Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
Публика, конечно, была. Поодаль, за невидимой чертой, стояли горожане — не живая, орущая толпа, а так, безмолвная массовка. Между ними и нами, отсекая мир, застыло каре прусских гвардейцев: синие мундиры, белые портупеи, блеск кирас. Этот «почетный караул» на деле служил фильтром. Сквозь него, группами, будто на экскурсию в кунсткамеру, к нам подводили избранных: лоснящихся чиновников из магистрата, седых мануфактурщиков с цепкими глазками ростовщиков да университетских профессоров, глядевших на паровые котлы с брезгливостью хирурга. Хотя факт того, что Лейбниц в наших рядах, чуть прибавил авторитета нашим проектам.
Вежливо выслушав объяснения Нартова, который от показного интереса мрачнел на глазах, они цокали языками, задавали пару пустых вопросов о расходе угля и так же чинно удалялись. Так наша демонстрация мощи превратилась в осмотр диковинных зверей в клетке.
Петр, стоявший на броне флагмана, молчал. Под кожей на его скулах перекатывались желваки, огромная ладонь то сжималась в кулак, то разжималась. Царь привез им бурю, а в ответ получил вежливый штиль.
— Что за панихида⁈ — прорычал он мне, когда очередной напудренный парик, отвесив поклон, удалился. — Где народ, Смирнов⁈ Кому мы это показываем⁈ Этим накрахмаленным болванам⁈ Я им живую силу Империи привез, а они… Может разогнать этот «караул»…
Он осекся, скомкав конец фразы. Его ярость была опасной. Пруссаки не стали спорить с нашей силой — они просто поместили ее в стеклянный колпак. Грохот есть, а звука нет. Никто не боится. И весь Берлин с безопасного расстояния разглядывал русского медведя, посаженного на цепь вежливости.
— Они контролируют пространство, Государь, — тихо ответил я. — Каждого, кто подходит, записывают. Каждого, кто задает лишний вопрос, берут на заметку. Боятся они не того, что мы что-то сломаем. Боятся, что наши идеи, как зараза, перекинутся на их людей. Лейбница вон теперь уговаривают остаться, а он уперся.
Петр смачно сплюнул на безупречную брусчатку.
— Может и правда, разогнать эту сволочь?
— Бесполезно. Они только этого и ждут, чтобы объявить нас дикарями. Силой их порядок не сломать. Значит, нужно бить в другое место.
Взгляд скользил по этой площади, по идеальным рядам солдат и пустым лицам. Сколько уже этих королей, курфюрстов, бургомистров… И у каждого в глазах одно: страх, жадность и плохо скрываемое желание ткнуть тебя носом в твое варварское происхождение. Этот, прусский, решил быть оригинальнее — утопить в вежливости. Что ж, посмотрим, кто кого. Их мир стоял на порядке — «Ordnung». Это была их сила. И их же ахиллесова пята. К любой прямой угрозе они были готовы. Однако совершенно не готовы — к простому человеческому любопытству.
— Позвольте мне, Государь, — сказал я. — Сегодня мы доиграем их спектакль. А завтра… Завтра будет наше представление.
Петр изучающе посмотрел на меня, не спрашивая, что я задумал. Он знал, что раз я такое предлагаю, значит есть очередная безумная затея. Карт-бланш был получен. Вечером, когда площадь опустела и наши машины застыли под неусыпной охраной, я подозвал к себе Анну Морозову и Орлова.
— Завтра у нас ярмарка, — понизив голос, объявил я. — Анна Борисовна, мне нужно разрешение магистрата на проведение «народного состязания». За любые деньги. И сто золотых червонцев из казны. Василь, твои ребята найдут в городе двух самых крепких дровосеков. Здоровенных, чтобы от одного вида дух захватывало. И самое толстое бревно, какое только сможете притащить.
На их лицах проступило недоумение.
— Завтра, — объяснил я, — мы устроим состязание. Поставим бревно и объявим: тот, кто распилит его двуручной пилой быстрее нашего парового станка, получит сто золотых.
Орлов оскалился.
— А народ-то как узнает?
— А для этого у нас есть печатный станок. Отпечатаем тысячу листовок с условиями состязания. Поверь, Василий Иванович, даже самый дисциплинированный бюргер не устоит перед шансом увидеть, как унижают заезжих варваров, да еще и поглазеть на кучу золота. Они сами сметут свой «почетный караул».
На лице Анны Морозовой появилась деловая улыбка.
Что ж, Фридрих, ты хотел порядка? Получи. Ты апеллируешь к разуму? Я ударю по кошельку и любопытству. Против этих двух сил твой «Ordnung» не устоит. К полудню весь Берлин читал наши листовки. На грубой бумаге, отпечатанные наспех, они кричали о золоте и зрелище. Стоя на броне «Бурлака», я смотрел, как к оцеплению стягиваются первые ручейки людей. Через час эти ручейки превратятся в реку, которая снесет их хваленую плотину порядка. Представление начиналось.
Мой расчет на низменные инстинкты сработал с точностью часового механизма. Подогреваемые слухами о конкурсе с денежным призом, ворохом листовок и перспективой увидеть унижение русских варваров, вчерашние берлинцы, чинно взиравшие на нас издали, стояли бурлящей массой у самого оцепления. Люди лезли друг другу на плечи, мальчишки свистели, а солидные бюргеры в накрахмаленных воротниках азартно перекрикивались, делая ставки.
Командовавший караулом офицер метался вдоль строя, тщетно пытаясь сохранить порядок. Его солдаты растерянно топтались под напором толпы, которая уже не просила, а требовала пропустить. Когда с задних рядов в сторону гвардейцев полетел огрызок яблока, стало ясно, что пружина сжалась до предела.
Именно в этот миг на помост, где уже лежало огромное сосновое бревно, взошли два гиганта, нанятые Орловым. Немецкие лесорубы, больше похожие на медведей в распахнутых овчинных тулупах, поигрывали мускулами и с презрением поглядывали на наш скромный паровой станок. Толпа взревела, приветствуя своих чемпионов. По моему знаку Федька, с самым скучающим видом, подошел к станку, зевнул, почесал в затылке и лениво потянул за рычаг. Шипя, паровая пила пришла в движение, ее стальные зубья злобно блеснули на солнце. Следом на помост взошел Орлов с мешком золота и высыпал его на специально установленный столик. Сто червонцев вспыхнули ослепительным, дразнящим огнем. Толпа качнулась.
Состязание началось. Лесорубы, ухнув, вгрызлись в бревно двуручной пилой. Их движения были слаженными, мощными, отработанными; опилки летели фонтаном, мышцы на спинах перекатывались тугими жгутами. Публика ревела, подбадривая своих. Одновременно с ними Федька, не прилагая видимых усилий, подвел бревно к паровой пиле. Раздался пронзительный визг, и стальные зубья начали пожирать дерево с противоестественной скоростью. Два мужика против моего станка. Красиво, черт возьми. Однако шансов у них не было.
Когда лесорубы прошли едва ли треть бревна, отпиленный машиной кусок с глухим стуком упал на помост. На площади воцарилась тишина, сменившаяся ревом новой силы. Но это было уже изумление, смешанное с восторгом. Люди
