Курсант. На Берлин–2 - Павел Барчук
Тут, конечно, хочется сказать, что и чекисты тоже не дураки. Естественно, Полкидышу обеспечили максимально надёжный тыл. Нашлись люди, которые подтвердили, что он — это он. Вернее те, кто подтвердили, что действительно пацан отирался при солидном человеке. Солидном, конечно, с точки зрения криминальных элементов. Человека этого убили буквально за несколько дней до появления его «ученика». И вот теперь парнишке понадобилась помощь.
— И что же, вообще никаких сомнений? — Поинтересовался я, заодно прокручивая в голове недавний разговор с Клячиным.
Тот ведь утверждал, что смог покинуть Москву и пробраться в Финляндию с помощью преступного мира. Как-то чудно́ думать о какой-никакой, а всё-таки мафии, в контексте 1939 года. Мне всегда казалось, что вся эта блатная романтика, коронованные воры и остальная дичь появились в нашей жизни ближе к 90-м. Просто особо не приходилось в тему вникать, я и не вникал. А тут, оказывается, ни черта подобного. Эту песню не задушишь, не убьешь, и тянется она уже гораздо дольше.
— Никаких. — Кивнул Иван. — Парнишка и правда имел место быть. На самом деле обучался воровскому делу. Несколько лет так и ошивался рядом со своим наставником. Пацана видели, о его существовании знали. Мы с ним действительно очень похожи.
— То есть ты, грубо говоря, заменил реального человека. А пацан куда делся?
Подкидыш молча посмотрел на меня хмурым взглядом. Мол, Лёха, не тупи.
— Куда он мог деться? Там же, где и его учитель теперь. — Ванька поднял глаза вверх, намекая, видимо, на царствие небесное.
Сожаления на его лице не было, как и сострадания к неизвестному парню или чувства вины перед ним. Очевидно, пацана вместе с вором поставили к стеночке. Но тут, как говорится, чего жалеть. Сам знал, на что идёт и что может быть. Зато теперь его смерть вроде как на пользу Родине пошла.
— В Берлине я почти месяц. Обосновался сразу. Конечно, по рекомендации. Вышел на местных бандюков, которые сейчас вынуждены правдами и неправдами косить под благопристойных граждан. Знаешь, у них тут прямо подполье. Боятся лишнее слово сказать на людях. Если обратят внимание гестаповцы, сразу отправят в концентрационный лагерь. Без суда и следствия, что говорится. Вот тебе и хвалёная нацистская рука правосудия. Полиция безопасности присвоила себе исключительные полномочия подвергать «профилактическому аресту» так называемых злостных рецидивистов. Знаешь, как они объясняют своё право на эти аресты? Мол, суд разбирает один-единственный случай правонарушения, а полиция обладает огромным опытом и разносторонней информацией о преступнике, поэтому лучше всех знает, что с ним делать. А еще про Советский союз по всему миру трындят. Мол, нет у нас справедливости. Сплошная диктатура пролетариата.
Я молча слушал Ваньку, не перебивал. Даже чувство какого-то умиления появилось. Будто смотрю на младшего брата, который подрос.
Просто Подкидыш и правда изменился. Возмужал, окреп. Именно внутренне. А главное, в нем реально чувствовалась та самая решимость, которая, например, меня всегда поражала в чекистах. Не во всех, конечно. Но вот у того же Шипко она была. Готовность бить, стрелять, резать горло, если это соответствует целям партии. Если от этого зависит судьба Родины. Черт… Сложно объяснить. Но вот что-то такое.
Сейчас передо мной стоял не тот Подкидыш, которого я оставил в секретной школе. Это был совсем другой человек. Времени с момента нашего расставания пошло мало, но, видимо, Ваньке уже приходилось действовать решительно. Тут вообще сомнений нет.
Даже хотя бы для того, чтоб показать бандюкам, кто есть кто. Тем более, он же молодой, вариантов утвердиться мало. Имею в виду, в подобном окружении. Тут выход один — просто брать и грызть горло всем, кто имеет что-то против.
— Так это еще не все. Преступность она же, как гидра. Имеет склонность самовозрождаться. Нацисты поставили подрастающее поколение под тотальный контроль партийных и государственных структур. Создали эту их организацию — «Гитлеровская молодежь», Гитлерюгенд. С детства готовят себе смену. Сволочи… Таких как Вилли остались единицы. Он — сын еврея. Семью его во время «Хрустальной ночи» убили. А Вилли сбежал и остался жив. Ну да ладно. Не об этом речь!
Ванька махнул рукой, негодуя сам на себя, что тратит драгоценное время на пустые разговоры.
— Соскучился я, Лёха, по вам. Вот и несет меня. Что там наш Скрипач?
— Все хорошо. Он на месте. Живем в одном доме. Адрес тебе скажу, запомнишь.
— Отлично. Значит так. Рация при мне. Эти сволочи активно отслеживают все новые сигналы. Но у меня теперь в долгу кое-какие чины. Знаешь, карточные долги и связи на стороне до добра никого не доводят. Поэтому я узнаю́ всякую интересную информацию достаточно быстро. Почти сразу. Где вычислили сигнал и так далее. Так вот… В Берлине работает группа особо сознательных товарищей. Фрицы уверены, что это именно организация. Их внимание сосредоточено на ее поисках. Так что насчёт связи я все сделаю ровненько.
Ванька замолчал, глядя на меня с ожиданием. Видимо, теперь моя очередь делиться какой-то информацией, но я вообще не понял какой. По моим предположениям инструкцию к дальнейшим действиям должен был доставить как раз Подкидыш, потому что ни у меня, ни у Бернеса ее нет.
— Ну? Командир, давай указания. — С нетерпением высказался Ванька.
— Не понял… Тебе никаких инструкций не передавали? — Спросил я, бестолково хлопая глазами. — Вообще-то был уверен, что они у тебя. Скрипач ни черта не знает тоже.
Мы оба замолчали, глядя друг на друга, а потом Ванька хмуро озвучил мысль, которая беспокоила в данный момент нас обоих:
— Таааак… Если инструкций нет ни у меня, ни у тебя, ни у Скрипача, то у кого они есть?
Германия, Берлин, апрель 1939 года
Генрих Луитпольд Гиммлер, Рейхсфюрер СС, рейхсляйтер и одно из главных лиц Третьего Рейха, пребывал в состоянии ожидания и предвкушения. У него даже слегка, еле заметно подрагивал кончик носа, из-за чего очки постоянно съезжали вниз, отвлекая его от работы, которой, как всегда, было очень много.
И что совсем уж несвойственно Гиммлеру, он сегодня дважды посмотрел собеседнику в глаза. Обычно Генрих избегал зрительного контакта. Ему казалось отвратительным, когда люди пялятся друг на друга.
Правда, надо отдать должное, чувства свои рейхсфюрер СС умело сдерживал, не позволяя никому из окружения, даже самого близкого, заметить столь непривычные
