем. Для того я тебя и посылал в сорок первый, а не сам пошел. Иначе бы остался в той же вновь возникшей реальности. А моя работа в этой, и живу я в ней в масштабе времени один к одному. Дошло?
— Кажется. Если что — еще раз переспрошу. Давай дальше.
— Так вот. Когда я на Земле резидентуру принял, поработал, вник, то составил свою теорию, по которой требовалось постепенно ограничивать и наше, и аггрианское воздействие на события местной жизни, притормаживать аккуратненько, а в перспективе поймать момент и как-то аггров вообще нейтрализовать и самим отойти в сторону.
Мой Учитель, он же начальник Департамента, вполне мой план поддержал. Увы, как я теперь понял, — чисто теоретически. В реальную осуществимость он не верил, отчего и не препятствовал. Я же, наоборот, вел дела именно к практическому воплощению. Вот тут вы и подвернулись…
— Что, без нас не вышло бы? — с живым интересом спросил Воронцов.
— Без вас другие заготовки должны были сработать, но растянулось бы все лет, может, на пятьдесят. А с вами так удачно сошлось! Где бы я еще такую Ирину нашел? Так вот, я считал, что, если Землю оставить в покое, вы на главную историческую последовательность мало-помалу выберетесь, а главная наша цель уже потом сама собой достигнется. Я на это, считай, всю сознательную жизнь положил и в итоге выяснил, что все наоборот…
Пропустив без внимания последние слова, Воронцов спросил:
— А сколько же ты на Земле работаешь?
— Да скоро полтораста лет…
— С крепостного права? — присвистнул Дмитрий. — Сколько же тебе лет?
— Лет, по-нашему, не слишком много, в пропорциональном пересчете мы ровесники. А крепостное право… На его отмене я как раз стажировался.
— Вон даже как? Ты, значит, на просвещенную монархию работал. А аггры?
— Естественно — наоборот. Кто, по-твоему, царя-освободителя грохнул?
За время знакомства с Антоном привык, кажется, Воронцов ко всякому. Насмотрелся чудес в Замке, дважды лично побывал в прошлом, пил коньяк с товарищем Сталиным, но сейчас опять, как в момент первого появления в Замке, ощутил легкое головокружение.
Наверное, даже и его закаленная психика не в состоянии бесконечно переваривать абсурдные реалии слишком далеко ушедшей (или зашедшей?) цивилизации. Сидишь в обыкновенном кабинете давно умершего адмирала, героя Порт-Артура, сквозь стрельчатые окна падают косые столбы золотистого предзакатного света, вдали перекатывают волны, которых не касались борта не то что колумбовых каравелл, а даже и норманнских драккаров, Атлантический океан, рядом в непринужденной позе устроился пришелец, как только что выяснилось, — близкий соратник Александра II Освободителя… И что? Ты по-прежнему уверен в своем полном психическом здоровье, товарищ бывший капитан-лейтенант? Или все же поехала крыша в долгом и нудном рейсе, и на самом деле вокруг совсем не то, что тебе воображается, а всего лишь палата в соответствующем заведении?
Но после короткой заминки и слишком, может быть, пристального взгляда на своего собеседника Воронцов всего-навсего прикурил очередную сигарету, выплеснул в кадку с бонсай развесистого клена (память о последнем визите адмирала в Нагасаки) остывший кофе и налил свежезаваренного.
— Н-да… И в каком качестве ты при дворе состоять изволил?
— Несущественно это. Официальных должностей не занимал, но кое-каким влиянием пользовался. Дело в результате. Если бы все пошло как надо, сейчас бы мировой расклад совсем иначе выглядел. Сколько раз я говорил Горчакову… — Антон словно понял, что сказал лишнее, оборвал фразу.
— То-то я всегда удивлялся, отчего история наша такая дурацкая. Две шаги направо, две шаги налево, шаг вперед и два назад… — изобразил он с характерным акцентом припев известного в свое время одесского шлягера. — А это, оказывается, ты ее вершил… — Воронцов оттопырил губу и посмотрел в лицо Антону с пренебрежительно-сочувственной миной. — У нормальных стран все логично и в основном последовательно, а у нас куда ни кинь… Везуха швейцарцам, за тыщу лет ни один форзейль туда, видать, не добрался. Или санмаринцам каким-нибудь… Не зря один мой друг говаривал: «Самая у меня большая мечта — быть послом Исландии в Швейцарии». Из-за тебя, значит, у нас и с флотом такой бардак — строили, строили — и р-раз! То тебе Крымская война, и мы топим флот, то Японская — и наш флот топят, потом Гражданская — снова сами… У англичан — Гран-Флит, у немцев — Флот Открытого моря, а у нас — в основном «шаланды, полные кефали…». Все остальное, впрочем, так же. Одна теперь радость — известно, кому морду бить!
