Новичок в XIX веке. Снова в полиции! - Михаил Леккор
— Ваше императорское высочество, работая в полиции и повсеместно получая людские свидетельства — нередко чувствительные и экспрессивные, но не очень точные, я привык не доверять любым словам. Они очень бездоказательны.
Он говорил почти нейтрально, но глазами, живущими своей жизнью, буквально пожирал ее. О, эти глаза, если бы они могли говорить, сколько бы страстных и горячих слов здесь прозвучало.
— Да? — удивилась Мария. Его взгляд, влюбленный и жгучий, и мешал ей, и воспламенял, требуя немедленных действий. Она и говорила только, чтобы говорить. Чтобы он помнил о ней и смотрел на нее.
— Даже мои? — вмешался Николай Павлович строго и сердито. Его даже злило не противодействие князя, логичное и осторожное. Он бы его понял и принял, и даже, может быть, не стал наказывать. Но это интрижка, бесстыдная и не вписывающая ни в какие нормальные рамки, развивающая на его глазах, императора просто бесила. Он, всесильный самодержец России, даровавший такое замечательное орудие монархии, как отдельный жандармский корпус, подавивший всех преступников от декабристов до петрашевцев, не мог покарать этих влюбленных людей.
Ведь кого? Любимую дочь, великую княгиню Марию Николаевну и одного из самых родовитых подданных России князя Долгорукого! Люди, которые по здравой логике должны быть его помощниками, становятся чуть ли не гнусными злодеями.
Вон как она с румянцем на щеках и незнакомым лихорадочным блеском в родимых глазах, говорит и движется по помещению. И не для него, ее отца, а для этого бойкого молодого человека! Напрыгается, он действительно накажет его. М-гм, ну может, после окончания им следствия.
А Константину Николаевичу меж тем оставалось только ругать себя, невольно смотря на миленькую и до сих пор любимую девушку. Что он, сегодня совсем одурел? В окружении императора и его семьи надо говорить и действовать крайне осторожно, а действовать вообще лишь мизинчиками. Ведь император здесь в это время — Бог! Что теперь ему сказать? В любом случае это будет оскорбление императора! Уголовное деяние еще со времен Алексея Михайловича по Положению от 1649 года!
К счастью для князя Долгорукова, тема разговора, ставшая чрезмерно напряженной, была прервана появлением Михаила Павловича. Даже брат был до предела смирен и послушен. Сказал монарх немедленно, и он появился немедленно! Хотя он вообще-то был в десятке влиятельнейших людей в России!
Такой же высокий, стройный, с похожими чертами лица, он молча легко поклонился и вопросительно посмотрел на брата императора.
С его появлением Николай Павлович резко изменил свой настрой. Он, хотя и обещал простить брата, все равно стал льдисто-холодным и, скажем так, изысканно-грозным. Как Лев Толстой в свое время говорил о русской дубине, грозной и уродливой, так и сейчас Николай Павлович представлял собою оружие — грозное, но уже красивое, типа опасного бердыша. Можешь потрогать и даже взять в руки, но, смотри, не порежься!
Впрочем, непосредственно Константин Николаевич такой настрой монарх не испугал. Ведь этот холод, искристый и холодный, был направлен не на него. А потом, злобная защита — это еще не нападение.
И он с любопытством посмотрел на ныне правящего императора. Тот медленно встал — а с его высоким ростом медленно вставать можно сколько угодно, демонстративно погладил мундир и вышел, бросив Михаилу:
— Брат, к нам явился известный московский сыщик князь Долгорукий. Говори е ним честно, без лукавства, как со мной. Дочь, пойди со мной.
Мария, с появлением дяди ставшая такой серенькой мышкой, бросилась следом, под защиту отца. Пусть она только на него сердилась. А все одно родной отец!
Михаил Павлович грустно посмотрел им в след, меланхолично проговорил:
— Здравствуйте князь, как все грустно. Ведь Мария еще совсем недавно меня совершенно не боялась. Делилась со мной тайнами и заботами, как с родным, очень любимым дядей. А теперь что делается, просто сплошной апокалипсис!
— Так вы говорите ваше императорское высочество, что не брали искомые драгоценности? — пробовал показать себя в кабинете князь Долгорукий, сразу беря главную тему.
— Нет, князь! — твердо и даже с негодованием ответил Михаил Павлович, — ни за что и никогда! Не забывайте, я — великий князь и всегда буду вести себя как великий князь!
— Клянетесь словом русского дворянина? — уточнил Константин Николаевич. С тех пор, когда он очутился в XIX веке в теле родовитого русского князя, он неожиданно стал относится к словам и обещаниям благородного сословия очень строго и обязательно. И от того, как относились к ним же другие дворяне, складывалось его к ним отношение.
— Клянусь словом русского дворянина! — строго подтвердил брат российского императора, который тоже четко понимал, что его слова — это обещание благородного человека. Это не звуки грязной черни, булькающей все подряд и совершенно к этому не относящейся.
Князь Долгорукий из XIX века стремительно подскочил и, взяв его за руку, горячо сказал:
— Вот слова настоящего дворянина и патриота. Имейте в виду — я вам верю и считаю, что вы тут совершенно не при чем! Просто досадное совпадение. И скоро докажу это!
Если честно, конечно, дело было не только в словах Михаила Павловича. Константин Николаевич и без того с самого начала не верил, что брат императора, председатель Государственного Совета (между прочим, высший орган в чиновничьей лестнице) опустится до банальной кражи. Дворяне XIX века тоже не сахар, и среди них были и воры, и насильники, но все же надо понимать!
Впрочем, слову брата венценосного монарха он тоже верил. И не надо так морщиться. Это вы можете не верить, а князь Долгорукий, сам родовитый дворянин, верил.
— Спасибо! — растрогано сказал Михаил Павлович, — пусть вы мне ничем не можете помочь, но хоть кто-то один не ругается, не считает, что именно я украл эти несчастные драгоценности!
— Вы зря меня недооцениваете, — заметил Константин Николаевич, задетый тем, что ему не верят. Он ему еще докажет! — дело, а общем-то, не очень-то сложное. Главное, правильно на него посмотреть. И все!
Сильный эмоциональный всплеск произошел у князя благодаря человеческой части из XIX века. Но теперь над телом и разумом господствовала другая часть — из XXI века. Чувственность уступала рациональности. Эмоции — логике. Он сочувственно спросил:
— Я понимаю, все упрекают вас. Но почему вы сами с ними соглашаетесь? Скажите в пику всем. Даже ругнитесь, право слово! Ведь даже слуги