Однако стоп! В последний раз аггры, кажется, ворота сменили? По идее, они должны были как раз на стороне настоящего Сталина действовать, а они Андрея подсадили…
— Почему же? Все правильно. Они ведь и хотели, чтобы Новиков стал Супер-Сталиным, он же, вопреки заданию, совсем не туда поехал. Еще ничего не зная, мне подыграл. Я ведь с самого начала пытался сталинизм как-то окоротить…
— Ну и дурак, прости за выражение! Надо было его году в восемнадцатом и ликвидировать. Делов-то…
— В восемнадцатом я такой умный, как ты сейчас, еще не был…
— Ты и сегодня не очень-то… А вот кем мы в таком разрезе получаемся? Пешки на доске истории или эти, марионетки?
— Только давай без комплексов! Хоть раз я тебя заставлял что-нибудь против твоей воли делать? И никого другого тоже. У нас, кажется, с взаимного согласия все началось… Ни мы, ни аггры ни разу, повторяю — за последние семьсот лет ни разу, ничего не сделали сами. Мы только просчитывали варианты и вероятности, плохо или хорошо — другой разговор, и активизировали наиболее перспективные через морально готовых именно к такому сюжету людей. Не хотел бы Гриневицкий бомбы бросать, никакой форзейль, или аггр, или Нечаев его бы не заставил…
— Ага! Я под запал на человека рукой замахнулся, а ты мне из-за спины в эту руку топор…
— А если даже и так? Умный остановится…
— Говорил тебе Шульгин…
— Ну и ты скажи, чего уж! Оправдываться не собираюсь, но это как раз я жандармов на первомартовцев навел. И Достоевскому деньги давал, когда он «Бесов» задумал и писал…
— Еще того лучше! Братца Сашу заложил, так братец Володя всем такую козью морду показал… Ты б и тут лучше все наоборот делал…
— Не заводись, капитан. Я, можно сказать, как раз исповедуюсь и каюсь.
— Я не поп. Бог простит. Ладно мы тут, в России, сроду дураки, оттого у нас все через… А на Западе чем твои коллеги занимались?
— Да примерно тем же самым. По общему плану. И все равно кое-какой прогресс имел место. Представь, что было бы без балансировки этой. В 1878 году, на Берлинском конгрессе, например… Если бы Россия захватила Константинополь и проливы, мировая война произошла бы на сорок лет раньше. Исходя из текущей реальности, мы правильно тогда поступили. И в девятьсот пятом Портсмутский мир казался наиболее удачным вариантом.
Воронцов с удовольствием продолжил бы дискуссию, сказал бы, что ни в коем случае серьезный специалист, да еще оснащенный сверхмощными анализаторами, не должен был допустить такую массу грубейших просчетов, задал бы еще множество вопросов, чтобы прояснить для себя волнующие белые пятна истории, но вместо этого ограничился сравнением, показавшимся ему очень уместным:
— Черчилль, кажется, называл подобные тайные игры сильных мира сего схватками бульдогов под ковром. Так получается, что и вы с агграми не более чем бульдоги, и нас ты в свою свору зачислил… А вот если, к примеру…
Форзейль резким жестом оборвал собравшегося развить свою мысль собеседника.
— Я ведь не для ликбеза разговор затеял. Моя миссия подходит к концу. Вот я и решил вам последнюю, может быть, услугу оказать. Да и перед людьми вообще вину слегка загладить, насколько еще можно.
— Так, значит, есть вина?
— Она у каждого есть, кто хоть что-то в этой жизни делает. У тебя разве не было? Ты для пользы службы матросов местами поменял, и того, кто тебе больше других нравился, на том самом тралении взрывом убило. Не хочешь вспоминать, муторно тебе? Тогда и меня пойми…
